Наши знакомые

Утром Антонина открыла глаза и посмотрела в потолок. Там, наверху, было чисто и голубовато, как снег. Это так утомило ее, что она глубоко вздохнула и опять забылась.

Потом все оказалось залитым солнцем.

— Папа, — позвала она.

Над ней наклонилась незнакомая старуха.

— Ковер купили, — слабо сказала Антонина и потрогала ковер на стене ладонью.

Наступил вечер.

Она проснулась и увидела горящую спиртовку. Над спиртовкой что-то сверкало, а еще выше клубился пар. Потом спиртовку заслонила чья-то спина.

— Послушайте, — позвала Антонина.

Подошел Скворцов и сел на диван. Она узнала его, улыбнулась, вздохнула. Он нагнулся к ней и спросил, что случилось, зачем она приходила к нему тогда, не произошло ли несчастье.

— Да… нет… все равно, — ответила она, силясь вспомнить.

И уснула.

Скворцов взял номер журнала «Мир приключений», с воем зевнул и стал разглядывать картинки. Ночью Антонина проснулась, попросила напиться. Он протянул ей чашку с питьем и сказал строго:

— Я твой жених, никуда тебе, любушка, от меня не деться, объясни, что случилось. Я должен быть в курсе, сама понимаешь.

Антонина сморщила лоб, коротко вздохнув, рассказала про клуб, про то, как ей было там хорошо, про деньги.

— Кто ж это деньги в наружном кармане носит, — проворчал он. — Тоже, голова. Ну ладно, поправляйся.

— Спасибо вам! — засыпая, прошептала она.

— Еще «спасибо»… — сказал он, почти растроганный.

И отправился спать.

Когда наутро Ярофеич и стриженая Лена Сергеева вошли и кухню, Скворцов, поставив ногу на табурет, чистил ваксой ботинок.

— Старосельская здесь живет? — спросила Лена.

— Нет, не здесь.

— А нам сказали, здесь, — недовольно проворчал Ярофеич.

Скворцов снял ногу с табурета и остановился в выжидающей позе.

— А может, вы знаете, где она живет, — спросила Лена, — нам ее очень нужно.

— По делу?

— Да.

— В данное время она находится здесь, — сказал Скворцов, — но она больна и видеть ее нельзя.

— Чем больна?

— Крупозным воспалением легких.

Ярофеич переглянулся с Леной.

— А вы не из клуба? — спросил Скворцов.

— Из клуба.

— По поводу денег?

— Нет.

— Деньги для вас приготовлены, — холодно сказал Скворцов, — вы можете их получить.

— Мы пришли не за деньгами.

— А за чем же?

— Нам нужно ее видеть.

— Я же вам сказал, что нельзя.

— Простите, — вдруг вмешалась Лена, — а вы, собственно, кто?

— Кто, я?

— Да.

— Я ее дядя-я, — неприятно улыбаясь, сказал Скворцов. — Она просила меня передать вам деньги. Напишите мне расписку.

— Я не могу взять деньги, — сказал Ярофеич, — они списаны.

— Это ее не касается.

— Странный какой-то разговор, — раздраженно сказала Лена, — ведь мы вам объясняем, что деньги списаны.

— Списаны или не списаны, это все равно. Она просила меня возвратить вам казенные деньги. Будьте добры, напишите расписку.

— Что же делать? — спросил Ярофеич.

— Переведем деньги как добровольный взнос, — сказала Лена, — пиши, если ей это так важно.

Ярофеич написал, что от т. Старосельской получено в виде добровольного взноса сорок рублей. Скворцов прочел и вернул расписку.

— Не годится, — сказал он, — ваше дело, как проводить, а ее — вернуть казенные деньги. Напишите, что вами получены деньги, выданные под отчет т. Старосельской, — сорок рублей.

Ярофеич улыбнулся и написал.

Скворцов отсчитал сорок рублей и протянул их Лене, Ярофеич тем временем писал Антонине еще записку.

