Чужую ниву жала (Буймир - 1)

Ганну трясла лихорадка. Она даже занемогла - стонала.

На все село ославила невестка. Посмела насмеяться над честным родом! Кабы была путной дочкой, разве не ужилась бы? Нельзя уразуметь, стерпеть! Кабы путные родители, на коленях заставили бы ползать дочку, целовать землю, просить, каяться, шкуру содрали бы за такое своеволие! Выгнали бы из хаты - что, у тебя мужа нет?

С презрением глянула недавняя раба на сытые, свирепые лица. Никто не посмеет теперь принудить ее вернуться назад!

С ненавистью пригрозила поджечь так, чтобы в колокола ударили!

Пусть только посмеют ее тронуть.

Люди окаменели. Даже родная мать была поражена. Всегда покорная, молчаливая, вдруг отважилась на такое!

Страшная угроза встревожила людей. И откуда взялась у нее смелость? Люди долго не могли опомниться, а Орина не стала ничего слушать, не стала больше разговаривать и пошла из хаты.

Давно вышла из покорности.

Иной раз свекровь на невестку крикнет:

- Не садись на лежанку, тепла не забирай!

Орина не смолчит, не стерпит, тут же отрежет:

- Вот возьму дубину да разобью печь!

Нагоняла страха на свекровь непокорная невестка, наверно, с бунтарями знается.

Во дворе Яков поманил Орину, несмело подступил к ней - повинился... Накрал мешок арбузов у отца, спрятал в полову... Он не виноват, не по своей воле бил ее - родители учили. Теперь они отделятся от родителей, славно заживут.

Она не стала и разговаривать с ним, смотреть на постылую хату и молча пошла со двора.

- Вернешься?

Покачала головой - нет. Еще и песня пришла на память: "Ой, не вернусь, муже, бил ты меня дюже"...

7

Учитель перевязал рукав черным платком - что это значит?..

В Лебединском соборе пели "Коль славен наш господь". Зима выпала снежная, замела село. Люди не знали, что делается на свете, ко всему прислушивались, присматривались. Ходили всякие слухи, заносились вести, кто знает кем, перетолковывались, переворачивались, невероятные, странные...

Семья Захара сидела за ужином, когда заснеженный гость с мешком за плечами перешагнул порог и поздоровался с хозяевами. Захар поднял наморщенный лоб, всмотрелся, развел руками, так и прирос к месту. Татьяна, как водится, стала прибирать, вытирать лавку. Захар, только по голосу узнавший дорогого гостя, просветлел, засуетился по хате с мешком, должно быть, секретным, не зная, куда его ткнуть. Посадили, обступили, осматривали - в кожухе, в шапке, с заросшим лицом похож он на мужика. Что-то долго не было его видно и слышно, похудел, осунулся, не хворал ли?

Кислый, острый запах душистых кореньев и трав стлался в хате. Маланка с матерью ломали голову, чем бы угостить дорогого гостя, готовили ужин. Проворная хозяйка Татьяна просит Нарожного к столу. Дед Ивко слез с печи и повинился перед гостем - досыпает век.

Чего только не было наварено и поставлено на стол: и печеная тыква, и печеные, вареные бураки, и огурцы, помидоры, капуста, картофель, лук, хрен, и овсяный кисель с грушевым отваром, и томленый терн, и терновый отвар. Обильным угощением почтили мастера. Маланка оповестила кое-кого, и пришли Орина с Максимом, и Грицко Хрин, встретившийся с Нарожным, как со старым приятелем. Орина села около печи рядом с хозяйкой. С тех пор как вырвалась от Калиток, она изредка наведывалась к подруге. Как ни остерегалась, однако по селу шел разговор, что она встречается с Павлом.

Мужики расправили бороды, погладили усы, захрустели огурцы и капуста на крепких зубах, а хлеб с куколем, с метелкой - пусть уж гость не взыщет, какие тут достатки! - и дальше, как водится, завели разговоры о сельских нуждах, достатках, податях. Леший его знает, когда этому конец, уже давно как манифест был, а все требуют...

Гость пригласил и женщин к столу. Павло плотно позакрывал рогожей окна. Пока он тут, никто не отважится подслушивать под окном.

- Вы спрашиваете, когда этому конец? - привлек гость внимание собравшихся.

