Готовность номер один

Дневальный открыл окна. В помещение хлынул свежий воздух. Где-то далеко что-то шумело, стрекотало, ухало, трещало, тарахтело…

Попав на стоянку, мы прежде всего делаем тщательный послеполетный осмотр машин. Здесь, к своему удивлению, встречаем механиков, с которыми учились в школе младших специалистов. Они тоже прибыли на стрельбы из полков, где продолжают службу после школы.

Аэродром песчаный, а поэтому с предельным вниманием осматриваем компрессоры двигателей. Ведь одна-единственная песчинка может сделать такую забоину на лопатках турбины, что нужно будет менять двигатель.

На осмотр, проверку агрегатов и подготовку самолетов к полетам весь день уходит. Весь день мы жаримся на солнце и видим только песчаные барханы вокруг, кустики саксаула и призрачное марево на горизонте. То и дело пьем воду. И хотя к вечеру устаем так, что едва добираемся до постелей, засыпаем еще не скоро. У всех одна мысль: сумеем ли завтра, во время стрельб, оказаться на высоте, не упустили ли чего при подготовке самолетов, выполнят ли летчики нужные упражнения?

В шесть утра мы снова на самолетной стоянке. Одновременно приезжают сюда и летчики. На длинных низких тележках, сцепленных между собой, как трамваи, привозят с позиции ракеты. Техники и механики по вооружению подвешивают их к пусковым устройствам под плоскостями самолетов, присоединяют электропроводку, вворачивают взрыватели.

— Гостинцы вполне подходящие для тех, кто сунется в наше небо, — говорю я Бордюже.

— Врагу не пожелаю поцеловаться с такой штукой. Разнесет в мелкую пыль. — И Сан Саныч смеется, довольный сравнением.

Старший лейтенант Стахов молчит. За время службы я привык к его молчанию, оно больше не раздражает меня. Я научился по молчанию летчика определять, какое у него настроение, хорошее или плохое. Сейчас он очень волнуется, то и дело ходит курить, думает. Желваки так и ходят на скулах. Нетрудно разгадать его мысли. Они сейчас у всех летчиков одинаковые.

У механиков свои заботы: и проводить нужно самолет и встретить, приходится метаться с одного конца аэродрома на другой. Рубашки хоть выжимай от пота. Сапоги кажутся пудовыми.

Вылетают летчики по одному с некоторым интервалом, идут в зону стрельб, расположенную в двухстах километрах от аэродрома, в сторону пустыни. Первое упражнение у летчиков — пуск управляемых в полете ракет.

Прилетают возбужденные, подолгу толкаются у бачка, пьют воду кружку за кружкой, делятся впечатлениями. Спорят о том, какую нужно скорость держать при пуске ракет, когда включать тумблер спецподвески. Они своими глазами видели, как ракеты сходили с пилонов, летели в нужном направлении, изрыгая яркие снопы огня, и, в конце концов, взрывались, или, как здесь говорят, самоликвидировались.

Всех поразил момент схода ракет, когда кабину окутывало легким облачком дыма. Летчики знали: траектория полета ракет могла быть в любую секунду изменена и тем самым скомпенсировано какое угодно отклонение, которое иногда вызывается ошибкой прицеливания или маневром цели.

Вечером летчиков, техников и механиков приглашают на разбор летного дня, указывают на недостатки при подготовке перехватчиков к вылету с ракетами и при выполнении первого полета для пуска снарядов.

После разбора снова идем на аэродром, чтобы еще раз проверить истребители к предстоящим завтра с утра полетам. Летчики тоже нам помогают, хотя обычно они не больно-то любят это дело.

Страница двадцать девятая

Ночью разыгрывается буря. Она налетает на наш аэродром внезапно. Поднятые с постели по штормовой тревоге, мы выбегаем на улицу. Земли под ногами не видно, неба тоже не видно, они точно перемешались между собой и теперь находятся во взвешенном состоянии. Порывы ветра подхватывают тучи песка и швыряют на полосу. Возле самолетов образуются завалы.

— Теперь работы по меньшей мере на неделю, — сетуют солдаты, что обслуживают необыкновенный аэродром в пустыне.

