Овраги

Полную неделю она ломала голову и наконец придумала.

В тот вечер, на который было назначено изгнание беса ревности, Роман Гаврилович пришел усталый, да к тому же еще и выпивший, что с ним случалось крайне редко. Котлету он не доел, газету не читал, сам разобрал постель и лег не умывшись.

Клаша вытерла стол, осторожно накрыла спину мужа и тихонько для проверки проговорила:

— Как бы ты не простыл, Рома. Чтой-то из окна дует.

Роман Гаврилович спал.

— Может, кровать отодвинуть?

Роман Гаврилович лежал ничком на своей половине, на самом краю. Дышал ровно. Полусжатый кулак его свешивался с постели.

Перекрестившись, Клаша уцепилась за ледяную никелированную спинку и потащила кровать на середину комнаты. Колесики подавались легко. Рука мужа стукнулась о стул, но он не проснулся. Клаша потушила свет, разобралась и легла на свою сторону. Сердце ее стучало сильно и часто.

Потом она вскочила, достала чугун, заправленный углями и войлоком. Обжигая пальцы, запалила щепку, сунула ее в угли и принялась раздувать. Потянуло вонючим дымом.

— Гляди, как быстро! — обрадовалась Клаша. В эту минуту она почти всерьез верила, что вместе с дымом навсегда развеются дурные фантазии очумевшего супруга.

С чугуном в руках она вошла в темную комнату, ногой затворила дверь и тихонько, на цыпочках пошла вокруг постели.

— Хожу я, раба Клавдия, хожу круг мужа моего Романа… Хожу я, раба Клавдия, хожу круг мужа моего Романа, — повторяла она, как заигранная пластинка. Все остальное выпало из головы. Стук сердца отдавался в висках, мешал вспоминать. И бумажка сгорела. Клаша чуть не плакала. Лишь на втором кругу выплыла в уме следующая фраза, а за ней потянулись и остальные. К третьему кругу она пробормотала без запинки половину заговора, если не больше. Осталось совсем ничего. Роман Гаврилович спал, свесив руку, и даже похрапывал, чего с ним никогда не случалось.

— Мам, — послышался сонный голос Мити.

Клаша замерла и почувствовала острую боль обожженных пальцев.

— Мам, а мам! Горит что-то! — Митя чихнул, и лохматая голова его замаячила над комодом.

— Ляг. Отца разбудишь! — шепнула она. — Спи.

В Клаше проснулась наследственная кержацкая решимость. Дело надо завершить во что бы то ни стало. А там чему быть, того не миновать.

Митя чихнул еще раз, повозился с одеялом и затих.

Клаша неторопливо завершила шептанье, закатила кровать на место, послушала ровное похрапывание Романа и отправилась на кухню. Там, весело напевая «Хожу я, раба Клавдия, хожу я, раба Клавдия», вытряхнула и залила угли и поставила мытый чугунок на полку.

— Ну вот и все… — шутканула она. — А ты боялась.

Не успела она это произнести, зажглось электричество. Прислонившись к притолоке, стоял Роман Гаврилович. Он был босой и в исподнем.

— Чего не спишь? — поинтересовался он, противно ухмыляясь.

— Не сплю, — тупо ответила Клаша. — Посуду перемываю.

Роман Гаврилович молчал. Ждал, что она будет врать дальше.

— Давеча вымыть не могла. Обожгла пальцы, — сказала Клаша.

— Обожгла пальцы, — повторил Роман Гаврилович. — Так. А за каким лешим меня по комнате катала?

— Когда?

— А нынче. На кровати.

— На какой кровати? — ненатурально удивилась Клаша.

— На железной. С шарами.

— Да что ты, Рома, — Клаша постепенно брала себя в руки. — Я ее маленечко подвигала, чувяки искала.

— Чувяки искала. Так. А за каким лешим дым напустила?

— Какой дым?

— Тебе видней, какой. Митька не прочихается.

— Простыл, наверное… Сколько раз говорила…

— Давай не крути. Зачем дым напустила?

— Ничего я не напускала, Рома. Какой дым? Может, тебе во сне привиделось…

— Во сне привиделось. Так. Пройдем.

Он крепко схватил ее за руку выше кисти и повел. В комнате воняло паленым. У потолка стояли сизые слои дыма.

— Ну как? — спросил Роман Гаврилович. — Во сне или не во сне? Ты понимаешь, что ты наделала? Ты отравляющее вещество напустила. Если бы не моя бдительность, ты бы нас с Митькой обоих угробила…

Клаша бросилась было открывать форточку, но Роман Гаврилович не позволил:

— Обожди. Пускай все останется как есть. Дым — тоже вещественное доказательство. Меня, значит, уморить, а потом свадьбу играть? Говори, кто подначил?