Все насторожились - уж не без новостей же прибыл гость, а люди живут как в норе. Женщины не совсем привычно чувствовали себя среди этого чубатого содружества. Орину всегда радушно встречали в Захаровой семье, и она была со всеми приветлива, но при постороннем человеке чувствовала себя несмело, как бы сторонилась, чтобы не подумали чего.

- Порт-Артур японцы взяли?.. В порту корабли потопили?.. Царская война легла великой тяжестью на народ?..

Нарожный ошеломил людей этим известием. Безрадостные дела творятся на свете. Это сколько народу погибло! Тоска ложилась на сердце, не хотелось ни есть, ни пить. Захар оправдывается перед домашними, что если он иногда пропустит чарку, то при такой жизни не выпьешь - не повеселеешь, не засмеешься.

У каждого в мыслях было свое.

- А что, о манифесте не слышно? Про землю и волю? - спросил Грицко Хрин... Нужно же на что-то надеяться в эту глухую годину. Нарожный, однако, высмеял эти ожидания.

- Сказал пан - кожух дам...

Павло, посмотрев на смущенное лицо батька, ухмыльнулся: разве не по его вышло?

Дед Ивко и Грицко Хрин помрачнели. Легко ли людям расстаться с надеждами на царские милости?

Затем мужики повели разговор про такое, чего Татьяна не могла осилить умом. Захар с сыном как начнут, бывало, спорить - все на свете хотят постигнуть: и как идет дождь, и как тучи ходят, как светят луна и звезды. Уже стали отец с сыном поговаривать до того мудреные слова, что Татьяна и в толк не возьмет. Нигде их и не услышишь. Разве что старому Ивку они привычны - он в Ростове на кирпичном заводе слышал, когда ораторы выступали перед рабочими. Однажды Павло запел не про любимую дивчину, не про вороного коня, а совсем про другое. О многом рассказывала эта песня, тревожила кровь, сердце, будила от тяжелого сна песня без жалоб и плача...

Татьяна прислушивается к разговорам мужиков - о том, что из-за границы пришла газета, которая скрывается там от царя, и о том, чтобы у панов землю отобрать. Разговаривали за столом о переделе, о выкупах - все это известное, знакомое... А сколько таких слов, смысла которых не уловишь, однако мужики довольно свободно обращались с ними. Необычные разговоры, их и не запомнишь. А Захар, надо сказать, тертый человек, где-то он ума набрался, умеет поговорить с бывалыми людьми.

Орина с горьким чувством убедилась: забила ее жизнь у Калиток, жила она у них, как в глухом лесу. Руки на себя наложит, а назад не вернется. Женщина вспыхивала, менялась в лице, жадно слушала. Иногда строгие морщинки перерезали ее лоб, переносицу. В такие минуты она никак не казалась Павлу покорной дочерью своего отца. За долгое время разлуки, может быть, в самом деле изменилась, осмелела?

Продажные правители, царь, министры, не способны править страной, зато храбры против беззащитных рабочих, женщин, детей. Тут мастер рассказал о страшном событии, случившемся в Петербурге: как поп Гапон с крестом и молитвой повел народ к царю за милостями и как по приказу царя расстреляли людей. Казаки гнались с саблями, рубили, секли беззащитных, калечили, затаптывали людей, матерей с детьми. Люди верили, что царь сжалится над людским горем, а царь выставил полицию и войско, ждал приближения этого шествия, чтобы утопить в крови невинных. Рабочая партия - большевики предостерегали народ, бросали листовки, раскрывали людям глаза, но их не послушали, поп Гапон отуманил головы.

Глухая сторона, страшное время. Женщины испуганно сгрудились на скамейке. Церковь сызмальства внушала им веру в царя, задурманивала головы. Правдивый рассказ мастера рассеивал туман. Люди слова не могли вымолвить, взволнованные, веками обманываемые, скорбные и гневные. Паны и правители насмехались над правдой, а темные люди молились и верили. На глаза Орины навертывались слезы. Вовек не забыть издевательств и глумления, которые испытало обманутое сердце.

Захар заговорил с горечью:

- Пролилась святая народная кровь...

Нарожный добавил, что поп Гапон теперь в своем письме пускается на новые затеи, уже призывает народ как бы к неповиновению...