Пирамида

Она задумалась.

— А если я все-таки не соглашусь, несмотря на все ваши веские соображения?

— Почему наши? В конце концов, истина — вещь объективная и безличная.

— Брось ты мне мораль читать, — рассердилась Жанна. — Все это я и без тебя знаю. Что из того, что вы правы? Ну и занимайтесь себе на здоровье этой объективной истиной, я-то почему должна?

— Потому что ты умная женщина.

— Спасибо, — иронически наклонила голову Жанна.

— Да я серьезно.

— Но все-таки почему ты именно меня выбрал для этой цели?

— Да потому, что ты действительно умная женщина, отличный человек, и мне хочется, чтобы мы работали вместе. Да я, кстати, намерен и еще кое-кого перетянуть на нашу сторону с твоей помощью. Ты же знаешь всех лучше меня.

— Ну хорошо, — сказала Жанна, явно довольная его словами. — А если Николай Владимирович не согласится с вами?

— Наверно, так и будет.

— И что тогда?

— Откуда я знаю. Посмотрим, обсудим вместе, решим.

— Ты и меня имеешь в виду?

— Конечно.

Жанна повела головой:

— А ты нахал, Димка. Я ведь еще ничего не сказала.

— А куда ты денешься? Я ведь вижу, что тебе хочется по-настоящему работать, а не только винтиками заниматься.

— Ладно, я подумаю, — сказала Жанна.

— Думай, — разрешил Дмитрий.

Через два дня Жанна сказала:

— Я согласна.

И они стали работать втроем.

Четвертым стал Валерий Мелентьев. Он работал тогда в Москве и впервые появился в Долинске недели через две после разговора Дмитрия с Жанной — и сначала не понравился им своей шумной развязностью, самоуверенностью и хвастливостью. На их взгляд, он слишком часто крутил в руках ключи от собственной машины, слишком много рассказывал об Америке, где полгода был на стажировке, и о Париже, где провел две недели, и не всегда кстати вставлял в свою речь английские и французские слова. Но работать он умел великолепно, что они признали с первого же дня, а в их глазах это достоинство с лихвой искупало его недостатки. Работа Мелентьева была тесно связана с только что закончившейся работой Дмитрия и Ольфа, и Валерий ежедневно бывал в их лаборатории, сыпал шуточками, посмеивался, сколачивал компании и водил их в буфет пить пиво и сразу стал решительно своим человеком. Работал он не больше трех-четырех часов в день — из-за неизлечимой, хронической лени, как объяснил он сам, посмеиваясь. Но и за четыре часа он успевал сделать столько, что иному понадобилась бы для этого неделя. Он любил повторять изречение Эйнштейна: «Я могу по пальцам пересчитать дни, когда мне приходили в голову по-настоящему ценные мысли» — и утверждал, что главное в любой работе — выделить эту ценную мысль, если, конечно, она имеется. И делал он это великолепно. Интуиция у него была просто феноменальная — он мгновенно схватывал суть дела и не обращал внимания на детали, они его просто не интересовали. Работая, он сразу становился очень серьезным, даже лицо у него преображалось — делалось строгим, сосредоточенным. В свои неполные тридцать лет Мелентьев опубликовал уже больше десятка работ, посвященных самым различным проблемам теоретической физики, и три или четыре из этих работ были признаны довольно значительными. Он блестяще владел самым совершенным математическим аппаратом, и создавалось впечатление, что ему решительно все равно, чем заниматься, лишь бы проблема была интересной и сложной. Дмитрий как-то сказал ему об этом, и Валерий охотно согласился:

— Ты прав, старик. Да и сам посуди — какая разница между всеми этими идеями?

Дмитрию не очень понравилась такая неразборчивость, и он промолчал.

Мелентьев был знаком и с Шумиловым и с Дубровиным. Шумилов относился к нему с явным уважением, а Дубровин, как выяснилось, недолюбливал и отозвался о нем так:

— Человечек, я думаю, так себе, но талантлив, это бесспорно. — Подумал немного и добавил: — Можно сказать, локально талантлив. Великолепно организованная мыслящая машина.

И вот эта мыслящая машина стала работать с ними, и виной всему была Жанна.

В конце сентября Светлана родила сына. Ольф узнал об этом утром и позвонил Дмитрию на работу. Он говорил минут пять, и Дмитрий наконец спросил:

— Ты что, уже клюкнул?

