Ленинский тупик

Ермаков и в самом деле никогда еще не был таким мягким и сдержанным, как сегодня. Он даже бранил людей с улыбкой приязни к ним, даже водопроводчика-рвача и пьяницу - не выгнал из кабинета, как обычно, а кивнул ему на прощание и пожелал скорейшего вытрезвления. И лишь когда тот вышел, Ермаков нервно повел плечами и подергался, точно на нем был костюм, не по нему сшитый, узкий в груди, с короткими рукавами, - казалось, из-за этого Ермакову и руки приходилось держать под столом.

Похоже, Ермакову не терпелось скинуть с себя этот связавший его движения костюм, но он продолжал сидеть в кресле, складывая руки на животе и улыбаясь всем, кто входил в его кабинет.

Ермаков готовился звонить Зоту Ивановичу Инякину, Инякину-младшему. Молить о железобетоне…

Вспыльчивый и резкий, Ермаков опасался: как только Зот Иванович откажет, он, как уж не раз бывало, нагрубит ему и тем окончательно погубит Огнежку и все ее начинания, поразившее его, Ермакова, своими возможностями… Чтоб не сорваться, не накричать на собственное начальство, Ермаков с утра, что называется, “брал разбег”…

Проводив очередного посетителя, Ермаков, в который уж раз, взглянул на телефонную трубку. Ее прохладный глянец неизменно вызывал в памяти какое- либо столкновение с Зотом Ивановичем. Ермаков клал трубку на рычаг и… принимал еще одного посетителя- “для дополнительного разбега.”

К полудню от насильственной улыбочки у Ермакова свело скулы. Если когда-либо он проштрафится, его следует не в тюрьму засадить, а в какое-нибудь посольство. Хуже каторги!

Но как иначе достать железобетон? Вчера он обзвонил, наверное, всех знакомых ему управляющих трестами, не даст ли кто взаймы перекрытий… Одни, как он и предполагал, изображали из себя сирот казанских (“последний кусок доедаем!”), другие рады были бы оказать услугу Ермакову, да сами сидели у разбитого корыта; третьи, выслушав, отвечали мрачновато - насмешливо: “Отдай жену дяде…”

Большие надежды Ермаков возлагал на Чумакова, но тот словно с цепи сорвался, заорал исступленно в телефон, что он скорее на рельсы ляжет, чем “этой хвостатой помогет. Облаила меня и умчалась, стервь не нашего бога!”. И, что уж вовсе было не похоже на Чумакова, добавил: пусть хвостатая на том корпусе хоть стены крушит шар-бабой! Он, Чумаков, и не шелОхнется!..

.Ермаков швырнул трубку на рычаг, чтоб не наговорить Чумакову злых слов, и снова потянулся к белой пуговке звонка. - Следую… - зарычал секретарше и, спохватившись, повторил умиротвореннее: - Следующий!

Приняв всех посетителей, Ермаков наконец настроился: на мирный лад, - по его мнению, настолько, что мог бы уже спокойно побеседовать хоть с самим сатаной. И лишь тогда набрал номер Инякина-младшего.

- Зот Иванович!.. Как здоровьице? Решился я оторвать, вас от государственных дум. (“Не иронизируй, идиот!”} Понимаете, Зот Иванович, какая штука. Квартальный лимит железобетона мы съели за месяц и десять дней… Ну да, комплексная бригада. Ваше детище. Содрали они с меня последнюю рубаху. Чудеса показали. Цифры знаете?.. Хорошее вы дело поддержали, а я недооценивал. (“Так держать!”) Размаху .у меня не хватило. Чувства нового. (“За это, пожалуй, даст”.) Нe проявил я государственного подхода, (“Даст, пес его разорви!”) Подкормите, Зот Иванович, свое детище?

В трубке долго, - похоже, ошеломленно,- молчали. И немудрено. Не сразу признаешь за голос Ермака вот это ублаготворенное и вместе с тем нетерпеливое урчание медведя, в мыслях своих уже забравшегося на пасеку.

Наконец послышался настороженный, глухой голос Инякина-младшего: -Нет железобетона, Сергей Сергеевич. У меня уже был твой… Некрасов. Ни одного куба1 -И, видно опасаясь, что таким ответом он отбросит дружелюбно протянутую ему - в кои-то веки! - руку Ермакова, Инякин внезапно зачастил скороговоркой Тихона, своего старшего брата: - Сегодня у нас семейное торжество, Сергей Сергеевич. Отцу нашему восемьдесят. Как водится, отмечаем.,. Обещал быть… - он назвал фамилию са-мо-го… председателя Моссовета. - Приезжай - встретишься с ним в неофициальной обстановке. Думается, это лучший выход.

