Его уже не ждали

Верная мечтам Ярослава — просветить многострадальный народ, научить его распознавать врагов, Анна всеми силами старалась передать знания детям украинских и польских рабочих, заброшенным на чужбину. Для них во всей Праге не было ни одной школы, где бы учили на их родном языке.

Ни на минуту не теряя веры в то, что Ярослав жив, Анна часто мысленно говорила с ним: «Как обрадовался бы ты, любимый, увидев, что комната, где я теперь живу, становится школьным классом и дети твоего народа на родном языке читают «Кобзарь» Шевченко и пламенные стихи Ивана Франко. Ведь в нем, Иване Франко, ты когда-то безошибочно угадал бесстрашного борца за счастье тружеников…»

Через три года «школа» Анны уже не вмещалась в квартире Дворжаков. И Анне пришлось снять небольшую квартиру неподалеку от ткацкой фабрики Густава Фольциммера.

Глава двадцать первая

МАТЬ И СЫН

В окно брызнул такой поток солнечных лучей, что Славик заслонил глаза ладонью и сел на кровати.

— Доброе утро, мамуся! — радостно воскликнул мальчик, и две веселые ямочки заиграли на его смуглых щечках.

— Доброе утро, сыночек, — отозвалась Анна, хлопотавшая у стола. — Вставай быстрей, а то опоздаешь в школу.

— Разве я проспал? — удивился Славик. Сунув ноги в домашние туфли, он поспешно принялся застилать свою кровать. — Мамуся, пожалуйста, взгляни на часы.

Анна виновато улыбнулась, но не скрыла от сына, что часы опять пришлось заложить. Она их выкупит, как только ей заплатят за уроки.

— Ой, мамуся… — в голосе мальчика прозвучал глубокий укор. — Так вот почему ты вчера за завтраком не хотела съесть хлеб с маслом и яичко… Ты оставила их мне на обед.

— Это ничего, ничего мой добрый мальчик, — проговорила Анна и поцеловала сына в головку. — Вчера мне, сынок, и вправду не хотелось есть. Зато сегодня, вот взгляни, — Анна показала на стол, уставленный разной едой. — Мы с тобой устроим настоящий пир!

— Ба! Даже арбуз? Он к обеду, да?

— Да, мой мальчик. Твоя мама невозможная транжира!

— Моя мама… Моя мама — самая лучшая на свете! — выпалил Славик, обнимая и целуя Анну.

За завтраком Славик молча и усердно выбирал косточки из жареной рыбы.

Вдруг, как показалось мальчику, его мама ни с того ни с сего засмеялась. Может быть, он опять облизывал пальцы? Нет, не облизывал! Ножом резал рыбу? Нет…

— Почему ты смеешься, мамуся? — немного обиженно спросил Славик, отставляя тарелку.

— Так, кое-что вспомнилось мне…

— Что-то обо мне?

— Да.

— Смешное?

— Пей чай, расскажу.

— Можно сладкий?

— Конечно! Целую неделю ты сможешь пить сладкий чай.

— Рассказывай, мамуся.

— Возможно, ты не помнишь. Тебе и четырех тогда не исполнилось. Купила я у зеленщицы арбуз. Ты увидел его и спрашиваешь: «Мамуся, почему он полосатый?» А я не знаю, что ответить тебе, молчу. Тогда ты вдруг: «Его деревья ветками побили». — «Почему ты так думаешь?» — спрашиваю тебя. «А тигры почему бывают полосатыми?» — отвечаешь ты вопросом, и глазенки лукаво поблескивают. «Разве ты забыла, мамуся? Ты же мне книжечку читала. Помнишь? Когда-то очень давно тигр был царем над всеми зверями. Очень свирепый царь, всех зверей обижал. Это видели деревья. И вот один раз они хорошенько отхлестали тигра ветками и выгнали из леса. С тех пор на тигре полоски. И он перестал быть царем». Вот что я вспомнила, и смешно стало.

— Так я же тогда был маленький и глупый, — с достоинством взрослого проговорил Славик, укладывая книжки в ранец. — Знаешь, мамуся, Янек Шецкий обещал дать мне почитать книгу Жюль Верна «Пять недель на воздушном шаре». Ты читала?

— Да, детка.

— Если бы только видела, мамуся, какие дорогие книги отец купил Янеку Шецкому! И «Воздушное путешествие через Африку», и «С Земли на Луну», и «Дети капитана Гранта»! У Янека есть свой пони и пистонное ружье, а у его отца — собственная яхта. Ты бы хотела покататься на яхте? Ой, я совсем забыл: Янека отец спрашивал, не жили ли мы когда-нибудь в Вене. Я сказал, что не знаю. Мы жили в Вене, мамуся?

