Его уже не ждали

— Лови, лови!

— Хватай за ногу!

— Улю-лю-лю!

— Ха-ха-ха!

— Держи-и-и!

Подбежал и Славик. Задрав голову, он вместе со всеми подзадоривал соревнующихся.

Вдруг кто-то дернул Славика за рукав. Мальчик обернулся и увидел Тадека Висловича, который сидит с Костусем на одной парте.

— Чего тебе?

— Они… они… — ноздри у Тадека раздулись, глаза наполнились слезами. — Там… около кадок с водой…

— Что? — удивленно взглянул на него Славик, не поняв сразу, в чем дело.

— Беги же скорее!

Подбежав к кустам смородины, где обычно стояло несколько кадок с водой для поливки сада или на случай пожара, Славик увидел Костуся, прижатого спиной к кадке. Побледневший, крепко стиснув губы, он ранцем отбивался от наседавших на него мальчишек. Больше всех усердствовал Янек Шецкий — он изображал из себя вождя новозеландских дикарей из племени маори.

Вдруг Янек заявил:

— Давайте его татуировать, как Паганеля!

— А как это? — закричали «маори».

— Вот так! — И, зачерпнув ладонью грязь, Янек плеснул в лицо Костусю.

То же самое сделал остроносый Эдек Водичка, сын владельца большого гастрономического магазина. Эдек всегда старался всячески угождать Шецкому.

— Эй, вы! — возмущенно крикнул Славик и ударил ранцем Эдека по голове. Тяжело дыша, он подбежал к Шецкому: — Сейчас же извинись!

— Тоже мне защитник нашелся, — принужденно усмехаясь, «вождь» отступил на шаг. — Думаешь, если твоя мать сумасшедшая, так я тебя испугался?

— Моя мама?

— Да, да, отец вчера за ужином так сказал нашему пану попечителю.

Дальнейшее произошло мгновенно: Славик повалил Янека Шецкого, схватил его за воротник и, прижав лицом к земле, приговаривал:

— Будешь извиняться? Будешь? Будешь?

И «маори», трусливо отступившие за кадки, стали свидетелями позора своего «вождя».

Янек Шецкий завизжал, как поросенок, брошенный в мешок, и сквозь плач крикнул:

— Прошу прощения!

Вечером директор училища вызвал Анну к себе. С сожалением, будто оправдываясь, он сказал:

— Вы должны меня понять, пани Калиновская, я не хочу упрекать. Я гордился таким учеником. У него незаурядные способности, и поведение его было безупречным. И этот поступок… — он понизил голос, опасаясь, что их могут подслушать, — справедлив. Но, к сожалению, не все учителя думают так. Правда, может быть, сама форма возмездия… У сына судьи воспалены глаза. Пан Шецкий очень влиятельный человек, — директор развел руками. — Пани Калиновская, я вынужден исключить Ярослава Калиновского из училища. Пан попечитель требует…

На улице, у ворот давно опустевшего училища, Славик ожидал мать. Когда она вышла, сердце мальчика забилось сильнее.

— Идем, мой мальчик, — горько вздохнув, проговорила Анна. — Теперь сюда больше ходить не будешь…

Глава двадцать вторая

«Я НЕ ПОСТУПЛЮ, КАК ЖАН МЕЛЬЕ»

Прошло двенадцать лет. Для Анны и ее сына они были годами тяжелого труда и лишений. Однако Ярослав блестяще выдержал «интеллигентку», как называли в Праге экзамен экстерном на аттестат зрелости, и поступил в Пражский университет.

На втором курсе в жизни Ярослава произошли события, от которых у иного человека перевернулась бы вверх дном вся жизнь. Но Ярослав ясно видел свою цель, редко принимал поспешные решения и не терял рассудка от неудач.

Через год после вынужденного переезда в тесную, сырую и совсем темную комнату (вместе с кухней и коридорчиком это была вся их квартира), Анна почувствовала, что когда-то простуженные ноги начинают настойчиво напоминать о себе. И вот пришел день, когда женщина не могла встать с постели.

Частные уроки перешли от матери к Ярославу. Их осталось всего два. Педантичные родители побаивались доверить образование своих юных дочек красивому молодому студенту. (Как-то «Брачная газета», не жалея красок, описала романтическую историю побега из дома богатой девушки с нищим репетитором). Мизерного заработка Ярослава, конечно, не хватало даже на то, чтобы расплатиться с домовладельцем за квартиру.

Но Ярослав не терял надежды. Ничего не говоря матери, он вместе с другими бедными студентами разгружал на железной дороге вагоны с ящиками консервов. За это платили сносно — на день-два хватало свести концы с концами.

