Готовность номер один

Устраиваемся на том же диване, на котором сидели перед моим отъездом. Лера поджала под себя ноги. На коврике валяются ее домашние туфельки, которые мне так хотелось взять с собой, когда я уезжал в пески. Все, как прежде, только что же мешает мне чувствовать себя самым счастливым человеком на свете?!

— Ого, у тебя новый значок, — говорит она.

— Да, присвоили второй класс. — Я расправляю плечи.

— Сдавал экзамен?

— Было дело.

— Трудно пришлось?

— Кому как.

Мне приятно, что она завела об этом речь, ловлю себя на том, что немного рисуюсь. А ведь было нелегко получить второй класс. Очень нелегко. Мы готовились к экзаменам вдвоем с дядюшкой Саней. Дело в том, что механики второго класса должны овладеть смежной специальностью, чтобы в трудную минуту можно было заменить вышедшего из строя специалиста. Он помогал мне осваивать вооружение, я его знакомил с конструкцией и правилами эксплуатации самолета и двигателя.

Несколько человек засыпались на экзаменах, в числе несчастливцев был и мой подопечный Сан Саныч. Лучше бы мне самому провалиться на экзаменах. Но я не провалился, сдал, хотя и пришлось поплавать, излагая технологию выполнения сточасовых регламентных работ и перечисляя всю применяемую для этого контрольно-измерительную аппаратуру.

— По каким целям вы там стреляли? — спрашивает Лера. — По тем же, что у вас в полку?

Вопрос задан так неожиданно, что я теряюсь. Приходит на память предостережение Шмырина.

— По другим, — сам не зная почему, говорю я. — А что?

— Так просто. Ведь ты об этом ничего не писал.

— Я не мог, — говорю я, намекая на то, что и спрашивать она меня об этом не должна. Есть вещи, о которых у военных не спрашивают.

— Говорят, современные реактивные самолеты по сложности конструкции не уступают целым фабрикам, — продолжает Лера. — Интересно, сумела ли бы я разобраться что там к чему? Если, конечно, ты бы меня поучил?

— Зачем тебе, — возражаю я. — Да и педагог из меня, прямо скажем, плохой.

— Но ты же окончил специальную школу. Не так ли?

— Школа — не академия. Нас учили элементарным вещам — как работать на самолете, обслуживать полеты, делать регламенты. — Еще не хватало того, чтобы я ей рассказывал о конструкции нового самолета. Она, конечно, не знает, что все инструкции по его эксплуатации предназначены только тем, кто на нем работает.

— А я бы, кажется, за полгода могла изучить космический корабль.

Этот разговор меня начинает смущать. В самом деле: встретились после разлуки два небезразличных друг другу человека, а ни о чем другом у них не находится разговора, кроме как о технике. Ну не странно ли? Это как в плохом романе.

— Верно, что ты ушла с фабрики? — спрашиваю, стараясь перевести разговор на другое.

— Верно. А кто тебе сказал?

— Заведующий клубом.

— Вы знакомы? — По лицу Леры пробегает тень тревоги. Но девушка тотчас же берет себя в руки. Это не может меня не насторожить.

— Собственно, почти нет, — отвечаю на ее вопрос. — Просто сегодня зашли со Шмыриным посмотреть на рояль.

— А что он говорил еще обо мне?

— Ничего, собственно. А что он мог сказать?

— Не знаю. — Лера усмехается: — Давай еще налью.

— Нет, спасибо. А почему ты все-таки ушла с фабрики?

— Не захотелось там работать, вот и ушла.

Лера не смотрит в глаза. Что-то скрывает. Пальцы крутят пуговицу на груди, волнуется.

— И куда же теперь?

— Еще не решила.

— А наметки есть?

— Ах, не спрашивай. Сказала же: не решила. — Она прижимает ладони к щекам: — К тому же пусть это будет сюрпризом для некоторых военных.

«Странная она, — думаю я, — что-то ее тревожит».

— Послушай, Витек, верно, что на ваших реактивных самолетах установлены катапульты, что без них невозможно выпрыгнуть с парашютом? — спрашивает она.

«Ну, что привязалась? — хочется сказать ей. — Неужели тебя в самом деле это интересует?»

— Вероятно, так оно и есть, — отвечаю я. — Это общеизвестный факт. Только стоит ли об этом говорить. Тебя сегодня все что-то не то интересует.

