Чабан с Хан-Тенгри

Дней шесть назад Сагындык заколол молодого барашка и пригласил в гости соседей. Всем было очень весело. Аксаамай, смеясь, сказала: «Я всегда буду слушать Сагындыка, а Сагындык — меня. А если он поступит когда-нибудь наперекор мне, я попрошу Темиша, чтобы он его где-нибудь пристрелил!»

Сагындык вспомнил сейчас слова жены.

«Вот до чего доходит коварство женщины!.. — мелькнуло у него в голове. — Значит, она сумела восстановить против меня этого мальчика, который всегда так меня любил. Как это могло получиться? Может, она влюбилась в молодого джигита и я ей больше не нужен?»

Сагындык вскочил, рванул ворот рубашки и не помня себя закричал:

— На, стреляй! Потом отнеси мою окровавленную рубашку Аксаамай. Обрадуй ее!

Темирболот с удивлением смотрел на своего друга. Кровь отхлынула от всегда такого розового лица Сагындыка, и оно стало мертвенно-бледным.

— Дядя! Да что с вами, дядя?

— Не смей меня так называть! Стреляй!

— Да что вы говорите, подумайте только!

— Нечего рассуждать! Если стал я вам всем таким ненавистным — стреляй! — Сагындык свирепел все больше, ноздри его раздувались, по щекам струился пот.

Темирболот, вытаращив глаза от страха, не понимал, почему так рассердился Сагындык.

Молодой джигит немного отступил назад и сказал:

— Да ведь я не знал, что это вы.

— Что? — крикнул Сагындык, совсем сбитый с толку.

— Дядя, я вас не узнал, вы так обвязались полынью. Я думал, что это враг, нарушитель границы… Непрошеный гость… — Темирболот, опустив глаза, тихо докончил: — Не рассмотрел, что это вы, и чуть из-за глупости не ранил вас… Я хотел стрелять в правую руку… Прыгнуть, как барс…

Сагындык молча сел на камень, вынул платок и долго вытирал пот.

— Тащи это! — сказал он, вставая и показывая на козла, а сам быстро побежал вниз по склону.

Когда Темирболот с тушей был у подножия горы, Сагындык подвел джигиту его коня.

— Садись! — распорядился он.

Темирболот послушно сел верхом.

Сагындык перекинул убитого козла через седло.

— Вези домой и разделай, — распоряжался Сагындык, будто ничего не случилось. — Свари мясо, чтобы хватило на четыре семьи. Оставшееся тоже раздели на четыре части. Отару я пригоню сам.

— Ладно, — сказал Темирболот, понимая, что дальнейшие разговоры не нужны.

Сагындык долго смотрел вслед Темирболоту.

«Эх, эта горячность моя бестолковая, — размышлял он. — Дорогой мой Темиш, ну почему я не расспросил обо всем сразу? Вот так со мной бывает — не дослушаю до конца и начинаю бестолково горячиться. „Брось эту свою привычку“, — учит меня дорогая моя Аксаамай. И вот из-за своего глупого нрава сразу очернил и тебя, дорогая, и Темирболота. С этим покончено, дорогая Акиил, больше ничего подобного не повторится!»

Сагындык вскочил на коня и погнал отары к аилу.

«Хотя бы потрудился узнать, кто этот „непрошеный гость“, откуда он, — продолжал корить себя Темирболот, — хотя бы попытался рассмотреть его. Нет! Сразу же за винтовку! Из-за своей дурости человека чуть не ранил».

— Темиш, с тебя полагается тыралга! — крикнула Аксаамай, прервав раздумья Темирболота, и, вскочив на коня, помчалась к юрте Айкан.

Она доскакала до юрты раньше Темирболота и сказала выбежавшей Айкан:

— Только посмотри! Вот еще доказательство, что Темирболот стал настоящим джигитом.

— Напрасно хвалите меня, тетушка, козла пристрелил дядя Сагындык, — мрачно сказал Темирболот, подъезжая к юрте.

Слово «пристрелил» Темирболот произнес с трудом. Ему сразу вспомнились все подробности его неудачной охоты за «незваным гостем».

Аксаамай и Темирболот спешились.

— Эх ты, дурачок! — засмеялась Аксаамай, кончиком указательного пальца шутливо задевая Темирболота за нос. — Ну что случилось бы, если бы ты меня поддержал?! А еще считаешься джигитом! — Она потрепала Темирболота за уши. — Нет, дорогая Айкан, вряд ли выйдет человек из твоего сына — надо женить его на умной и хорошей девушке. Говорят, что хорошая жена помогает сделаться человеком!

— Правильно, дорогая моя Аксаамай! — сказала Айкан. — Если мне когда-нибудь удастся услышать такой же звонкий и веселый смех, как твой, от подруги Темирболота — я буду счастлива. А когда объявят мне, что мои дети построили коммунизм, — Айкан стащила с головы красный платок, — тогда я взберусь на вершину Хан-Тенгри, водружу там знамя вот из этого моего платка, гордо посмотрю на Луну, Венеру, Марс и стану считать себя матерью-героиней всего человечества!

Лицо Айкан, ее улыбка были в эти минуты необыкновенно красивы. Платок, переливаясь в лучах солнца, развевался по ветру. И Аксаамай и Темирболот увидели в ее глазах какой-то необычайный свет, и на минуту им обоим показалось, что Айкан стоит на вершине Хан-Тенгри, размахивая флагом…

«Не все, кто хотел, взбирались на вершину Хан-Тенгри, — думал Темирболот, любуясь матерью. — Только бесстрашным, не боявшимся снежной пурги, трудной дороги, смертельной опасности, удавалось добраться туда. Цели достигали только самые выносливые, остальные поворачивали обратно с середины пути. Только храбрый, трудолюбивый достигает своей дели…»

Темирболот увидел свою отару, спускавшуюся с горы. А когда заметил Сагындыка, который, посвистывая, гнал овец, он опять вспомнил о «непрошеном госте».

2

— Председатель, который нашел бы неправильными ваши слова, дорогие товарищи, мог бы выполнять роль огородного пугала. Не только не способен предвидеть будущее, но и то, что творится под носом, не замечает такой председатель! Подобных людей вполне устраивает, что телега исправна сегодня, а будет ли она годна завтра, они даже не желают задумываться…

Темирболот говорил очень правильно: в сыртах скот именно в это время особенно тучнеет, — продолжал председатель колхоза. — К густой и темной зелени трав будто кто-то подмешал красной краски — горные пастбища раскинулись, как сказочный багряно-зеленый ковер. Каждая овца, как считает фантазер Сагындык, за один день на таких лугах может нагулять килограмм. Она к вечеру выглядит, как хорошо пообедавший бездельник с сонными глазами, шевелит губами, как мулла, читающий молитву. А как привольно лошадям на этих лугах! Нет ни жужжащих мух, ни назойливых комаров. Кони мирно пасутся, лениво помахивая хвостами, и время от времени пофыркивают, раздувая ноздри, как кузнечные мехи… Очень хорошо, что вы считаете самым важным в это время хорошо пасти скот. Понимаю я и то, что упитанные животные легче перенесут суровую зиму…

Кенешбек помолчал.

— Но и вы войдите в мое положение! — продолжал он. — Вот так было: однажды охотник поставил на узкой тропке парные капканы для волка. Но по этой тропке прошел человек. Он попал ногой в капкан, а когда упал, то и рукой в другой капкан попался. Хочет высвободить руку — не может, хочет освободить ногу — дотянуться нет сил. Так ему и пришлось лежать, пока охотник не пришел проверить свои капканы. У меня положение точно такое, как у этого человека. Но спокойно ждать, пока мне помогут, я не имею права. Сколько чабанов в колхозе? У нас пятьдесят отар, четыре косяка лошадей. А сколько еще занято в свинарниках, птицеферме! Ведь даже за кроликами кому-то надо приглядывать…

Колхозники ждали, что Кенешбек скажет дальше.

— Только что закончился покос клевера, — продолжал он, — пришло время надрезки скороспелого опийного мака. Сейчас как раз там кипит работа. А более поздние сорта мака сейчас цветут. Кукуруза жаждет воды, начала завязывать початки. Трава в лощинах, у лесов перестаивается… Людей не хватает! Таково положение в колхозе… и мое, дорогие товарищи…

Так несколько дней назад докладывал Кенешбек Аманов чабанам, собравшимся со всего сырта.

Председатель колхоза хорошо понимал важность таких собраний, обычно он рассказывал о делах чабанов полеводам, а о делах полеводческих — чабанам.

Кенешбек давно пришел к выводу: если колхозник знает, что колхозное производство растет, то он уверен в своем завтрашнем дне. И моральное состояние его будет хорошим.