Беспокойные сердца

И Рассветов вынул из стола несколько снимков. Сомневаться не приходилось: крупные посторонние включения — сульфиды, оксиды…

— Однако нигде не отмечено, что это именно наши плавки, — хладнокровно заметил Виноградов, возвращая фотографии.

— Очевидно, я должен приложить к ним протокол испытаний? — оскорбленно сказал Рассветов.

— О, нет, нет! — Виноградов поднялся и взял свою папку с актами. — Видимо, теперь придется прилагать к актам фотографии проб, коль скоро вы ввели это новшество. Хорошо, я договорюсь с Вустиным. Будем каждый раз составлять протоколы.

Он уже повернулся к двери, когда его остановил голос Рассветова.

Э-э… Оставьте ваши акты. Я просмотрю их еще раз.

Когда Виноградов вышел, Марина вскочила с места, тревожно глядя на него. Он нахмурился.

— Приказываю, немедленно отправляться спать. Что это за безобразие? Куда вы будете годиться завтра?

— Дмитрий Алексеевич, а как наши акты?

— Не поднимайте вы паники из-за пустяков. Дайте человеку покуражиться. Будут утверждены.

И это была вся награда за полчаса мучительного ожидания!..

Марину терзало любопытство, так хотелось узнать, что происходило там, за этой внушительной дверью. Но она воздержалась; лицо Виноградова подергивалось еле приметной судорогой отвращения — видно было и так, что свидание оставило неприятный осадок. Они молчали до самой гостиницы и только уже у дверей Виноградов попросил:

— Когда отдохнете, принесите мне последние иностранные журналы. Выберите все, что касается микроструктуры сталей и неметаллических включений.

Конечно, Отдыхать Марина и не подумала. Приняла холодный душ, выпила чаю и отправилась в библиотеку. Поручение доставило удовольствие — все-таки, предлог лишний раз встретиться с Верой. Они теперь только в библиотеке и встречались; отношения у Марины с Валентином испортились, и в гости к Вере она уже не приходила.

Но поговорить с Верой не удалось — у ее стола все время сменялись читатели, и Марина, забрав стопку иностранных журналов, уселась в читальном зале. Скоро в крупном исследовательском ежемесячнике попалась интересная статья — авторы писали о лабораторных опытах, в некоторых чертах сходных с теми, которые проводили еще год назад в Инчермете. Они подходили к вопросу несколько иначе, и методика опытов была другой, но мысль двигалась в том же направлении, и выводы приближались к тем, которые сделал Виноградов. Статью уже читали: на полях пестрели тонкие карандашные пометки, некоторые строки и даже абзацы были отчеркнуты. Марина читала с увлечением, ничего кругом не замечая. И вдруг ее словно ударило током — за спиной прозвучал знакомый голос. Олесь!.. Куда только девался интерес к ученым английским авторам, Марина оглянулась: он сдавал Вере большую стопку книг.

— Кончились экзамены? — спросила Вера.

— Кончились! — со вздохом облегчения подтвердил он.

— А ты похудел. Скоро в отпуск?

— Еще не знаю. Пока работы много.

Марина сидела, не зная, на что решиться. Сидеть и делать вид, что не замечает — сплошное притворство, да еще перед Верой; подойти, заговорить — язык не повинуется… А как, интересно, он поведет себя? Она не успела ни на что решиться — Олесь, словно почувствовав ее взгляд, обернулся, и глаза их встретились. Помедлив в нерешительности, он подошел к ее столу.

— Иностранщина? — кивнул он на пестрые обложки журналов.

— Зарубежный опыт, — с легкой улыбкой поправила Марина. — Хоть мы и недолго здесь пробудем, а отставать не следует.

В глазах Олеся промелькнуло тревожное выражение, почти испуг.

— Недолго? Почему недолго?

— Ну, как же? Сколько бы мы тут ни пробыли, а уезжать надо.

— Ах, да, верно, уезжать… — сказал он, и тон его показался Марине оскорбительно равнодушным. На языке так и вертелось язвительное замечание, но тут взгляд ее упал на его пальцы, нервно крутившие папиросу.

— Здесь курить нельзя, — негромко заметила она.

— Да, да, нельзя, — рассеянно согласился он и все же взял папиросу в рот, но тут же спохватился: — Извини, выйду покурить.

