Земля родная

Зот Филиппович снял пенсне, стал протирать и без того чистые стеклышки.

— Постой, постой… Да у тебя, Мирон, это самое… Ну-ка, садись поближе.

Он извлек из ящика потертую канцелярскую книгу, хлопнул ею по столу.

— Называется «Список сталеваров и подручных». Тут, брат, и ты есть со своим Андрюшкой. Давай-ка, старина, переберем всех по косточкам.

Красилов быстрыми шажками обошел вокруг стола и сел рядом с Панковым. Заговорил весело:

— Всех расшевелим, комсомол подымем! Такую кашу заварим — держись только!

Панков усмехнулся.

— Что-то разошелся ты, Зот Филиппович!

Красилов посмотрел на него хитрым улыбчивым взглядом, раскрыл книгу, осторожно разгладил первую страницу.

Два взрослых человека — один бритоголовый, с пышными темными усами, другой — безусый, с жиденькой, редеющей прической — склонились над обыкновенной конторской книгой. И говорили очень мало. Два старых друга и единомышленника — инженер и сталевар — чуть ли ни в один голос произносили одни и те же фразы:

— Подойдет.

— С этим повременим.

— Об этом надо в партячейке потолковать.

…Утром Красилов и Панков посвятили в свои думы все ячейки: партийную, профсоюзную, комсомольскую. А через несколько дней первая смена читала лозунги и плакаты, написанные и развешанные шустрыми комсомольцами. У самого входа в мартеновский цех на кумачовом полотнище горели слова: «Каждый металлург должен быть технически грамотным. Даешь учебу!» На цеховой конторке тоже алел кумач. Слова призывали: «Молодой пролетарий! Комсомолец ты или не комсомолец, но твердо помни: если хочешь быть хорошим сталеваром завтра — упорно учись сегодня!» Везде висели броские лозунги и плакаты, и на каждом из них во всех падежах склонялось одно слово: учеба. В обеденный перерыв агитаторы тоже произносили это слово. Неизвестно, откуда появились вдруг девчата в красных косыночках с охапками технической литературы в руках.

— А ну, подходи, а ну, налетай! Хорошая книжечка!

— Молодой сталевар, не проходи мимо. Бери, почитаешь — сразу поумнеешь!

Одна из девушек обратилась к Андрею Панкову. Но он даже головы не повернул в ее сторону.

— Ишь, гусь какой! — рассмеялась книгоноша.

— Устроили базар! — проворчал Андрей.

Его остановила Валя Бояршинова. И откуда она только взялась?

— Ты что же это, Андрей, а?

— В чем дело?

— Маленький, не понимаешь!

— О чем ты?

— О книжках. Все берут, а ты нос воротишь. Какой особенный! Учиться не хочешь, да?

— Вот что, Валя, — он бережно взял ее под руку и с деланным испугом проговорил шепотом: — Учеба — это неинтересно, Валечка. Книжечки да тетрадочки мне еще в школе поднадоели.

Валя спокойно высвободила свою руку, выпрямилась:

— Ты комсомолец и обязан учиться. Так решила ячейка.

— А я не желаю. Понятно?

— Будешь каяться.

— Я? Каяться? Не дождешься такого, Валентина Герасимовна.

В конце смены на доске объявлений появился приказ по мартеновскому цеху. Возле него толпились люди. Когда подошел Андрей, они расступились.

— Ух ты! — присвистнул пожилой сталевар. — Крепко закручивают гайку!

В этом приказе, скрепленном четкой подписью начальника цеха Красилова, говорилось:

От доски Андрей отошел мрачный…

…Время шло. Деятельное и неутомимое, оно не спеша, но уверенно делало большие и малые дела: испытывало на прочность отношения людей между собой, меняло наряды земли, строило города и заводы.

Казалось, только вчера цвела черемуха, а сегодня уже и ягод не осталось. Потускнела сочная зелень и кое-где в лесной чаще уже мелькало желтое пятнышко.

