Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)

Юрий Андреевич семью держал в строгости и баловства не допускал. Не отказывал только в хорошем питании — в доме всегда было вволю вкусненького; варенья, сдобных сухариков, полный, ассортимент конфет, представленных в краюхинском «Гастрономе».

Обеды Марья Павловна готовила вкусные, сытные, с учетом сезона. Летом часто подавала ледяную окрошку, то мясную, то рыбную, и, понятно, не с воблой, а с рыбами самых высших сортов, опять-таки из тех, какие оказывались в магазине Главрыбсбыта. Юрий Андреевич летом любил еще холодный свекольник со сметаной, фруктовые супы. Зимой шли наваристые суточные щи с говядиной, рассольник с почками. На второе Марья Павловна отлично отбивала бутылкой из-под венгерского токая свиную котлету, хорошо разделывала поросенка, умело сопровождая его гречневой кашей. Однажды шеф-повар из ресторана «Чайка» показал Марье Павловне, как свертывать котлету по-киевски. Ученица оказалась толковая — и сочные, с хрустящей корочкой котлеты часто радовали Юрия Андреевича.

Нередко делались заливные — то судачок, то осетринка, то телятинка. В желе клались лимонные дольки и звездочки из моркови. Под водочку ставилась селедочка в горчичном соусе домашнего приготовления, холодец, покрытый тонким, словно изморозь, слоем жирка, и свиное сало, натертое черным перцем.

Марья Павловна грибов терпеть не могла, рассказывала, что в юности наелась поганок, приняв их по неопытности за шампиньоны. Но Юрий Андреевич и Зоенька грибы обожали во всех видах. Тот же шеф-повар научил готовить из черных сухих грибов маслянистую икру, показал, сколько надо добавлять в нее лучку и уксуса, и Юрий Андреевич только крякал от удовольствия.

А какие пироги пекли по воскресеньям! Какие ватрушки!

Заботу о фруктах Христофоров принял на себя. Поздней осенью, по первой пороше, ездил он в отдаленный район и привозил мешка три антоновки. И не какой-нибудь мелочи, а отборной, яблоко к яблоку, воскового цвета, почти прозрачной и красивой, как муляжи. Яблоки сортировались, осторожно, упаси бог побить, укладывались в ящики и отправлялись в чулан. Похуже шли в мочку. И тут помог искусник повар — посоветовал устлать дно бочонка ветками можжевельника. По всему дому, даже по двору, разносился бодрящий запах антоновки. Не было случая, чтобы Юрий Андреевич укорил супругу за излишества в питании. У него был солидный запас подходящих афоризмов: «Чем в таз — лучше в нас», «Не лошадь возит, а овес», «От хорошей еды не бывает беды».

Не только по воскресеньям, но даже в будни, несмотря на занятость, Юрий Андреевич обедал дома. Он тщательно мылся любимым мылом «красный мак», крепко вытирался махровым полотенцем, бережно расчесывал редкие волосы и шел к столу, приговаривая:

— После честного труда — выпить рюмку нет вреда…

И слегка дрожащей рукой наполнял рюмку водочкой.

А вот на наряды для дочери и жены Юрий Андреевич был скуповат. У Марьи Павловны имелось всего два платья: домашнее — из цветастого штапельного полотна и выходное — из голубой шерсти. Марья Павловна пятый год просила мужа купить ей шубу из цигейки, но он в ответ зло сверкал глазами и отвечал лаконично:

— Рано!

У Зоеньки кроме коричневой ученической формы, в которой она ходила и в техникум, была еще юбка из той же голубой шерсти, что и мамино выходное платье, и белая капроновая блузка. Зимой Зоя надевала коротенький залоснившийся овчинный тулупчик. Весной и летом носила бежевое пальто из габардина, переделанное из папиного макинтоша.

Ни одной пары хорошеньких туфелек не было у Зоеньки, только грубые уличные на микропористой подошве. Однажды Зоя попросила у подружки красненькие лодочки. Юрий Андреевич, увидев Зойку, побледнел от гнева и приказал лодочки снять, неслыханно оскорбив дочь:

— Вырядилась, как шлюха!