Клаша молчала.

— Полюбовника завела? Так? Кто? Не назовешь фамилию, инициалы, вызову милицию.

Клаша молчала.

— Хорошо. Значит, не желаете. Так и запишем.

— Мама, — высунулась из-за комода голова Мити. — Скажи ты ему, что он хочет. Не надо милицию.

— Лежи, сынок. Папа шутит. Спи. — Она послушала, как он укладывается. — Что ты с нами делаешь, Рома? Когда опомнишься? И меня извел, и мальчишку. У него диктовка. Ему выспаться надо…

— Ты мне зубы не заговаривай, — оборвал ее Роман Гаврилович. — Я этого дела так не оставлю. Говори, кто подначил?

— Ну что с тобой поделаешь… — вздохнула Клаша. — Мечтала чертище из дома выгнать, а он вот он. Пропала трешка.

— Какая трешка?

— Открой форточку. Все скажу. Что теперь делать.

— Ну? — Роман Гаврилович распахнул форточку. — Давай мне фамилию вредителя, который подначил напустить ядовитый дым в квартиру секретаря партячейки. Фамилия? Инициалы?

— Платонов, — улыбнулась Клаша. — Роман Гаврилович.

— Что Роман Гаврилович?

— Ты, Роман Гаврилович, сбил меня с разума… Нет, я серьезно.

И она выложила мужу все: и о его глупой ревности, и о том, как сама поглупела из-за него, как бегала к ворожее и как вызубрила заговор, написанный на бумажке.

— Покажи бумажку! — приказал Роман Гаврилович.

— Я ее сожгла.

— Ты ее сожгла. Так. Как фамилия бабки?

— Фамилии не знаю. Звать Маслючиха. А проживает она в Форштадте против шорной мастерской.

Рано утром Роман Гаврилович отправился в Форштадт, разыскал Маслючиху. На его осторожные вопросы она ответила, что ворожбой давно не занимается, а гадает по картам, что ни у какой Клаши сроду не была и с кем эта Клаша гуляет, не ведает.

— Ладно, — сказал ей на прощание Роман Гаврилович. — Хмыря, который ей голову морочит, я сам выслежу. А как выслежу, берегись. И ему и тебе ноги повыдергиваю из того места, где спина кончает свое приличное название.

Правильно говорится: кто ищет, тот найдет. Не прошло двух пятидневок, а Роман Гаврилович напал на след Клашиного ухажера.

Случилось это так. У аккуратистки Клаши вошло в привычку перед выходным забирать домой всю свою спецодежду — халатики, фартуки, кокошники, чтобы на досуге простирнуть и отремонтировать. В один из таких дней Роман Гаврилович случайно нашел в кармане Клашиного фартука клетчатый листок блокнота. На нем было написано: «Пон. 19.15. У клумбы. Целую. С.»

Роману Гавриловичу давно было известно, что подобные записки в столовой № 16 суют официанткам подвыпившие покровители. Записка расшифровывалась просто: в понедельник, в семь часов пятнадцать минут вечера Клаше назначалась встреча с поцелуем в Собачьем садике напротив театра, где и находилась вышеозначенная клумба. Роман Гаврилович взял себя в руки до странности быстро и начал рассуждать. Первое: кто написал записку? Какой-то «С.» — Семен, Самсон, Саваоф или другой сукин сын на букву С — не имеет значения. Скорей всего, военный или железнодорожник, поскольку уточняет не только час, но и минуты. Какой-нибудь спец — красивый, развитой. Блокноты при себе носит. Ходец по бабам. Знает, что свиданки назначаются в Собачьем садике у клумбы. Там висят часы. Придурок. Найти другое место ума не хватило. А может, охота ему встречаться на глазах у публики, там, где расхаживают кавалеры с тросточками. Любуйтесь, мол, какой я еще молодец. Старый хрыч, наверное. Почерк параличный. И с финансами не густо, поскольку посещает не коммерческий ресторан, а столовую № 16. Может, он и на встрече Нового года был. Кто его знает. И свиданку не выпрашивает, а назначает. Дело поставлено. Ладно. Придурок он или командир с ромбом, выясним на месте. Теперь второе: как вести себя до понедельника? Главное — не выказать подозрения. Он сложил записку по изгибам, как она была, и положил обратно в фартук.