— Ты опоздаешь в школу, беги, — забеспокоилась Анна, а мальчик истолковал это по-своему:

— Ты не бойся, мамуся, я побегу быстро-быстро…

Анна стоит у раскрытого окна. Она видит, как Славик выбегает из парадных дверей и вежливо спрашивает у фельдкурата, [40] который час. На углу Славик еще раз обернулся, энергично помахал матери рукой и убежал.

«Как он похож на своего отца, — подумала Анна. — Если бы моя мама теперь могла увидеть Славика… Мама, мама… Ты, прожившая такую трудную жизнь, разве не ты должна была первой разгадать, кто такой Калиновский? А теперь, как позор и проклятье, я и сын вынуждены носить эту фамилию…»

Анна давала домашние уроки детям в нескольких богатых семьях, и этого заработка хватало, чтобы не нуждаться и оплачивать уютную двухкомнатную меблированную квартиру на тихой улице, утопающей в зелени каштанов. Улица была удобной для Анны еще и потому, что всего лишь в двух кварталах от дома находилось реальное училище, которое посещал Славик.

Если бы матери богатых учениц Анны знали, что пани Калиновская живет с сыном только на те средства, которые она получает за уроки, кто знает, быть может, они не стали бы задерживать положенное ей жалованье. Но гордость не позволяла Анне напоминать им о долге, а богатые мамаши, целыми днями беззаботно порхающие с визитами из дома в дом, занятые не столько судьбой своих детей, сколько выбором модных фасонов платьев и шляп, могли ли они помнить о какой-то учительнице? Иной раз Анна получала за два-три месяца сразу. Ей уже не раз приходилось прибегать к услугам ростовщика — хозяина лавки на Сальмовой улице, что рядом с полицейским комиссариатом.

Выкупая заложенные вещи, Анна иногда вынужденно платила ростовщику такие проценты, что их хватило бы сытно прожить целую неделю.

Выпроводив Славика в школу, Анна переоделась и поспешила на набережную Влтавы. Здесь в красивом особняке жил текстильный фабрикант Густав Фольциммер, двух дочерей которого Анна подготавливала для поступления в гимназию.

Конечно, Густав Фольциммер был бы шокирован, узнав, что эта же самая пани обучает у себя дома детей рабочих, а по вечерам занимается с ткачами, к тому же совершенно бесплатно. Но фабриканту, как и его супруге, даже в голову не могла придти такая мысль.

В то время как в доме фабриканта швейцар распахнул перед Анной дверь и она по белой мраморной лестнице, устланной ковровой дорожкой, поднялась в классную комнату, в реальном училище, где учился Славик, раздался звонок на перемену.

Школьники словно воробьи заполнили обширный двор, обсаженный молоденькими кленами. Утром прошел дождь, и большая лужа посреди двора стала ареной состязания прыгунов.

Шецкому, красивому белокурому мальчику, больше нравится холодный «душ»: стряхнет ствол молоденького клена, и сверху падает ливень капель.

— Славик, иди сюда, я тебе должен что-то сказать, — подбежал худенький сутулый Костусь, остерегаясь, чтобы капли с дерева не забрызгали его чистенький, старательно выглаженный костюмчик.

— Ты не хочешь искупаться под душем? — искренне удивился Славик, приглаживая мокрые волосы и подбегая к Костусю.

Вместо ответа Костусь торжественно сообщает:

— Наша Чернявка уже ощенилась!

— И ты дашь мне щенка?

— Да, какого захочешь.

— А твоя мама позволит?

— Она сама сегодня сказала, что щенят надо раздать. После уроков пойдешь ко мне?

— О чем вы шепчетесь? — подкрался к ним Янек Шецкий.

— А Костусь мне песика подарит, — хвастнул Славик.

— А мне?

— Хорошо, я и тебе завтра принесу, — пообещал Костусь.

— А почему это — ему сегодня, а мне завтра?

— Понимаешь… Я далеко живу, — замялся Костусь, — аж там, где баня, что возле Карлова моста. Я тебе завтра принесу, хорошо?

— Нет, сегодня! Я тоже с вами пойду!

— Ой, что ты!.. Вот крест святой, завтра еще до занятий я принесу тебе домой. Я знаю, ты живешь в белом особняке за углом.