Сам Юрий Андреевич тоже щеголем не был, выглядел, как говорится, зимой и летом одним цветом: синее диагоналевое галифе с малиновым кантом, купленное по случаю в скупке, синяя сатиновая рубаха и черный галстук военного образца, протертый на узле, коричневый пиджак с ватными, по старой моде, квадратными плечами— вот и весь наряд. Что бросалось в глаза — так это начищенные до умопомрачения ладные Хромовые сапоги. Чистил он их сам, причем ежедневно, мазь употреблял самую лучшую. В холода он носил серую полковничью папаху и шинель, понятно без погон, со штатскими пуговицами. Когда он шел по улице — высокий, все еще статный, с суровым лицом, — многие принимали его за старшего офицера, ушедшего на покой с приличной пенсией. Некоторые, хорошо воспитанные молодые военные, прибывавшие в Краюху в отпуск, и милиционеры, охранявшие отделение банка, ему козыряли. Для усиления впечатления Юрий Андреевич носил пшеничные усы, совсем как у лихого кавалериста. Дома Юрий Андреевич немедленно переоблачался в полосатую черно-зеленую пижаму и в спортивные тапочки с дырками для шнурков.

Дом у Христофоровых был свой. Юрий Андреевич купил его удачно. До него в доме этом тихо доживала век пенсионерка-учительница, дети которой давно разлетелись из Краюхи. Христофоровы внимательно приглядывались к будущему своему владению, прикидывали, как будет выглядеть дом, если его по-настоящему обиходить — подвести три новых бревна, обшить тесом, оштукатурить да покрасить крышу медянкой или суриком.

Дом достался Юрию Андреевичу хотя и дорого, а по существу за пустяк. Пенсионерка отдала богу душу в мае 1947 года, и через полгода торопливые наследники за трехкомнатный дом на каменном фундаменте, с садом и беседкой взяли пятьдесят тысяч.

А через месяц — денежная реформа.

Сейчас домик как игрушка, крыша блестит, ворота новые. Внутри чисто, но красного дерева, конечно, нет. Мебель только самая необходимая — березовый стол, стулья местного производства, на окошках недорогие тюлевые занавески, на полу половички из разноцветных тряпок. Зато много цветов — два роскошных фикуса, куст китайской розы, три горшка с геранью и гордость Марьи Павловны — великолепная бегония.

Конечно, читателя сейчас интересует не гардероб Христофоровых, и даже не история покупки дома, и уж понятно не герань, а как Юрий Андреевич добыл миллионы.

Можно ли, получая хотя и приличную заработную, плату — тысячу четыреста рублей, с семьей в три человека скопить два миллиона? Конечно, не скопить. Значит, Юрий Андреевич эти деньги не заработал. Тогда где же он их добыл? Украл? Ну, зачем же так грубо судить Юрия Андреевича? Даже представить нельзя, чтобы этот солидный пожилой человек запустил руку в чужой карман, лез ночью в чужое окно, выгребал из учрежденческой кассы крупные купюры. Он, поразмыслив над некоторыми вопросами краюхинского товарооборота, лишь слегка организовал этот денежный поток, направил его в нужное русло. Вот и все!

На всю жизнь запомнид Юрий Андреевич запах отцовского магазина, а пахло в нем по-особенному — дрожжами, льняным маслом, халвой, мукой.

До сих пор, входя в продовольственный магазин Краюхинского торга, Христофоров с удовольствием вдыхает этот волнительный для него букет. Так и видит, как его располневшая мамаша нацеживает из оцинкованного бака фунтовую кружку льняного масла, а потом бережно, через воронку, переливает покупателю в бутылку. И сам Юрочка Христофоров, гимназист третьего класса, скинув ранец и переодевшись, помогает приказчику принимать товар. Приказчику далеко за пятьдесят, но все — и покупатели и хозяева — зовут его Платоша.

Был один момент, на долгие годы осветивший Юрочке смысл жизни. Привезли новый товар и среди прочего — новинку, карамель «каприз» в яркой, глянцевой красно-синей обертке. Юрочка без разрешения развернул карамельку и положил в рот. Приказчик, покачав, головой, заметил:

— Не дело, Юрий Андреевич! Папенька не любит, когда в магазине кушают, да и покупатели это не уважают.

Маменька разъяснила:

— Что ты, Платоша, ребенка оговариваешь? Он свое добро скушал, не чужое… Возьми, Юрочка, еще, или хочешь бонбошек…

И посмотрела вокруг умиротворенно — вон, мол, сколько своего добра. Юрочка, однако, больше карамелек не взял и бонбошками тоже пренебрег. Платоша маменьку не особенно уважал и мог доложить папеньке, а папенька, во гневе бывал лют и, несмотря на третий класс, мог всыпать, как приготовишке.