Тропинки в волшебный мир

Вдруг над водой промелькнула чья-то тень. Крякуша моя неестественно вскрикнула и скрылась под водой. И в то же мгновение на то место, где только что она плавала, бросился крупный орлан-белохвост.

Удивительная прозорливость у этой птицы. Еще не коснувшись воды, он заметил стволы моего ружья, сразу же взмыл и, лениво махая метровыми крыльями, огромный и ловкий, полетел прочь.

Ружье, так некстати, было заряжено мелкой утиной дробью. В патронташе лежали патроны с другими номерами дроби, крупнее, но перезаряжать уже некогда. Я пустил в угон страшному хищнику, в его ослепительно белый хвост, подряд оба заряда. После каждого выстрела орлан, круто забирая все выше, смешно тряс крыльями, часто-часто, словно пытался вытряхнуть из них попавшую под перо дробь.

Пролетев все так же плавно еще немного, он вдруг словно споткнулся в воздухе и, будто планер или игрушечная модель самолета, ткнулся в берег у самой воды метрах в сорока от меня на той стороне протоки. Несмотря на то что дробь была мелкая, ему против пера попало, видимо, крепко. Он так и остался лежать там, где свалился, даже не пошевелившись и не сложив расправленных в полете крыльев.

Просидел я в этот вечер дотемна. Рядом на острове то и дело слышались выстрелы, но ко мне за весь вечер так и не подлетел ни один селезень, хотя уточка моя быстро оправилась и работала весь вечер азартно. Видимо, селезни издалека еще видели огромного хищника на берегу протоки и не шли даже на крик утки… Любовная пора у них уже подходила к концу, поэтому, может быть, страх смерти и был у них в это время сильнее любовной страсти.

Белохвост оказался старым, более пяти килограммов веса. Когда я подошел к нему, он был еще жив, но не сопротивлялся: видимо, чуял, что ранен смертельно. Глаза у него были открыты, и из горбатого желтого клюва пузырилась кровь.

Добычу с большим удовольствием взял у меня Сергей Иванович на чучело для огорода.

— Давно я такого подстерегал, да все убить не приходилось, а для огорода страсть как нужно. Цыплята одолевают.

Утром мы пошли в лес вдвоем с Дмитрием Николаевичем и как-то потеряли друг друга.

Перед обедом я вышел на опушку и был изумлен развернувшейся предо мной картиной. Дул теплый ветер. Ярко светило солнце, и с запада, обкладывая все небо, шли черные грозовые тучи с седыми космами ливня. Тучи походили издали на гигантские горы, высившиеся на горизонте. Время от времени там вспыхивали молнии, и до меня доносились глухие раскаты грома.

Я вдохнул полной грудью этот чудесный напоенный особой прелестью предгрозовой воздух. На память как-то сами по себе пришли тютчевские строки: «Люблю грозу в начале мая…»

А гроза между тем приближалась. Я стоял на опушке среди молодых березок и зеленеющей озими и с интересом смотрел на исполинскую игру стихии. Я забылся, и на минуту мне показалось, что вижу какую-то незнакомую голубую страну с неприступными скалами в горах и туманами понизу. Я видел эту страну с городами и селами через закраек туч, и все это казалось мне настоящим, одушевленным: так выразительно было создано. Там, в высоких горах этой голубой страны, шла исполинская битва, и до меня доносился неимоверный грохот. На землю вместе с этим грохотом летели обломки тонких добела накаленных стрел.

Я хорошо представил себе битву в горах и до того забылся, что не заметил, как меня в один миг накрыло проливным дождем! И сразу же куда делись горы, небесные города! Я словно отрезвел, согнулся и, будто крадучись, пустился вдоль опушки к хутору Пока добежал до дома, на мне не было ни одной сухой нитки: так был силен этот первый весенний дождь!

Дмитрий Николаевич оказался уже дома. Они стояли с Михаилом на крыльце и любовались, как дождь обмывает первую травку. Лес скрылся за сеткой дождя, в лужах булькали пузыри. Сразу почернели крыши домов, заборы.

— Хорош дождичек! — восхищался Михаил. — Зелень теперь пойдет недуром. За три дня леса не узнать.

К вечеру дождь перестал, выглянуло солнце, и мы собрались на тягу вальдшнепов.

— После дождя, — говорил Михаил, — вальдшнеп будет тянуть непрерывно.

Как и в первую тягу, к нам опять присоединились Антон и Ванюшка. Но тяга не удалась. С вечера над порубкой протянула одна только птица, да и то как-то вяло, не азартно, а после нее до самой ночи не показалось ни одной. Мы простояли до темноты и ни с чем пошли домой. Ничем не показывали себя и другие птицы. Было тихо в лесу, словно недавний дождь смыл здесь все живое.

— Это к погоде, — заметил Дмитрий Николаевич. — Должно, похолодает или ненастье надолго уставится.

— Похоже, — согласились с ним остальные. Угнетенность леса действовала и на нас. Все молчали и только скупо отвечали на вопросы друг друга. Да и говорить не хотелось. На небе горели далекие и холодные звезды.

Предсказание охотников сбылось. Утром вставать не хотелось, и мы долго провалялись в постели. Небо было сплошь затянуто тяжелыми, низкими тучами. Моросил мелкий, осенний дождь.

Три дня мы просидели дома, а погода не улучшилась. По ночам выпадал снег, днем — дождь.

Пробовали кое-чем заняться. Зарядили все пустые гильзы, до блеска вычистили ружья, брались читать, выходили на крыльцо курить — скучно! Как в воду канули и охотники: никто за эти дни не побывал у Михаила. Подвело и радио: разрядились батареи питания, и мы сидели оторванные от всего мира, как мыши, загнанные непогодой в клетку.

— Что-то вы приуныли, а еще охотники! — шутила над нами Наташа.

На четвертый день пришел Антон.

— Не видать вас на охоте в эти дни, — сказал он, поздоровавшись с нами. — Как пойду в лес — все нет никого, один.

— Неужели ты все еще ходишь? — удивились и в то же время обрадовались мы.

— Хожу, а как же! — спокойно ответил он, словно речь шла о вещах, совершенно для нас безразличных. — Делать-то сейчас совсем нечего, вот и хожу.

— Но ведь дождь. Чего же ты стреляешь?

— А дроздов, — так просто ответил он. — Сейчас они мокрые, далеко не летают, и видеть их хорошо: лес-то голый. К ним близко можно подойти.

— Так каждый день и ходишь?

— Каждый.

— А чего же за нами ни разу не зашел?

— Стеснялся. Вы ведь все смеетесь, что я дроздов стреляю.

— А сегодня ты не пойдешь?

— Собирался, не знаю как, — замялся он.

— А чего бы и нам не сходить, проветриться да разогнать скуку? — предложил я Дмитрию Николаевичу.

— Надо сходить! — охотно отозвался он. — Дрозд хотя и не ахти какая птица, и грешно их стрелять настоящему охотнику, да и закон не велит, но хоть посмотрим на лес.

Михаил, видя, как мы немного оживились, одобрил:

— Чего же, сходите. Я бы тоже пошел с вами, да земля после дождя раскисла, вязко будет деревянной-то ноге.

Мы стали собираться. Антон пошел домой за ружьем.

Я надел резиновые сапоги, брезентовую куртку с капюшоном. Дмитрий Николаевич поверх своей куртки натянул еще широкий Михаилов плащ, под который спрятал ружье. Едва только за окнами мелькнула голова Антона, мы вышли на крыльцо.

Дождь был несильным, но сеял часто-часто, не прерываясь. Лес утопал в его серой дымке и чуть вырисовывался темной стеной. Утонуло в этой сетке и озеро, и озимое поле за хутором. Казалось, что сразу же за последним домом кончается земля.

Мы пошли к лесу, гулко хлюпая по лужам. Дмитрий Николаевич ворчал:

— Не сиделось в тепле. В такую погоду хороший хозяин собаку не выпускает, а мы сами полезли.

Он ворчал до самого леса и, убедившись, что и здесь не рай и неодетые деревья нисколько не спасают от дождя, вернулся домой. Мы с Антоном остались вдвоем.

— По опушке пойдем, — предложил он. — Вон там, в березках, должны быть дрозды.

Дошли до берез, но дроздов там не оказалось.

— В поле, должно, — тихо, словно боясь кого-то спугнуть, сказал он. — Вон, видишь, кустарник растет? Там!

В километре от леса виднелось темное очертание не то новостройки, не то кустарника.

— Там дроздов гибель, — продолжал Антон. — Это озерцо небольшое ивняком поросло, а в ивняке дрозды хоронятся. Я всегда замечал: как здесь, в березах, стрельну, — они все туда летят, в ивняк. Я снова жду, когда они вернутся. Там в поле вода в одном месте разлилась широко, и мне не пробраться.