Нас это здорово огорчает. Но что можно поделать? Надеваем противогазные маски без трубок, вооружаемся лопатами и вместе со всеми идем разгребать быстро образующиеся на полосе барханчики. Кидаем песок просто кверху — в небо, а ветер подхватывает его и несет дальше. Пускай! Лишь бы не застревал на полосе. Копнешь десяток, другой раз и приходится отдыхать. Песок — это не то, что снег, тяжелый. А вокруг ничего не видно, того и гляди, кого-нибудь огреешь лопатой.

Медлить с очисткой полосы от песка нельзя. Иначе его столько наметет на бетонные плиты, что за месяц не уберешь. То и дело пьем из фляжек теплую воду, укрывшись под чехлом от самолета. Вот где обнаружился талант дядюшки Сани. Его руки будто приросли к лопате, и он не выпускает ее даже на минуту. Работает как машина. А ведь еще совсем недавно я слышал, как он говорил свое заветное: не делай сегодня то, что можно сделать завтра. Впрочем, ему известно, что работу эту не отложишь даже на час. Так что для себя старается. Несмотря на противогазы, песок все равно каким-то образом проникает под маску, противно скрипит на зубах, колет глаза и скребет горло.

Больше суток не видим, ни солнца, ни неба. Миллиарды песчинок, сталкиваясь друг с другом, создают своеобразный треск, как будто где-то совсем рядом все время происходят электрические разряды. Этот треск глушит наши слова, и мы вынуждены объясняться знаками или кричать друг другу на ухо.

Иногда порывы ветра так сильны, что невозможно устоять на ногах, и мы держимся друг за друга. Какой-то смутный страх охватывает, когда ты не чувствуешь руки товарища. Не дай бог оказаться одному в песчаной пустыне в такое время! Где-то я читал, что в былые времена целые караваны засыпало песком.

Начальник гарнизона распорядился обвязаться всем веревками, и мы теперь похожи на альпинистов, штурмующих неприступную вершину.

Горячая песчаная буря утихла так же неожиданно, как и началась. И мы снова увидели голубое небо над головой и солнце в зените. Оно улыбалось нам, точно хотело сказать:

— Ну что, братцы-кролики. Трудно вам жить без меня. То-то!

И мы с наслаждением вдыхали пронизанный солнечными лучами воздух, совершенно не думая о том, что впереди трудная работа по расчистке бесконечных песчаных завалов. Борьба с песком продолжается десять суток. Многие набили мозоли на руках, обмотали ладони бинтами. В числе пострадавших и я.

— Тоже мне… аники-воины, — смеется над нами Скороход.

Единственными проблесками для меня в эти трудные дни бывают минуты, когда получаю письма от Леры. Мы обмениваемся посланиями ежедневно. В одном из писем я обнаруживаю ее фотографию. Даже не верится! Вот бы показать эту фотографию Шмырину. Что бы, интересно, он сказал?

Страница тридцатая

Летчики снова в боевой готовности. В двух километрах от нас стоят на стартовых установках выкрашенные в оранжевый цвет реактивные мишени. Собственно, это самолеты, выработавшие свой ресурс. Они управляются с помощью автопилотов.

В небо взвивается красная сигнальная ракета. Работавшие возле мишеней специалисты уходят в убежище. Напряженная тишина стоит над аэродромом. Я смотрю на часы. Через пять минут слышится новый хлопок. По радио дается отсчет времени. Потом мы видим огромный столб огня, и мишень с помощью стартовых ускорителей чуть ли не вертикально взлетает в небо. Она видна нам буквально считанные секунды, а потом исчезает в легкой дымке. Но она никуда не уйдет, ею управляют с командного пункта по радио.

Спустя одну-две минуты дается запуск перехватчикам, которые стоят уже на старте. Всего взлетает четыре самолета, а еще два находятся в первой готовности. Наводят летчиков на мишень тоже по радио. Мы остаемся на земле, в зоне отдыха, слышим, как установленный здесь же, под брезентовым тентом, динамик воспроизводит короткие команды офицеров наведения, ответы летчиков.

Первым идет Стахов. Я волнуюсь за него, мне хочется, чтобы мой командир выполнил упражнение. Щербина тоже волнуется, с ожесточением вытирает платком лоснящиеся от пота лицо и шею. А через некоторое время нам уже становится известно, что летчик не выдержал нужную скорость самолета при пуске ракет, и они проходят мимо, взрываются впереди цели. Летчик делает только одну атаку и отваливает в сторону, дает место майору Жеребову.