Казалось, навек поссорились с Санькой Брагиным Андрей Панков и Сережка Трубников. Но и здесь время приложило свою руку. Постепенно всем стало ясно, что в понижении Андрея Панкова виноват не Санька, а сам Андрей. И еще выяснилось, что этим ребятам вообще и ссориться-то нечего. После непродолжительной размолвки между ними опять установились дружеские отношения. К этой дружной троице прибавился еще один человек — Гринька Вохминцев.

Сережка, Санька и Гринька в выходной день решили попроведать Панковых. По правде-то говоря, не так Панковых, как девчат, которые по вечерам собирались возле их дома. Пришли рано. Оставалось только одно: сесть на скамейки и ждать. Но Мирон Васильевич загнал их в избу.

— Окоченеете тут, пока ждете ваших краль.

— Мы никого не ждем. Мы просто так пришли, — за всех ответил Сережка.

Мирон Васильевич погрозил пальцем:

— Знаем, не вкручивай!

Смущенные ребята поднавалились на чай, да так, что Степановна скоро всплеснула руками:

— Батюшки, заварка кончилась!

— Выходит — разорили? — усмехнулся Мирон Васильевич. — Ничего, мать, они тебе мигом отработают этот чай. На старом погребе.

— Да ты никак с ума сошел, Мирон! Ребята повеселиться пришли. На то и выходной день. А он — погреб… Совсем спятил, старый!

— Любой тут спятит, когда две недели подряд пилят шею: закопай да закопай погреб… Ничего, не умрут. Пошли.

И он повел своих гостей в огород. Там у полузаваленной глубокой ямы объявил:

— Вот это старый погреб.

— Видим.

— Его надо ликвидировать!

Ребята смущенно переглянулись, с опаской поглядели на свои выходные костюмы, па хромовые сапоги с галошами.

— Понятно. Боитесь запачкать, — определил Мирон Васильевич. — А мы временно переоденемся в старье.

Беспрестанно поругивая своего беспокойного супруга, Степановна извлекла на свет божий всякий хлам. Угрюмо подшучивая, парни переоделись в старье, переобулись в разбитые ботинки с рыжими носками и отскочившими подметками. Не повезло только долговязому Сережке с его медвежьими лапами. Сережке пришлось остаться в своих начищенных до блеска хромовых сапогах.

— Очень интересно. Вид, как у покойного императора, — философствовал Сережка, разглядывая штаны со множеством разноцветных заплаток. — Все хорошо, Мирон Васильевич, но в моем наряде маленький недостаток: хромовые сапоги не идут к этим роскошным заплатам.

— Девчонок бы сюда… Поглядеть, какие мы красивые, — рассмеялся Гринька.

Мирон Васильевич торжественно вручил им лопаты и на краю ямы произнес что-то похожее на речь. Говорил он серьезно, как будто засыпать яму было делом огромной важности:

— Вот эту яму надо засыпать.

— Уже догадались.

— Молодцы, что такие догадливые. Засыпать — дело не хитрое. Но вот что я вам скажу, голуби: есть у меня, ребята, одна такая мыслишка: забрать вас всех на свою печку.

— Ур-р-ра! — оглушительно заорал Трубников. — Качать Панкова!

И в самом деле, все бросились к нему, но Мирон Васильевич замахнулся лопатой и пригрозил:

— Не подходи! Огрею по спине!

— А это здорово было бы — все на одной печке! — мечтательно проговорил Санька. — Молодежная бригада Панкова… Нет, это здорово! Честное комсомольское!.. Но старый погреб и молодежная бригада — тут что-то не вяжется.

Мирон Васильевич подождал, пока ребята успокоятся.

— Подожди, не торопись. Все будет ясно…

И заключительная часть его речи свелась вот к чему:

— До бригады еще далеко… А пока… Пока вот что. Надо засыпать яму, чтобы Степановна не пилила мне шею. И забудьте, что это погреб. Это мартеновская печь и ее надо заправить. А земля — это не просто глина, это заправочный материал. Понятно? Времени у нас с вами в обрез — двадцать минут. Заслонка открыта. Надо печку заправить быстро, чтобы она не успела остыть. Ясно? Подбегать по-одному. Не мешкать и ворон не считать! Брагин, ты первый подручный, Андрей — второй, Сережка — третий, Вохминцев — четвертый. Ясно? Начали!