Председатель (сборник)

Зворыкин спрыгнул вниз. Его окружают рабочие.

— Все необходимые материалы у вас под боком — на складах железнодорожных мастерских, — объявил Зворыкин.

В ответ — смех, улюлюканье.

— Открыл Америку!..

— Эва, какой шустрый!..

— Ходили мы туда, Алеха, все пороги обили, — грустно сказал Василий Егорыч. — Да они как собаки на сене: сами не пользуются и другим не дают.

— Значит, плохо просили, — сказал Зворыкин. — Без души.

— Еще как просили-то!.. Умоляли, можно сказать… Так они нас с Каланчой взашей вытолкали!

— Просить надо с подходцем — дело тонкое!.. На сознательность брать. Вот увидите, мне они не откажут…

…Вечером к ремонтным мастерским Казанской железной дороги подкатил пустой товарный вагон. Проехав мимо наружного поста, он остановился возле складских помещений. Из вагона выпрыгнул Зворыкин, направился к сторожу.

— Здорово, служба! Кто сказал: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь»?!

Сторож растерянно заморгал.

— Знать надо своих учителей, — заметил Зворыкин и тут же, зажав сторожу рот, повалил его на землю.

Из вагона посыпали рабочие автозавода, устремились к складским помещениям.

Наружный пост. Часовой мирно покуривает цигарку.

Со складского двора катится тот же «порожний» товарный вагон. Часовой откинул шлагбаум, пропустил вагон. И вдруг, спохватившись, заорал: «Стой!» — и выстрелил в воздух.

По длинному коридору знакомый нам сторож ведет Зворыкина. Распахнулась дверь, и Зворыкина втолкнули в комнату, где за письменным столом сидит Кныш. От его моряцкого вида не осталось и следа. Он весь закован в кожу, его сильный, сухой торс перекрещен командирскими ремнями.

— Послушай, Кныш, когда кончится эта буза? — по-свойски накинулся на него Зворыкин. — Долго мне еще тут торчать? Дела не ждут!

Кныш ответил словно издалека:

— Вы уже довольно натворили дел, гражданин Зворыкин.

— Ты что, с ума спятил? Подумаешь, начальство! Меня не запугаешь!..

— Молчать, мародер! Не в кубрике! — Кныш тяжело опустил кулак на столешницу. — Снюхался с классовым врагом и сам стал сволочью!..

— Белены объелся? — Что-то растерянное появилось в голосе Зворыкина. — Я ваших железнодорожных жлобов по-хорошему просил: отдайте металл. Но они ж!..

— Людей расстреливают за мешок пшена, — перебил Кныш.

— Ты меня с мешочниками не равняй! — вскипел Зворыкин. — Хватит дурочку строить, я к начальству пойду.

— Слушай, Зворыкин, — презрительно говорит Кныш, — у начальства есть другие заботы, чем с купеческими зятьками валандаться.

— Вот что! — Рот Зворыкина дернулся в волчьей усмешке. — Тогда понятно… небось сам на мое место не прочь? Думаешь, не видел, как ты на нее зенки пялил?

Рука Кныша непроизвольно рванулась к пистолету, но огромным усилием воли он сдержал себя, заставил свой голос звучать спокойно.

— Я думал, в тебе пробудится классовая совесть, но черного кобеля не отмоешь добела. Ты был бойцом и товарищем, но ссучился возле купчишек, перерожденец ты, анархиствующая сволочь. Таким не место ни в революции… ни в жизни…

…И снова ведут Зворыкина по длинному, пустынному коридору. И с мертвым звуком захлопывается дверь подвала.

…Кабинет Кныша. Саня Зворыкина и Кныш. Лицо Сани мокро от слез; взволнованный встречей, Кныш старается быть особенно официальным.

— Я не верю! — в отчаянии говорит Саня. — Вы не поступите так!

— При чем тут я, Александра Дмитриевна? — пожимает плечами Кныш. — Закон… Ваш муж совершил тягчайшее преступление: он ограбил железнодорожный склад, похитил тонны железа, стали…

— Не для себя же!..

— Это не имеет значения. Поймите: если мы не накажем Зворыкина, какой пример мы подадим? Как защитим мы наше молодое неокрепшее государство от бандитов, жуликов, расхитителей всех мастей?..

— Не говорите так!.. Это ваш друг!..

— Тем более я не имею права быть снисходительным!

