Факультет журналистики

Справедливости ради, забегая вперед, следует сказать следующее. К тому времени, когда начались первые запуски искусственных спутников, Курдюм, уже забывший многие «невинные» шалости своей веселой математической юности, занимал довольно видное положение среди теоретиков, подготовивших расчеты орбит, систем управления, телевизионных каналов связи и автоматики. А ту самую сложную математическую функцию, которая впервые родилась на свет божий во время некоего общественного судилища и в системе доказательств которой встречались тогда еще такие странные величины, как «туз треф старший» или «дама альфа», эту сложную функцию, получившую теперь уже вполне пристойный вид, «причесанную» и очищенную от вульгаризмов, можно было найти во всех научных книгах, посвященных космическим полетам, под названием «теоремы Курдюма».

Итак, шахматная партия Тарас — Курдюм продолжалась. И в это время к первому подоконнику подошел Каг ан. Это была не менее могучая личность, чем Тарас и Курдюм.

Если бы ткацкая машина, работающая пряжу из черного конского волоса, внезапно испортилась и ее механизмы начали бы беспорядочно сваливать в одну кучу все вырабатываемые узелки и кольца, то приблизительно минут через двадцать непрерывной деятельности эта машина смогла бы изготовить то, что носил на своей голове Каган. Буйное непотребство его прически напоминало малоисследованные районы верхнего течения Амазонки, а может быть, даже первобытные джунгли на далеких западных плоскогорьях острова Ява.

Когда-то и Каган учился на мехмате. Но это было так давно, что теперь его помнили только очень пожилые академики. Не имея к университету в общем-то никакого прямого отношения, Каган тем не менее регулярно, практически каждый день, появлялся на кафедре физкультуры. Он где-то минимально преподавал математику, на каких-то курсах по повышению, а все остальное время посвящал составлению шахматных этюдов на поддавки. Каган был фантастически предан торжеству чистой логической мысли и шахматам как ее наиболее яркому воплощению, но в области композиции, проявляя поистине дьявольскую изобретательность, упорно придерживался только тех идей и проблем, которые позволяли проигрывать как можно более красиво, быстро, логично и убедительно.

Подойдя к первому подоконнику, Каган, как любили говорить на кафедре физкультуры, «положил глаз» на позицию и несколько секунд с выражением крайней скуки рассматривал ситуацию на доске.

— У Курдюма элементарно плохо, — сказал наконец скрипучим голосом Каган. — Конь бьет с6, ферзь работает на е4, ладья а2, и нет спасенья от твоих объятий страстных. Курдюм сгорел, как швед под Полтавой. Аминь!

— Уберите от меня этого психа! — нервно закричал Курдюм и отпихнул Кагана от подоконника.

Но Каган снова придвинулся к шахматной доске и, щекоча лица болельщиков своей огромной папуасской шевелюрой, мрачно заявил, что ферзь должен работать только на е4.

Эти слова вывели Тараса из состояния полной коматозности, в которое он был погружен с момента убития своей активной пешки курдюмовским белопольным слоном. Тарас внимательно посмотрел на Кагана и, положив ему на грудь свою могучую длань, молча отодвинул в задние ряды болельщиков. Но неугомонный Каган и оттуда продолжал подавать громкие реплики о ферзе, который должен работать на е4.

— То есть, Каган выдает здесь совершенно ублюдочные варианты, — вынужден был сделать заявление для болельщиков Тарас. — То есть, я играю абсолютно другой вариант. Слон аЗ — чих!

Слово «чих» на языке кафедры физкультуры обозначало обыкновенный «шах». «Олимпиец» Тарас не зря так долго анализировал позицию: в расположении курдюмовских пешек мгновенно образовалась смертельная брешь. Курдюм пытался было наглым выходом короля навстречу тяжелым фигурам противника создать абсурдную ситуацию, но Тарас тут же перебросил обе свои ладьи на другой фланг.

— Матуй его, матуй! — закричал из задних рядов болельщиков нетерпеливый Каган. — Куда же ты уходишь к далекой бабушке?

— Сперва харчить легкий материал, — лаконично объяснил Тарас свой фланговый маневр.

