Король Королевской избушки

— О нет! — гикнул он, окончив песню, и это означало, что она продолжается, только в другом образе. Он уже добрался до сопок Трех Братьев и шел подножием Старшего Брата; впрочем, он давно мог быть здесь, если бы нарочно не блуждал по долинам грез и песенным ландшафтам. — А-а, сколько ни блуждай прекрасными окольными путями, все равно придешь к назначенному тебе месту в долине теней, — произнес он вслух, а про себя подумал: «Человеческая жизнь — материализованный мираж, который рано или поздно рассеется, закоченев посреди заснеженной пустыни забвения, и на том месте вырастет пихта, береза или осина — каждому свое».

Вслушавшись, он уловил из-под лыж, как заснеженное поле подхватило его мотив. Он вошел в тень Младшего Брата, уже окутанного редкими сумерками, хотя до того, как обрушится день, было еще далеко. Три Брата — три поросшие лиственницей гигантские сопки с ровными куполами, будто подстриженными ножницами садовника. Подножия сопок опоясывал подлесок из молодых пихт, точно синий бумажный пояс вокруг позолоченных сахарных голов.

Три Брата… Уже одно название этих сопок составляло половину эвенкийской легенды или предания. А вторая половина легенды могла звучать так. Жили однажды (а не дважды) три брата-охотника. Их имена в переводе с эвенкийского означали: младший брат, Который Все Хотел Знать, средний брат, Который Всем Противоречил, и старший брат, Который Кое-Что Знал. Три брата охотились в долине Хариусовой реки. Они жили в одном чуме, у них была одна жена на троих, покорная и кроткая, как ни одна жена в мире. Каждый в отдельности и все вместе братья слыли хорошими таежниками. Старший брат на своей лодке лучше всех проходил пороги; средний одинаково хорошо владел острым словом и острой рогатиной; младший был искусен в изготовлении стрел: даже пролетая мимо, они поражали цель. Упавшие в землю стрелы он орошал кровью дичи, подстреленной мимолетом. Вскоре стрелы пускали ростки и превращались в стрельчатые деревья, из ветвей которых три брата-охотника вырезали новые стрелы. Труд младшего брата, по призванию садовника, давал еще более дивный урожай, когда он высевал зерна сомнения в чужие души, чаще всего в души старших братьев, которые его за это любили и ненавидели. Младший брат, Который Все Хотел Знать, едва появившись на свет, спросил: почему? И с тех пор своими неуместными в тайге вопросами сбивал братьев с проторенной тропы их обычной неприхотливой жизни. Но они каждый раз все-таки находили дорогу обратно. Пока — опять же по вине младшего — не случилось вот что. Однажды, преследуя стадо диких северных оленей, которых он хотел разом загнать в сооруженный на дне слепой долины загон, младший брат был застигнут врасплох вечером. Стадо бесшумно растворилось в чернеющем лесу, как облако в ночи. И младший брат, хочешь не хочешь, должен был выпустить на волю уже почти своих оленей. На долгом обратном пути он подумал: а ведь он мог бы сразу разбогатеть, если бы ему хватило дня. Он решил, что причиной многих его неудач была скорее нехватка времени, чем стрел. «Я должен, — решил младший брат на пороге чума, — отыскать истоки безбрежной Реки времени, чтобы раз и навсегда покончить с этим вечным недостатком времени». Но прежде чем что-то найти, нужно знать, где искать, или, по крайней мере, знать, где не стоит искать. И естественно, что младший брат спросил об этом у старшего брата, Который Кое-Что Знал. «Истоки безбрежной Реки времени находятся в стране Восхода», — произнес старший брат голосом, которым изрекают только самые великие истины. «Э-э, нет, — возразил средний брат, Который Всем Противоречил. — В стране Восхода находится исток лишь одного рукава Реки времени — сегодняшнего дня. А устье его находится в стране Захода». Поскольку это был важный и, по мнению братьев, самый стоящий вопрос, который когда-либо поднимал пытливый брат, они единодушно решили обратиться к старейшине племени, бывшему по совместительству шаманом. Но и старейшина не мог придумать ничего лучшего, как направить братьев к всеведущей Леснянке. Только она могла вразумить их. И они пошли, три брата, к вещей Леснянке, долговолосой и луноокой, которая ведала случайностями и обогащала их неожиданностями. В огромном извилистом гроте, гулком как ухо исполина, им пришлось долго ожидать Леснянку. Дольше, чем тремстам предыдущим вопрошателям, — столь велики были их достоинство и самоуверенность и столько потребовалось времени, чтобы они превратились в униженность и покорность. И когда Леснянка наконец снизошла к ним, она увидела перед собою трех братьев, чьи достоинство и самоуверенность отошли к тремстам следующим вопрошателям, скопившимся за это время в гроте.