Когда они ушли, Скворцов развернул записку и прочел ее с начала до конца два раза. В записке было написано, что инцидент давно исчерпан, что Антонину ждут в клубе и что Ярофеич может ее устроить помощником библиотекаря на жалованье в тридцать семь рублей тридцать копеек. Дальше говорилось, что ее будут ждать еще неделю, что приходить ей вовсе не обязательно, но что хоть письменное согласие она должна прислать. Работы бояться нечего — библиотекарь человек славный, быстро подучит. Записка кончалась так:

«Выяснилось, что все наши ребята к тебе отлично относятся, и, когда история с Гартман всплыла наружу, было устроено, даже не по моей инициативе, общекружковое собрание. Ваш руковод выступил с речью. Группу Гартман высадили из клуба, ее саму вывели из ревизионной комиссии. В общем, все хорошо. Мы тебя заждались, а Костя-художник совсем иссох. Выздоравливай. Не понимаю, почему ты суешь нам деньги во что бы то ни стало».

Прочитав записку до конца во второй раз, Скворцов мелко ее изорвал и бросил клочки в помойное ведро. Потом он дочистил ботинки, вымыл со щеткой руки и, тонко засвистав, постучал в свою комнату.

Антонина одетая лежала на диване с книгой в руке. Ноги ее были покрыты теплым пледом. Она очень похудела за время болезни, но была красивой по-прежнему, только рот стал больше, да немного ввалились глаза.

Пока Скворцов вытирал за шифоньером руки, она спросила, с кем он разговаривал в кухне.

— А разве было слышно? — быстро спросил он.

— Конечно, было слышно, что с кем-то разговариваете.

— Да, разговаривал. Тут из твоего клуба приходили.

Антонина села.

— Кто?

— Не знаю. Какой-то лысый, в очках.

— Ну?

— Насчет денег.

Скворцов сказал, что в клубе целая история, Гартман, или как ее…

— Гартман, — нетерпеливо подтвердила Антонина.

— Гартман через ревизионную комиссию стала действовать. Они тоже чего-то рассердились.

— Кто они?

— Да вот лысый этот.

— Ну?

— Что — ну? Я его спровадил.

Скворцов поглядел на Антонину и усмехнулся.

— Взял с него расписку.

— Какую?

— В том, что он деньги получил сполна.

— А как же деньги?

— Я заплатил.

Антонина молчала. Скворцов поправил перед зеркалом галстук, манжеты, обдернул пиджак и сел в качалку. Антонина не сводила с него глаз.

— Вы заплатили свои деньги?

— Свои.

Он вынул из жилетного кармана расписку и бросил ее на диван.

— Да, это Ярофеич писал, — тихо сказала Антонина, — он сам приходил.

Скворцов медленно покачивался в качалке и курил.

— И больше ничего? — спросила Антонина. — И передать ничего не просил?

— Сказал, что тебя исключили из кружка.

— Меня?

— Тебя.

— Но за что же?

— Не знаю. За деньги, наверное.

Несколько секунд Антонина сидела молча, не двигаясь. Потом вдруг губы ее задрожали, она закрыла лицо ладонями и повалилась ничком на подушку. Она плакала, а Скворцов ходил по комнате и говорил:

— Ничего. Без них жили и жить будем. На такие дела надо смотреть просто. Ведь главное — что получилось? Я этому лысому-то говорю: «За что же исключать, если деньги возвращены?» А он отвечает: «Возвращены, товарищ, да поздно». Поздно ему, черту. Как так может быть поздно?

Антонина вдруг села на диване, вытерла ладонью слезы и подозрительно спросила:

— А почему он сюда не пришел?

— Почему? — спокойно усмехнулся Скворцов. — Потому что мне его пускать было не для чего. Я сразу узнал, что из клуба. А раз из клуба — значит, за деньгами. Ну, поскольку у тебя денег нет, а у меня есть — разговор короткий. Получите — и ауф видерзейн.

— И ничего больше не сказал? — спросила Антонина.

— Ничего.

— И не сказал, чтобы я зашла?

— Нет.

— Взял деньги и ушел?

— Да.

Антонина легла, повернулась лицом к стене и укрылась с головой пледом.

Скворцов вышел в кухню и сказал Анне Ефимовне, что, если на Тонино имя будут письма, ей не передавать, так велел доктор.

— Волнует ее, — добавил он, — незачем.

На другой день вечером он зашел к Ярофеичу в клуб и передал на словах, что его племянница работать в клубе не будет, так как немедленно по выздоровлении уедет в деревню на отдых.

Ярофеич попросил передать ей письмо, которое тут же и написал.

Скворцов изорвал и это письмо.

Ужинал он в ресторане и всем приказывал пить за Антонину.