— Ага, — радостно хихикнул Ольф. — Я сейчас приеду. Три сто пятьдесят, понимаешь? — наверно, уже в десятый раз повторил Ольф. — Говорят, что все нормально.

— Приезжай, — сказал Дмитрий.

— Еду, еду…

Когда он приехал, ему торжественно преподнесли цветы и открыли бутылку шампанского. Ольф как-то глупо заулыбался, нагнулся к портфелю, уронив при этом цветы, и вытащил еще четыре бутылки шампанского. Распили и эти бутылки. Потом позвонила Жанна, она была в отпуске, только что вернулась с юга и еще не выходила на работу, и Ольф заорал в трубку, что у него родился сын, что весит он три сто пятьдесят и чтобы она немедленно приезжала поздравить его. Жанна ограничилась поздравлением по телефону и сказала, что зайдет вечером. Но вечером Валерий повел их в ресторан, и Ольф оставил записку, чтобы Жанна тоже шла туда, дал швейцару рубль, чтобы он пропустил ее, туманно объяснив:

— Знаешь, папаша, она такая…

Ольф показал руками в воздухе, какая она.

— В общем, самая красивая…

Папаша понял, и Ольф дал ему еще рубль. Как потом выяснилось, швейцар начал пропускать всех женщин, которые казались ему красивыми, и его пришлось сменить, а когда Жанна пришла, ей с трудом удалось убедить нового привратника, что ее ждут.

Они сидели за столом, уставленным коньяком, винами, закусками, сытые, уставшие, пьяные и говорили так, как говорят в подобных случаях все подвыпившие люди, то есть каждый говорил о своем, не слушая другого, вспоминал какие-то потрясающие истории, случившиеся с ним, но истории эти, конечно, никому не удавалось рассказать до конца. Валерий за разговорами оглядывал зал и уже подмигивал хорошенькой девушке за соседним столом, а ее спутник кидал на него мрачные взгляды и раза два приподнимался было, чтобы встать и пойти выяснить отношения, но девушка удерживала его.

И вдруг Валерий присвистнул и сказал:

— Mon dieu, что я вижу! Какая женщина!

Дмитрий оглянулся и увидел Жанну.

— Это же не женщина, а жемчужина! А какая оправа! Надо полагать, что это и есть first lady вашего города?

Дмитрий не успел ответить — Жанна уже подошла к ним. Валерий растерялся, но только на мгновение, тут же вскочил и приготовился знакомиться. Жанна с недоумением взглянула на него, и Дмитрий сказал:

— Это Валерий Мелентьев.

— Совершенно верно, — подхватил Валерий и кинулся усаживать Жанну. Через минуту он уже пододвинул свой стул поближе и наклонился к ней, рассказывая что-то вполголоса.

— Готов товарищ, — пробормотал Ольф.

Жанна была просто ослепительна в этот вечер. Смуглая, почти коричневая от загара, в открытом платье, она по-королевски восседала за их столом и небрежно слушала Валерия. А когда он слишком близко пододвинулся к ней, Жанна что-то коротко бросила ему, и Валерий сразу замолчал и выпрямился, но через минуту снова заговорил.

На следующий день выяснилось, что они проговорились Валерию обо всей этой истории с Шумиловым и его работой, и он сразу предложил им свою помощь. И хотя за день до этого Валерий говорил, что ему пора ехать в Москву, он задержался еще дней на десять. И надо сказать, помощь его была довольно существенной. Валерий быстро заметил пробелы в их построениях и высказал кое-какие соображения по поводу того, как их можно устранить. У него прямо-таки глаза блестели от удовольствия, когда он разбирал работу Шумилова и отмечал его промахи.

Дмитрий спросил у Ольфа:

— Ты сказал ему о том, что Жанна живет с Шумиловым?

— Да.

— И что он?

— Да ничего, — засмеялся Ольф. — Сказал, что это не страшно. По-моему, он больше ревнует ее к тебе, чем к Шумилову.

— Ну вот еще… Я-то здесь при чем?

— Ну да, при чем… Он же видит, как Жанна относится к тебе и как к нему.

Действительно, Жанна относилась к Валерию довольно сдержанно. Пожалуй, даже более чем сдержанно. Явной неприязни к нему не выказывала, но несколько раз говорила с ним довольно резко. Валерий просто не знал, что отвечать, и заметно терялся, правда ненадолго. Потом он внезапно уехал, торопливо попрощавшись с ними, и неопределенно пообещал заглянуть через недельку.