— Почему не то? — обижается Лера. — А может, как раз то.

«Ну вот, теперь нам осталось только поругаться», — мелькает в моей голове. А ругаться в мои расчеты не входит. Нет, я не оговорился, употребив слово «расчеты». Еще до конца не осознанные, но они появляются в моей голове, затуманенной разговором с Полстянкиным и предупреждением Шмырина.

Я не хотел того, честное слово, но какая-то тайная настороженность закрадывается в сердце. Только Лера не должна знать о моей настороженности. Я почти уверен, что эти смутные подозрения окажутся ложными.

— Знаешь, когда-то мы мечтали с тобой сходить на набережную, покататься на санках, — говорю Лере, — может, сегодня?

Мне почему-то больше не хочется сейчас оставаться с ней наедине. А ведь совсем недавно я страстно мечтал об этом.

Лера задумчиво смотрит на часы.

— Ты желаешь непременно сегодня?

— Да, — говорю твердо и встаю с дивана. — Скоро растает снег. Зачем же откладывать?

— Ну что же, пойдем. — Она достает лыжный костюм.

Страница тридцать третья

У реки мое настроение несколько поднимается. Гирлянды огней на трассе, легкая музыка, льющаяся из репродукторов, смех действуют возбуждающе.

Лера, наоборот, совсем скисает. Катание на санках ее что-то мало волнует. Она все думает, думает. А о чем? Попробуй, узнай. Лучше не спрашивать, все равно не скажет. Такой уж у нее характер. Даже на самые безобидные вопросы она отвечает односложно, нехотя, невпопад. Я никогда не предполагал, что с ней может быть так тяжело.

Свободных санок, которые здесь зовутся челнами, на прокатной станции не оказывается. И мы идем к трассе посмотреть, как катаются другие. Скользко. Лера берет меня под руку, как в первый день нашего знакомства, когда мы убегали от патруля, выйдя из клуба, прячется за мою спину от ветра.

— Так теплее, — поясняет она. — И вдруг спрашивает: — Тебе не приходилось прыгать с парашютом?

«Опять за свое», — думаю я и говорю, что механики у нас не прыгают.

— А кто у вас прыгает?

— Летчики.

— А были случаи, когда катапульта не срабатывала?

— Не знаю. Лера, пойми, я ничего не знаю, больше не спрашивай о таких вещах, прошу тебя.

Она опять усмехается, высвобождает свою руку.

— Хорошо, не буду спрашивать.

И она теперь идет впереди, гордая и прямая. Я плетусь вслед за ней. На вершине горы, откуда начинается спуск, маячит долговязая фигура Мотыля. Он тоже увидел нас, кричит:

— Подождите, коллеги!

Останавливаемся. Молчание Леры в тягость, но я не рад третьему человеку, тем более Мотылю. А она вроде бы оживляется немного, а может быть, просто берет себя в руки. Лицо ее чуть светлеет. Украдкой поправляет волосы. Мотыль спускается к нам с санками в руках, улыбается своей самоуверенной улыбочкой.

— А я, знаете ли, давно уже здесь. Думаю, кого бы встретить знакомого? Скучно одному.

— Почему же вы один? — спрашивает Лера с напускной непринужденностью.

— Да так, знаете ли… Вы сегодня божественно выглядите, Лерочка. Клянусь. И так вписываетесь в этот антураж.

Мотыль, как всегда, держится свободно, отпускает дежурные комплименты, но я чувствую сейчас во всем какой-то подвох. Может, Герман нарочно пришел сюда, чтобы встретить нас? То-то он так дотошно расспрашивал меня, куда я собираюсь, и вырядился в свои неотразимые хромовые сапоги с модными носочками. У него тонкий нюх на такие вещи.

Мне хочется послать подальше этого сердцееда. И я бы, наверное, так и сделал, если бы рядом не было Леры.

— Хочу предложить вам спуститься разок на моей гондоле. — Мотыль галантно приподнимает шапку и смотрит на меня. — Я сойду за гондольера и буду вас, как сказал поэт: «Ласкать, лелеять и дарить и серенадами ночными тешить…»

Я по-прежнему молчу.

Мотыль переводит взгляд на Леру.

— Пожалуй, с удовольствием, — она идет к санкам, Мотыль неотступно глядит ей в след, спрашивает меня, не оборачиваясь: