Ударная сила

Старик закрыл дверь, громыхнул деревянным засовом. И только тогда Метельников опомнился, прорвалось, как у истинного одессита: «Пижон на всю Дерибасовскую! Охломон! Не ответить! Дубина!»

К разомлелой духоте трав примешивался запах машинного масла, краски, металла: неподалеку грелось настроечное оборудование на жарком солнце, зависшем в зените над лесом. Метельников перестал есть: ложка в вялой руке была опущена в миску.

По бетонке на газике проехал капитан Карась, открыв дверцу, прокричал:

— Бойков, поторапливайтесь, не у тещи на блинах!

Лейтенант сидел напротив Метельникова. Его красивое смуглое лицо с пробившимися темно-русыми усиками сосредоточенно, — доедал он спокойно, неторопко, даже появление капитана Карася не вывело его из сосредоточенности, он только негромко, когда машина откатила, проговорил: «Ни тещи, ни блинов, ни даже карася в сметане». Вряд ли слышали эта солдаты: Метельников сидел ближе всех. Сказал лейтенант не зло, не сердито.

Бойков доел, поднялся с обочины.

— Давайте, сержант Бобрин, заканчивать обед.

— Все закончили? — Сержант оглядел солдат, отложил миску. — Встать!

Встать так встать. Метельников все в том же полуотрешенном состоянии поднялся с бетонного окрайка, теплого, пригретого солнцепеком. Пилюгин, вынырнув сзади, зыркнул в миску Метельникова.

— Хо! Каша целехонька. Ты что? — Уставился хитрыми кругляшками глаз, губы лоснились. — С утра замечаю... Мешком, что ли, прибили?

— Посуду сдать! Пилюгин, соберите... Строиться!

Бобрин подравнял расчет, скомандовал «Направо»; солдаты, разморенные обедом, отбили шаг «дробью», Бобрин поморщился, но, тоже размягченный от сытости, промолчал, возле установки распустил строй:

— Разойдись по местам!

Метельников отступил к стенке: из-за шкафа шагнул старший лейтенант Русаков, скользнул мимо, в дверь. Метельникову бросилось в глаза: в гармошечных складках нечищеных сапог застарелая, въевшаяся пыль, воротник расстегнут, гимнастерка напуском нависла на блестящую пряжку офицерского ремня. Округлость и припухлость подглазий, бледная кожа, лицо утонченно-хрупкое...

Вот и у Вари тоже... Смешно — поцеловать боялся! А слова ее в записке — не пустые. За ними — беда. Что же он должен сделать? Что-о?!

Процокали по железным плитам и вошли, пригибаясь в двери, Бобрин и Пилюгин, из-за шкафа явился лейтенант Бойков.

— Начнем проверку третьей установки.

Метельников торопливо прошел к блоку: не заметил бы Пилюгин, уже подозрения вкрались. Попадаться на его язык — невелико удовольствие.

После ужина «свободный час» солдаты использовали по собственному усмотрению: одни читали, другие писали письма — «конспекты на родину», третьи занимались личными мелкими хозяйственными делами, а кто и просто, сбившись в курилке, против казармы, смолил — плавала сизая туча «местного значения», — и крутили треп, темы самого широкого диапазона...

Разговор в курилке еле теплился. Да, собственно, Петр Метельников не вникал в него, он по-прежнему лишь отдаленно слышал и чувствовал, что делалось вокруг. Наконец он поднялся, побрел бесцельно мимо плаца, мимо офицерской столовой — ни замысла, ни решения не было, просто надо двигаться, не сидеть. Вроде бы обезлюдел в этот час городок, даже там, среди сосен, у офицерских домиков, замерла жизнь — не бегала детвора, не выскочит с ведром к колонке женщина. «Послезавтра, послезавтра все...»

На обочине дороги у железных ворот Метельников натолкнулся на машину — чуть не ударился о борт. Поднял глаза — новенький грузовик, его использовали для хозяйственных целей. Метельников даже знал шофера. Почему машину оставили тут, а не загнали в бокс гаража, который был позади офицерской столовой, неизвестно.

Остановился, смутно раздумывая над этим. Внезапно лихорадочно возникло: «А если?.. Если на машину — и туда? Тридцать километров, а там посмотрим... Будь что будет!»

В два шага он оказался в кабине, ключ зажигания торчал в гнезде, витой из разноцветных проводничков брелок-столбик... Нервная дрожь колотила Петра Метельникова: «Только за ворота... Только бы удалось!»