— Господи!.. Кныш, миленький!.. Да как же так? — Саня рыдает. Она подходит к Кнышу и, едва ли сознавая, что делает, хватает его за руки.

В страшном смятении Кныш отдергивает руки.

— Что вы, Александра Дмитриевна, как можете вы плакать. Из-за него? Он вас не стоит… Посмотрите на себя и на него! — горячо говорит Кныш. — Вы чистая, светлая, а он… Он весь в этом своем преступлении. Жадные, загребущие руки, готовые схватить все, что плохо лежит. Он так же схватил и вас, походя, почти не замечая, что делает…

— Кто дал вам право так говорить? — оскорбленно спросила Саня.

— Я выстрадал это право… Послушайте, Александра Дмитриевна, я знаю одного человека, он не чета Зворыкину, прямой, цельный во всем…

— Не нужен мне этот человек, да и я ему не нужна, — устало произнесла Саня.

— Вы имеете в виду свое происхождение? Он простит вам это! — вскричал Кныш. — Он подымет вас до себя! Санна, — продолжал он проникновенно, — у меня есть две любимые: революция и ты, Санна! Я полюбил тебя, как увидел. Я сидел на твоей свадьбе и думал, что умру от боли.

— Не надо так говорить… нельзя. — Как бы ни относилась Саня к Кнышу, есть что-то покоряющее в силе и подлинности чувства, которое владеет им в эту минуту.

— Я буду так говорить! — самозабвенно продолжал Кныш. — У меня никого не было… ты будешь первой и единственной моей женщиной! — Кныш опускается на колени перед молодой женщиной, ловит ее руки, пытается спрятать лицо в ее коленях.

Саня испуганно отбивается.

— Пустите!.. — кричит она. — Пустите!

В приемной слышится шум. Дверь распахнулась, и на пороге появляется Рузаев в сопровождении двух служащих железнодорожной охраны.

Кныш поворачивает к вошедшим будто слепое лицо, похоже, он не сознает происходящего.

— Вот что!.. — тяжелым голосом произносит Рузаев. — А ну, подымите вашего начальника, он, видать, в коленках ослаб…

Саня выбежала из кабинета…

— Ты думал, тебе разрешат швыряться такими людьми, как Алеша Зворыкин? — спросил Рузаев.

— Нарушение революционной законности, расхищение государственной собственности, экономическая контрреволюция… — как в бреду бормочет Кныш.

— Ладно, — оборвал его Рузаев. — Московский партийный кабинет берет Зворыкина на поруки…

Подвал. Зворыкин сидит на табурете, зажав лицо руками. Щелкнул замок, в подвал заглянул старик сторож Зворыкин, мгновенно отнял руки от лица, принял независимый вид.

— Собирайся, что ли, — говорит сторож, зевая.

— Куда? — Тень беспокойства мелькнула на лице Зворыкина.

— На кудыкину гору… — лениво ответил сторож.

…По территории железнодорожных мастерских идут Зворыкин и Рузаев.

— Кто тебя, дурака, надоумил? — Рузаев стучит себя по лбу. Массивное лицо его пылает гневом.

Зворыкин совсем скис, опустил голову.

— Сам же говорил: броневики позарез нужны… — оправдывается он вяло.

— Выходит, броневики нам нужны, а бронепоезд не нужен, снаряды не нужны? Так, что ли?.. Учти, по партийной линии мы тебя еще взгреем.

Зворыкин тяжело вздохнул и насупился. Они вышли за ворота, и глазам их предстало чудо: новенький, горящий полированными бортами, сверкающий серебром радиатора изумительный «роллс-ройс». За баранкой дремал матрос, положив ноги на щиток. Но что самое поразительное — Рузаев уверенным, хозяйским жестом распахнул дверцу этой дивной машины. Зворыкин на миг забыл обо всем на свете: о своем недавнем аресте, угрозах Кныша, гневе Рузаева. Он впился глазами в черно-пылающее чудо, потрогал колеса и шины, обошел кругом, нагнулся и стал разглядывать подбрюшье.

— Броневики-то хоть будут? — допытывался Рузаев.

Но в лицо ему уставился зад друга, туго обтянутый матросским сукном. Соблазн был чересчур велик, и Рузаев в сердцах пнул коленом этот нахальный зад.

— Чего дерешься? — обиделся Зворыкин.

— Мало еще! — гневно сказал Рузаев. — Спустить бы с тебя портки да всыпать горячих.