Но настоящим ударом явилось заявление ректора университета:

— Я никому не позволю порочить доброе имя нашего учебного заведения. Если вы сами не оставите университет, я вынужден буду сообщить о вас полиции.

— Может быть, пан ректор объяснит, в чем дело? — взволнованно спросил Ярослав.

— Что ж, пожалуйста, хотя причина вам должна быть известна без моего объяснения. — Ректор прищурил глаза: мол, кого вы хотите обвести, молодой человек? — Так вот, для исключения вас из университета у меня действительно должна быть причина. Ваше участие в подпольных кружках — это скорее повод для ареста, нежели для исключения из учебного заведения. Между тем, я не хочу, чтобы мой студент прямо с университетской скамьи попал на скамью подсудимых. Вот так… А вам, юноша, советую не заниматься политикой. Сами знаете, в Панкрац дорога широка, а оттуда — не очень…

Случилось то, чего можно было ожидать. Ярослав оставил университет, чтобы не попасть в Панкрац — пражскую тюрьму для политических заключенных.

Об этом каким-то образом стало известно в семьях, где он давал уроки. И подобно тому как после первых осенних заморозков дерево теряет листья, Ярослав лишился учеников. А нужно было платить доктору, покупать матери лекарства, продукты, платить за квартиру. Дошло до того, что Ярослав тайком от матери продал свое пальто и последний сюртук.

Однажды Ярослав вышел из дому в одной летней рубашке. Увидев его, домовладелец пан Марек удивленно пожал плечами. Что за мода? На улице холодный апрельский дождь, а студент ходит без плаща и сюртука. Впрочем, какое Мареку дело? Важно другое, и домовладелец становится суровым:

— Пап Калиновский, вы обещали сегодня уплатить.

— Я уплачу, пан Марек, сегодня не позже восьми вечера.

— Ровно в восемь я зайду. Если не заплатите, завтра же освободите квартиру.

Ярослав вышел из дому, чтобы заложить у ростовщика самую дорогую семейную реликвию, с которой он никогда не расставался, — небольшой золотой медальон на тоненькой золотой цепочке, а в медальоне — портреты Дембовских — дедушки и его брата.

Еще больше огорчился Ярослав, когда увидел опущенные жалюзи на лавках знакомых ростовщиков. Идти же в центр города Ярослав не решался. Не потому, что ему было холодно, — это еще полбеды, можно стерпеть. Он даже не думал, что может простудиться. Нестерпим был стыд, потому что люди недоумевающе оглядывались на него. Да и полицейские бросали подозрительные взгляды и, чего доброго, могли схватить и втолкнуть в «корзинку». [41]

«Хорошо, что мама не знает о пальто и сюртуке», — думал Ярослав, направляясь в аптеку, чтобы на оставшиеся несколько геллеров [42] заказать лекарство.

В семь часов вечера Ярослав вернулся домой. Мать спала. Он тихонько положил на тумбочке у кровати лекарство и вышел на кухню. Сел на стул и погрузился в невеселые думы.

Преданный Барс бесшумно подошел к Ярославу, лег у его ног и посмотрел на хозяина умными глазами. Нет, он не просил есть, не жаловался на голод, словно понимал, что Ярослав и сам с утра ничего не ел. Но наконец Барс не утерпел и тихо заскулил, мягко постукивая хвостом об пол.

— Что, голоден? — Ярослав погладил собаку по голове. — Плохи наши дела, Барс. Если бы мой профессор в университете был умным и честным, я сейчас бы учился и ты не голодал бы. — Ярослав продолжал говорить сам с собой, — ну, могу ли я молчать, когда этот невежда, лакей угодничает перед престарелым идиотом — монархом, предает забвению великих чешских национальных героев — Яна Гуса и Яна Жижку, всячески восхваляя Австро-Венгерскую империю? Ему представляется счастьем поражение чехов в битве с крестоносцами у Велой горы. Этот коронованный осел [43] утверждает, будто расцвет чешской культуры начался именно с тех пор, когда Чехия попала под пяту Габсбургов и утратила независимость. Да имеет ли он право, никчема, считать себя историком, и к тому же профессором? И можно ли называть университетом заведение, где большинство кафедр возглавляют предатели народа, коронованные ослы, которые выдают себя за жрецов науки? И может ли в душе тлеть хотя бы искра уважения к таким ученым? О Барс, какой ты счастливый, что не знаешь подобных профессоров! Да, тебе, конечно, не известно, Барс, что вот-вот придет хозяин этих хоромов и потребует с нас деньги, а у нас их нет. Ну, а что если мы его не впустим? Как ты думаешь?