Курдюм проигрывал с катастрофической быстротой. Он последовательно, как и обещал Тарас, потерял половину своих пешек.

— Клен ты мой опавший, — позволил себе наконец Тарас первую самостоятельную шутку.

Болельщики сочувственно захохотали, и Курдюм высокомерно сдался.

С разгромом Курдюма шахматная толпа около первого подоконника распалась. Тарас и Курдюм отправились на лабораторные работы, то есть пошли играть в «подкидного дурака» по часам, Каган поехал сеять разумное, доброе, вечное на свои минимальные курсы по повышению, а Пашка Пахомов, вполне удовлетворенный всеми услышанными во время шахматной игры разговорами, перешел ко второму подоконнику кафедры физического воспитания.

Расстояние между первым и вторым подоконниками было небольшое — всего несколько шагов, но разница между ними была огромная. Если первый подоконник олицетворял собой буйство логической мысли (стиль Курдюма), хотя и облеченной в форму шахматной игры (стиль Тараса), то второй подоконник ничего общего ни с одним видом рационального мышления не имел, а, наоборот, был полностью эмоционален, являя, так сказать, романтическое, женское начало кафедры физического воспитания и спорта. Здесь собирались поклонники только двух видов спорта — волейбола и баскетбола, которые были представлены двумя постоянно действующими персонажами, а именно: Славкой и Нонкой.

Это были даже не просто постоянно действующие персонажи. Славка и Нонка если не дежурили на втором подоконнике круглосуточно, то во всяком случае первыми приходили сюда и последними уходили. Совершенно невозможно было понять, когда же они учатся. Славка кончала философский факультет, Нонка была аспиранткой химического факультета.

Славка считалась лучшей баскетболисткой университета. Это была стройная белокурая девушка с приятным, твердым лицом и красивыми серыми глазами. Она играла в первой сборной команде университета в нападении и отличалась быстротой, резкостью, напористостью и прыгучестью. От Славки вообще веяло чем-то нордическим, варяжским — холодным и сильным. За ней многие пытались ухаживать, но Славка презирала любовь и была безраздельно преданна только баскетболу и философии.

Нонка играла в волейбол. Она была старше Славки. Всю войну Нонка провоевала летчицей в женском авиаполку, имела много боевых наград и еще больше — ранений, и поэтому весной и осенью, когда начинали болеть старые раны, приходила на кафедру физкультуры прихрамывая, а иногда даже с палкой. На кафедре физкультуры Нонку называли «бабушкой русского волейбола».

Когда Пашка подошел ко второму окну, Нонка и Славка, как обычно, уже сидели на подоконнике, а внизу около них группировалась компания болельщиков человек в десять.

— Нонка! — выступил вперед один из болельщиков. — Ты видела в МАИ нового нападающего?

— Сапог, — презрительно сморщилась Нонка.

— А ты видела, как он поливает с обеих рук? Гвозди забивает!

— А пас? — ехидно спросила Нонка. — Есть у него пас, у этого гвоздильщика?

— Зачем ему пас, когда он до пупка над сеткой выпрыгивает? Ему всегда на удар выкинут.

— Ты бы помолчал, теоретик, — холодно сказала Нонка. — Вам бы только гвозди заколачивать да пупок над сеткой показывать. Где ты видел приличную команду без хорошего паса, а?

Зарвавшийся «теоретик» не нашелся что ответить на этот профессионально поставленный вопрос и ретировался.

— Колы, гвозди, клопштосы, — недовольно ворчала Нонка, — одни будут на афишку играть, а другие за них пшенки по всей площадке подбирать. Это раньше так играли…

Слушатели, почувствовав, что Нонка настраивается на воспоминания, придвинулись к подоконнику ближе.

— Раньше, знаете, какие «кузнечики» были? — рассказывала Нонка. — Не только пупок — пятки противнику над сеткой показывали. Один Чинилин чего стоил. Зря, что ли, его «козлом» прозвали?.. Бывало, кэ-эк выпрыгнет, кэ-эк сложится назад пополам, да кэ-эк врежет! Только пыль столбом стоит! После его ударов мяч снова зашнуровывать приходилось.