Ермаков, буркнув в ответ что-то неопределенное, бросил трубку. Несколько минут сидел неподвижно, сложив руки на круглом животе, затем вскочил на ноги, раскинув локти по сторонам, как крылышки, точно намеревался куда-то упорхнуть.

И вдруг грузно осел на стул - в приоткрытых дверях стоял Игорь Иванович Некрасов с пачкой заявлений в руках.

- Поначалу, Сергей Сергеевич, организуем шестнадцать таких же бригад, - Игорь Иванович потряс мятыми листочками, - где все делают все! Где плата за готовый этаж, без “выводиловки”… Если каждая из таких бригад на нашей стройке

повысит производительность иа сорок процентов, как бригада Староверова…

В ответ прозвучали какие-то рыкающие звуки: - Никаких бригад, никаких этажей!

Игорь Иванович начал потирать указательным пальцем над верхней губой, что было верный признаком гнева, и вышел, не сказав ни слова. Из приемной Ермакова он позвонил в ЦК, в секретариат Хрущева

- Передайте Никите Сергеевичу, что Некрасов из Мосстроя просит его принять. Срочно! Останавливается строительство.

Ермаков, держа трубку параллельного телефона, слушал голос своего романтика; показавшегося ему в своем крутом негодовании великолепным: Осторожным движением положил трубку. удовлетворенно крякнул: “Этот может!,,”

Время было ехать к Инякину. Квартира Инякина находилась в некогда тихом месте, на набережной, напротив парка культуры; Ермаков распорядился свернуть в противоположную сторону, к вокзалу, где начал работу соседний трест… У ближнего котлована Ермаков вылез из машины. Котлован, вокруг которого громоздились красноватые отвалы глины, был только начат; вот-вот хлынут талые воды, работу… приостановят.. Фундаментстрой явно отстал от графика, но железобетон уже был завезен. Вдали серели штабеля перекрытий, которые понадобятся здесь, Ермаков прикинул: в лучшем случае, через месяц-полтора…

Ермаков вынул из кармана демисезонного пальто блокнот, сделал записи, царапая пером вечной ручки бумагу И приговаривая мысленно: “Выскользнул, угорь! Юркнул за чужую спину! Ну-ну…” ‘

Вдалеке ползла густая и неоседающая, как газовое облако, пыль. Экскаваторы разрывали бывшую городскую свалку. Пыль вздымалась то бурая, то сиреневая -ковш какие-то химикаты разворошил, что ли? Фундамент здесь будет глубокий, дом придется ставить на сваи. А перекрытия уже сгружают с машин. Точно по графику!

От вокзала Ермаков двинулся к аэродрому, оттуда в центр города - на все объекты, находившиеся под воЛодением “болярина Инякина-младшего”, как давным-давно окрестил Ермаков своего недруга. Там и сям серели штабеля междуэтажных перекрытий: у законченного дома, подле законсервированной постройки…

Уже стемнело, а Ермаков все колесил и колесил по городу, нащупывая плиты перекрытий фарами автомашины. Желтоватые снопы света скользили, как лучи, прожектора; они выхватывали из мрака стены корпусов, груды сброшенного навалом кирпича, размочаленный тес, узкие плиты перекрытий; плиты кое-где лежали одна на другой, высотой чуть ли не в два этажа; нижние плиты треснули под тяжестью.

“Выскользнул, угорь… Н-ну!..”

Ермакову стало жарко, он расстегнул крючки пальто, дышал тяжело. Теперь, когда в его блокноте находился словно бы мгновенный снимок хозяйствования Инякина-младшего, можно было, пожалуй, ехать к нему в гости.

Он вытер платком лицо и, откидываясь на заднем сиденье вездехода, пробасил глуховатым тоном:

- Еду и думаю. До чего же нечеловечески живуча советская власть!

Зеленый котелок шофера (он носил велюровую шляпу котелком) не шелохнулся, лишь спустя некоторое время послышалось недоуменное,- видно, шофер уловил сдерживаемую ярость в голосе Ермакова:

- То есть в каком это смысле, Сергей Сергеевич?

Ермаков повторил, смяв в пепельнице окурок:

- До чего же нечеловечески живуча наша рОдная власть, если мы ее до сих пор еще не угробили таким хозяйствованием!..