Когда он вышел, Вера поманила Марину к себе.

— Что с ним? На себя не похож.

— Не знаю… Может быть, неприятности? — сказала Марина. Она даже Вере не могла рассказать о своем разговоре с Олесем на набережной.

Вера вдруг притянула к себе Марину и зашептала:

— Маринка, не знаю, как быть… Ты прости, это, конечно, ерунда, пустые подозрения, но… ты не замечала, как Валентин ведет себя с Зиной?

Она покраснела до слез, но не сводила с Марины тревожных, вопрошающих глаз.

— Да нет, ничего особенного не замечала, — пожала плечами Марина. — Валентин любит разыгрывать из себя галантного кавалера. Я даже не обращаю на это внимания.

— Он меня с ума сведет! — с отчаяньем воскликнула Вера. — Понимаешь, у меня есть основания не верить ему. Часто пропадает где-то вечерами, столько заседаний появилось каких-то, с Рассветовым подозрительные свидания… А люди другое говорят. Знаешь ведь, иная рада настроение испортить. Я стараюсь не думать об этом, не верить, а все же… Теперь вижу, и Олесь мрачный ходит. Может, он тоже что-то замечает? Ой, будь она проклята, жизнь такая!..

— Верочка… — растерялась Марина перед этим взрывом давно сдерживаемого горя. — Не мучай ты себя так! Не может же он бросить жену и ребенка из-за какой-то пустышки!

— Может быть, и не бросит, — сказала Вера, которая уже овладела собой и принялась убирать книги со стола. — И даже скорее всего не бросит. Но я-то ни с кем его делить не собираюсь…

Она хотела еще что-то добавить, но в это время вошел Олесь, потом еще несколько читателей.

— Ты сейчас идешь? — спросил он Марину.

— Я? Нет еще… дочитать нужно, — растерянно сказала она и потом весь вечер жалела о своих словах.

Глава XVI

В этот солнечный день все сверкало на речной пристани «Волгостали», откуда то и дело отваливали катера, державшие курс к противоположному берегу. Сверкала мелкая зыбь взволнованной легким ветерком реки, сверкали начищенные части пароходов, раскидывали солнечные зайчики трубы духового оркестра, блестели глаза от предвкушения целого дня отдыха и удовольствий. Народ гулял по набережной, бойко торговали киоски мороженым, водами и пирожками.

Марина в это утро проснулась с тем же чувством радости, с каким в детстве встречала солнечный день. «Сегодня праздник!» — твердила она себе с улыбкой, не отрывая взгляда от потолка, на котором тени листвы и солнечные блики играли в пятнашки. Все еще улыбаясь, она скользнула рукой под подушку. Письмо — измятое, зачитанное письмо Олеся!.. Оно пролежало там всю ночь. Каким образом, когда он ухитрился положить его в карман ее халата — Марина не могла вспомнить. Она развернула его опять — не для того, чтобы перечитывать, а чтобы еще хоть раз посмотреть на свое имя, написанное его твердым, четким почерком. Но не удержалась — глаза опять заскользили по строчкам.

«Марина, любимая моя! Пусть я никогда больше не скажу вслух этих слов, но я хоть раз напишу их, и ты прочтешь и будешь знать, что я по-прежнему люблю тебя, и никогда это чувство не пройдет. Марина! Я только в тот раз, в библиотеке, вдруг с особенной ясностью понял: ты же скоро уедешь, и я, может быть, никогда тебя не увижу. Мне стало страшно: что же я делаю? Дуюсь, как будто у меня целая жизнь рядом с тобой и можно позволить себе эту роскошь. А остались считанные дни. Считанные дни, когда я могу видеть тебя, слышать твой смех, твой голос. Я не могу представить, что будет со мной, когда ты уедешь. Ты увезешь с собой весь свет, всю радость. Ты мне запретила говорить о любви, а все-таки получается настоящее признание. Милая Маринка, прости меня, что я не понял тебя сразу, не понял, что ты иначе и не могла ответить мне тогда, на набережной. Правда, какая нам радость от украденного счастья! Ну что ж, не судьба… Я сам виноват. Не знаю, как сложится жизнь дальше. Но помни: любить я тебя буду всегда и несмотря ни на что».