Сверкая серпами глаз, Леснянка спросила презрительно и гневно, что братьям нужно, и те, блестя глазами, словно лезвиями ножа, задали ей свой вопрос. «Истоки безбрежной Реки времени?» — переспросила Леснянка уже более снисходительно, учуяв в этом подкоп под свой авторитет ведуньи. И она сказала: «Этот вопрос заслуживает внимания, и ответить на него проще, чем задать его… Чтобы узнать, где находятся истоки безбрежной Реки времени…» Тут Леснянка по очереди оглядела братьев своими лунными, скошенными к заре глазами, так, чтобы это можно было расценить как многозначительную паузу перед неожиданно простым ответом на этот якобы очень сложный вопрос. На самом же деле Леснянка подумала, глядя на братьев, что недурно бы заиметь от них широкоплечих сыновей и длинноногих дочерей. «Для этого, — продолжала Леснянка, снисходительно улыбаясь сквозь задумчивость, — вы должны подняться на вершину самой высокой в лесу горы. Но… — Леснянка подняла руку, останавливая братьев, уже говоривших слова благодарности, — эти горы вы должны сами натаскать подошвами своих унтов». Братьям, для которых не было ничего неосуществимого, предстоящее задание показалось обидно легким. По знаку старшего брата все трое вытащили изо рта чубуки, но тут же сунули их обратно, ибо вновь обретенное достоинство не позволяло им благодарить дважды… Братья выбрали подходящее место — самую ровную долину — и стали ходить туда как можно чаще. Много времени и труда ушло, много чубуков стерлось о зубы. Наконец, когда и зубы истерлись о трубки, трехгорбый бугор превратился в трехглавый хребет… Унты у младшего брата были меньше, чем у других, поэтому его гора была ниже, чем у среднего брата, а у того ниже, чем у старшего, натаскавшего гигантскую гору. Хребет пролег с севера на юг и был виден отовсюду, вздымаясь выше всех остальных таежных сопок. Казалось, взобравшись на вершину, братья за труд всей жизни получат достойное вознаграждение. Но если ты не испытал падения, что может значить для тебя подъем! И братьям, как и всем другим людям, предстояло испытать это. Наконец настал день, когда они должны были получить ответ на вопрос, заполнивший всю их жизнь… Одряхлевшие и усталые, полуживые, если не сказать полумертвые, они взбирались по склонам своих гор с последней ношей каменистой земли на ногах, как им велела Леснянка. Эта тяжесть, которой они раньше не замечали, свалила их наземь у самой вершины. И там, лежа на склонах своих гор, в нежно-зеленой поросли лиственницы, устремив гаснущий взор на туманящуюся внизу тайгу, они вдруг увидели и другие горы, высокие и низкие, покрытые редким или уже густым лесом. И тут братья прозрели: значит, не одни они… Леснянка если и не была всезнающей, то всех знающей была безусловно — она хорошо знала этот таежный народ с его извечным желанием объяснить необъяснимое и познать непознаваемое… А все эти холмы, хребты и горы, все эти выступы таежного рельефа были монументами разной высоты, увековечившими недостижимость человеческих устремлений. Так и не узнав, где находятся истоки безбрежной Реки времени, достигли три брата устья отмеренных им рек, оставив последующим поколениям охотников в назидание три величественные сопки, ровно покрытые густым лиственничным лесом. Леснянка тихо смеялась про себя, будя кроны деревьев, а может, это налетал предрассветный ветер…

Направившись к верховью Хариусовой реки, он поднялся по ступеням теней, падавших от пихтового подлеска, и, миновав малахитовую колоннаду осин, вошел в ельник. Цепкие лапы елей осыпали его снегом. Он спустился с навьюженного берега реки в овраг, где были установлены капканы. Поперек реки бежала цепочка соболиных следов, еще хранивших тепло зверя. Дрожь азарта, охватившая его, отдалась в мозгу мыслью, что соболь должен быть в ловушке. Он увидел хитроумную мордочку зверька, глядевшего на него без всякого страха. «Без паники и страха — это мне нравится… Ты как будто уже знаешь, что смерть — это сжатая в одно мгновенье жизнь». Он сделал несколько торопливых шагов, уже вешая на просушку в своем разгоревшемся воображении очередную шкурку.