Собака пришла, собака ушла

— Дома. Отдыхает.

— Честное слово?

Я разделся, побежал к воде, до устали наплавался. Потом мы лежали на горячем песке. Аня молчала. Я вспомнил вечер в ресторане, официантку, гражданина. Смеялся. Но смех у меня получался ненастоящий — я не умел хорошо играть, — Аня лишь слегка улыбалась. Я сыпнул ей на спину песку, она отодвинулась. Скрестила руки, положила на них голову. Долго, не мигая, смотрела на воду. Понемногу глаза ее закрылись.

Шумел, говорил, хохотал пляж. С буксира обрывками неслась музыка — вальс «На сопках Маньчжурии». Скрипели уключины лодки, кто-то за кем-то гонялся, задыхаясь, кто-то тоненько кричал: «Тону!» И в этом шуме, движении, неразберихе я почувствовал себя одиноким. Аня не двигалась. Теперь, в купальнике, она не казалась мне уж очень худенькой. У нее было гибкое, «экономное» тело (должно быть, занималась гимнастикой) и поэтому, наверное, она сделалась чужой, непонятной. Я поднялся потихоньку и пошел к воде.

Опять плавал долго, до устали — чтобы вконец выдохнуться, чтобы не осталось силы на грусть, обиду, чтобы вернуться веселым, беззаботным. Выбрался из воды, медленно пришел к месту, где лежала Аня, и не увидел ее. Не обнаружил платья, босоножек. На песке было крупно нацарапано:

Я поднялся в город, побродил по улицам, дважды прошел мимо общежития, после отправился в свой длинный путь на окраину, домой, и все рассуждал сам с собой:

«Ну и что из того, что я обманул? Я хотел сказать, что собака придет, но побоялся. Ты какая-то была не такая… Но ты же догадалась. Это же не обман. Да и собака может прийти. А если нет… При чем тут я? Собака пришла, собака ушла. Она не моя, не твоя. Может быть, она вернулась к хозяину. Может, ее подобрали и унесли, когда я бросил ее с веранды. Почему же ты рассердилась? Мы бы поговорили, разобрались. Ведь ты смеялась, когда я обманул официантку. Это же пустяки. И собака не самая лучшая, можно найти другую. Видишь, я совсем не виноват…»

Прошло одно, второе дежурство. Аня в парке не появлялась. Я пошел в госбанк, попросил вызвать ее. Женщина в милицейской форме долго не могла разобраться, кто такая Аня (фамилии ее я не знал), потом принялась неторопливо обзванивать все этажи, кому-то описывала меня (кажется, Аниной начальнице), и наконец сообщила, что Аня очень занята, выйти не может. На улице я остановился, глянул на фасад госбанка и увидел Аню: она четко мелькнула своим белым платьем в окне третьего этажа.

И еще раз я видел ее — как-то в воскресенье, на главной улице. Она шла, помахивая старенькой довоенной сумкой, из которой торчала бутылка рыночного молока. Меня не узнала.

Вскоре и я позабыл о ней.