Повернул ключ, нажал стартер — двигатель фыркнул и завелся. Нет-нет, надо унять волнение: не заподозрил бы караульный солдат. Метельников коротко посигналил а испугался: показалось, сигнал прозвучал оглушающе громко, на весь городок, — еще прибежит шофер, хозяин машины.

Из проходной будки вышел солдат. Как он долго идет, чуть ли не вечность, но — о везение! — караульный знакомый, не раз видел, как Тюлин, шофер командира, давал Метельникову погонять «Победу» на площадке за воротами.

— Куда? — Солдат смотрел пытливо и вроде бы подозрительно, скосив левую бровь над прищуренными кошачьими глазами.

— Разрешили! — бросил Метельников из кабины, стараясь придать голосу больше равнодушия.

Солдат помешкал, раздумывая, словно еще не рассеял подозрения, но в следующую секунду шагнул к воротам, поднял крюк, отбросил на две стороны железные половинки ворот, — распахнувшись, они с лязгом защелкнулись замками.

Открылась ровная лента бетонки — прямая, сужающаяся вдали, как пика. Только у леса, у развилки на «луг», острие пики согнули, свернули налево. Там дальше — Акулино, там Варя.

Метельников выжал сцепление, дернул рычаг скорости — машина рванула за ворота.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Резкий, дребезжащий звонок разбудил Фурашова. Показалось, еще не успел уснуть, а только задремал, — тягостно, муторно, будто под наркозом. Чувство это было Фурашову знакомо: тогда, после Зееловских высот, когда перебили руку, ноги, осколком перерезало артерию на шее и думал, каюк, — тогда не раз перед операциями надевали Фурашову маску — эфир переносил тошнотно, засыпал трудно, затяжно.

Вечером из штаба он пришел поздно, когда девочки спали, да и Валя уже была в постели, — казалось, тоже спала. От ночника-грибка в спальне тусклый свет. Фурашов осторожно разделся, лег, загасил ночник и минутой позже почувствовал — пружинный матрац под ним подрагивал. Валя плакала. Он протянул руку к вздрагивающему плечу. «Перестань, Валя! Завтра поговорим обо всем». «Алексей! Алексей! Я поганая, падшая! — торопливо, шепотом, сквозь слезы говорила она. — Только дочек, что случится, не бросай!»

Опять эти глупые слова! Все в нем перевернулось — разговор вышел крупный; он опять ей сказал: шла бы работать в детсад...

Сейчас, поднявшись, в мгновение представив все это и думая, что, может, удастся не потревожить Валю, Фура-шов торопливо снял трубку с аппарата на прикроватной тумбочке.

— Товарищ подполковник, капитан Карась докладывает: машину угнали... Чепе.

— Говорите толком, — перебил Фурашов.

— ГАЗ транспортный угнали! Солдат Метельников. Вот только караульный с проходной доложил.

— Сейчас буду в штабе.

Быстро одеваясь в зеленом мраке комнаты — сквозь тонкие паутинно-сетчатые шторы просачивался свет взошедшей луны, — Фурашов еще раз подумал: «хорошо, что Валя не проснулась».

И вдруг она негромко, не открывая глаз, спросила:

— Ты уходишь?

— Да. Машину угнали.

На улице было свежо, светила луна — огромная, стылая, она запуталась между темных стволов сосен. Охлажденный песок похрумкивал под сапогами — Фурашов шел быстро. В открывшемся за поворотом штабе свет горел всего в двух окнах — белые прямоугольники. «Метельников! Сюрприз... Черт бы побрал! До сих пор не удосужился поговорить: кто он и что он! Занят? Но занятость не освобождает от необходимости знать людей...»

Дверь в дежурку приоткрыта, с черного, обитого дерматином топчана при виде Фурашова проворно поднялся, расправляя гимнастерку под ремнем, знакомый младший сержант — дежурный.

— Капитан Карась здесь?

— Так точно! У подполковника Моренова.

Фурашов хотел спросить: «Что, Моренов тоже пришел?» — но тут же передумал: замполиту обычно многое становится известным чуть ли не раньше всех, даже вроде бы и не относящееся впрямую к его обязанностям; это нравилось Фурашову. Подумав: «Вот почему светились два окна», он прошел по гибкому дощатому полу коридора к замполиту. Моренов и Карась стояли посреди кабинета молча: должно быть, обо всем уже переговорили. Моренов кивнул: