Суета сует

Сам я не пишу. Писать только потому, что к этому тянет, я не собираюсь. У меня хватает силы воли сдерживать себя.

Заседание открыли, и первым, конечно, вызвался Кирилл. Он извлек из внутреннего кармана пиджака трубку бумаги, раскатал ее и принялся читать очередной рассказ. Я не люблю его рассказы. Они чересчур сентиментальны. Точно до Кирилла никто не любил людей за все миллионы лет их существования. Вот он и старается в один прием выдать человечеству эту миллионную норму любви. Можно представить, что у него получается.

Пока Кирилл читал, я развлекался как мог. Я пробовал привлечь Елочку к этому занятию, но она отмахнулась. Тогда я вытянул ящик стола. Вытряхнул клочья записок и стал их складывать. Передо мной поплыли события дня. «Во! Спасай! Если не пришлешь конспекты, я погибла. Твоя несчастная Ни». Мир праху твоему, милая Ни!

«Ты вчера не пришла. Что это значит?» В самом деле, что это значит?

«Лошади тих булоч Сася негоден брдяг». Эта мозаика собрана из разных записок.

Тем временем Кирилл закончил чтение. Он сразу сбычился. Ждал, кто первым покажет красный плащ.

— Неплохой рассказ, — громко сказал Сусекин.

Его поддержали. Поговорили о рассказе, и, к моему удивлению, все обошлось. Видно, надоело возиться с Кириллом. Трудно, что ли, выдать пару комплиментов? Зато потом тишь и спокойствие.

Кирилл подсел ко мне. Ноздри его еще вздрагивали. Он явно недоволен исходом. Ему подавай скандал.

После него сунулся со стихами Вася. Но с ним моментально расправились. Причем обошлись своими силами. Кириллу и рот открыть не дали.

А ему неймется. Наконец он растолкал другие голоса и высказался.

— Тихо уж слишком в институте, — заявил он с тревогой. — Уж больно все спокойно. Такая гладь и божья благодать, даже как-то не по себе. Тоска прямо. Хоть пиши декадентские стихи.

Что же плохого, если все спокойно? Значит, собрались выдержанные, волевые люди. Все-таки институт не базар какой-ни6удь. Но кое-кто в литгруппе другого мнения. Кое-кто спросил у Кирилла:

— Разве? Ты думаешь?

— Думаю.

— Что же ты думаешь?

Кирилл думает, что следует внести некоторое оживление. Он предложил издать свою литературно-сатирическую газету. Стенную, разумеется. Не листок сатирический, а газету с фельетонами и стихами.

Я облегченно вздохнул. Я опасался большего. От Кирилла можно ждать чего угодно. Он способен предложить пожар. Или бомбу в качестве катализатора. А газета — вещь безобидная. Даже интересная. Я сам поддержал Кирилла.

Идею с газетой одобрили все. Проголосовали: единогласно! Затем Кирилл предложил в главные редакторы меня.

— А что ему иначе делать в газете? Он ничего не умеет. Ему только и остается быть редактором.

Такое соображение высказал Кирилл. И он прав. Писать фельетоны я не умею. Способностью рисовать природа меня обошла. Сделала крюк километра два. Чем-то я ее напугал. Должно быть, орал излишне громко, когда на белый свет появился. Тогда я еще плохо собой управлял. Теперь мне ничего другого не остается, как быть главным редактором. Я понял это и дал согласие баллотироваться в редакторы. Ребята, в свою очередь, проявили чуткость и проголосовали «за».

Я занял председательский стул и провел первое редакционное собрание. Мы поделили прочие должности. Кириллу достался отдел фельетонов. Елочке, и той подобрали работенку. Она будет курьером.

Мы еще немного поболтали о красках, о бумаге и затем толпой вывалили в темный коридор. Впереди всех шагал Кирилл, окруженный поклонниками. В другое время Елочка не потерпела бы такого, но сейчас она цепко держится за мой локоть. Она боится привидений. Чего, чего, а привидений в нашем институте полно. По ночам коридоры кишат ими. Особенно много их слоняется у дверей деканата и кафедр. Привидения в нашем институте особенные. Все они в прошлом — провалившиеся студенты. Говорят, среди них есть очень милая пара выходцев с филологического факультета. Один — высокий, худой и неунывающий оптимист. Второй — печальный толстяк. Когда-то они завалили зачет по старославянскому. Пересдавали раз десять, и все неудачно. До сих пор бедняги ходят на кафедру в надежде получить «зачет». Жалко ребят. Такие славные привидения!

На улице Кирилл развязался с поклонниками, и мы проводили Елочку.

Она снимает угол в старинном особнячке, запрятавшемся в конце длинного двора.

Елочка ушла, а мы долго стояли под раскидистым ореховым деревом. Кирилл распространялся насчет смысла жизни. В конце концов мне это надоело. Я сказал:

— Жизнь бывает разная. У кого серая, у кого веселая. Что тут мудрствовать! Пойдем лучше спать.

— Подожди. Все зависит от самого человека. Есть у него талант к жизни или он бездарь.

— Как это понять?

— У тебя бывают скучные дни?

— Сколько угодно.

— А у меня не было ни одного. За всю жизнь.

— Не верю.

— Клянусь!

— Заливаешь. Идем спать.

— Подожди. День складывается из деталей. Иной человек их воспринимает. С иного — как с гуся вода. В этом и талант жить и бездарность.

— Довольно. Какие еще детали?

— Подожди. Вот ты проходишь мимо окна, а там Сарасате. «Цыганские напевы». Какие-то секунды — и ты прошел. Но одна деталь уже есть. Идешь дальше. У каких-нибудь ворот сидит умная чеховская Каштанка. Маленькая, неуклюжая, лохматая, сидит и, высунув язык, доброжелательно смотрит на тебя. Разве это не деталь?

— Хватит трепаться. Сентиментальный неврастеник.

— Подожди. Приходишь в институт и слушаешь мудрую лекцию Спасского. А вечером Елочка. Может такой день быть скучным?

Скрипнула дверь, высунулась Елочка и заявила тоном, исключающим возражения:

— Конечно, не может.

Она всплеснула руками и добавила:

— Мальчики, а вы у меня такая деталь! Даже не представляете. Словом, вот!

Она осторожно спустилась по ступенькам, подошла к нам. Встала на цыпочки, обняла Кирилла за шею и поцеловала в подбородок. За ее спиной руки Кирилла совершали неуверенные пассы — он не знал, что делать. Обнять или все-таки воздержаться.

— Вот вам! — сказала она. — На двоих, пополам.

Она так же осторожно поднялась на крыльцо. Мы будто наблюдали удивительный танец.

Этот поцелуй первый, полученный нами от Елочки. Принял его Кирилл. Такая ему выпала честь. Мне только непонятно одно: я-то стоял к ней ближе. Меня-то целовать было сподручней. Незачем делать лишний шаг. Я бы уж подставил Шоколаднице свой подбородок с удовольствием.

«Цыганские напевы» Сарасате — деталь нашей жизни. Так утверждает Кирилл Севостьянов. Вчера он неспроста помянул «Цыганские напевы». Я люблю их, и Кириллу это известно. Правда, сочетание немного нелепое: я — человек железной натуры, а тут... безвольная музыка Сарасате. Мне и самому непонятно, в чем дело. Но тем не менее я люблю Сарасате. Особенно его «Цыганские напевы», и от этого никуда не денешься.

В «Напевах» есть одно место: скрипка, распустив нюни, тоненько и тоскливо поет. Когда я слушаю ее, мне вспоминается Женя Тихомирова. Скрипка поет, и я вижу Тихомирову, будто это место написано для нее. Женя робко улыбается. Она очень застенчива, а тут ей приходится позировать в качестве видения, и она теряется совсем. Я в жизни не видел более пугливого существа. Елочка по сравнению с ней — истинный башибузук.

Я слушаю скрипку, смотрю на Женю, и в груди начинает ныть. Знаете, когда проворонишь что-нибудь важное в жизни, хочется скулить по-собачьи, протяжно и безысходно. Вот такое появляется у меня состояние. И приходится брать себя в руки. А ведь ничего особенного не произошло. Да и сама она простенькая девушка. Только и всего, что в начале учебного года мне было приятно смотреть на нее. Бывало, встретишь в институтском коридоре, взглянешь на нее, и на душу нисходит какая-то благодать. Тихо так становится. До сих пор не разберусь, что это такое, но тогда я начал ей улыбаться. В первое время мои улыбки пугали ее. Потом она осмелела и улыбалась сама. Нерешительно. Чуть-чуть, словно не была уверена, можно ли ей делать это.