Следствие не закончено

— Стыд, люди говорят, не дым — глаза не выест!

— Нет, нет! — Катюша порывисто поднялась с кресла. — Это не люди придумали такую поговорку!

— А кто? Собаки нагавкали, что ли?

— И собаки: только пустобрехи лают попусту. А так говорят в свое оправдание… хапуги!

— Хапуги?!.. Ты, Екатерина, сейчас, конечно, не в себе. Да и слова говоришь не свои…

Поистине тяжкий день выдался для Кузьмы Петровича: пропажа денег, обеспокоивший его партийный актив, трудный разговор с Михаилом, Лоскутников… А теперь и дочь.

— Именинник я сегодня, — заговорил Кузьма Петрович, по виду успокаиваясь. — Шестьдесят лет стукнуло. Шестьдесят — возраст, как говорится, почтенный. Из них больше сорока годков товарищ Добродеев служил советской власти. Плохо ли, хорошо ли, но орден Красной Звезды, четыре медали и восемь почетных грамот могу предъявить любой комиссии. И еще скажу: за все сорок лет отец твой не украл у государства и копейки медной!.. Веришь отцу, Екатерина?

— Хочу верить. Только… Откуда же взялось такое богатство?

— Та-ак… Давно ждал вопроса. — Неожиданно даже для себя, Кузьма Петрович решил поговорить с дочерью откровенно. Да для кого же он, в конце концов, старался: наживал, копил, а было время — и самому себе во всем отказывал!

— А ты, Екатерина, знаешь, кто в нашем социалистическом государстве живет богато?

Так — издалека — начал Добродеев свое объяснение.

— Богачей у нас нет, — не задумываясь ответила Катюша. — А хорошо зарабатывают… ну, академики, конструкторы, писатели. Председатели колхозов теперь много получают. Еще про сталевара криворожского даже в «Огоньке» писали: больше двух тысяч он заработал за три месяца. Потапенко, кажется.

— Правильно. Еще кто, кроме академиков и Потапенко?

— А почему вы, папаша, меня об этом спрашиваете?

Добродеев помолчал, обдумывая.

— Ну, а как, по-твоему, поживают в нашем трудовом обществе… нищие?

— Нищие?! — переспросила Катюша удивленно. — Опять вы шутите, папаша. Конечно, не все люди живут хорошо, есть и нуждающиеся, но… нищих у нас нет!

— Есть, доченька, есть!.. Только эти страдальцы не медяки теперь собирают на паперти, а, как твоя мудрая тетка говорит, незримо принимают от щедрот мирских! Ну, а поскольку у нас даже пенсионеры стали одни союзного, другие республиканского значения, да и весь народ за свою старость не опасается, — как говорится, с миру по нитке… Ну, что ты скажешь, опять никудышная поговорка подвернулась!

— Боже мой! — Катюша смотрела на отца с ужасом. — Значит, мы живем на… подаяние? Какой позор!

…Вот какие драматические события предшествовали приезду в Светоград Ивана Алексеевича Громова и Петра Петровича Добродеева.

После ухода Катюши Михаил долго и бесцельно бродил по двум сразу как-то опустевшим комнатам общежития. Необходимо что-то предпринять. Но что?

Машинально развернул газету, прилег на кровать, прочитал заголовок статьи: «Навстречу всемирному фестивалю молодежи».

И сразу же, словно что-то вспомнив, вскочил и решительно направился к двери.

— Вы, случаем, не Громов?

Таким вопросом встретила Михаила в подъезде его дома весьма привлекательная девица в радующем глаз веселой расцветкой платьице, но с портфелем.

— Он, — коротко отозвался Михаил.

— Значит, вас-то мне и надо. Здравствуйте.

— Привет. Только сейчас мне… некогда, дорогая.

Михаил хотел было пройти, но девушка бесцеремонно ухватила его за руку.

— Я тоже на работе, дорогой! А нужны вы не мне лично, а гостям нашим.

— Каким еще гостям?

— Понятия не имею. Но, надо думать, люди приметные: сам Илья Исаич распорядился освободить для них двадцать первый номер на втором этаже. А дяденьку пузатого из треста «Нефтегаз», который в том «люксе» проживал, временно переселить в четырехкоечный.

Меньше всего сейчас хотелось Михаилу встречаться с какими-то «приметными людьми». И он еще раз попытался уклониться. Спросил недовольно:

— Тебя как зовут?

— Настасья Викторовна.

— Настя, короче говоря.

— Может, и Настя, да не для всех! — последовал ответ.

— Скажи пожалуйста! — Михаил уже внимательнее взглянул в круглое, исполненное достоинства лицо девушки. — А что, если вы, Настасья Викторовна, доложите самому Илье Исаичу и гостям вашим, что Михаила Ивановича Громова не обнаружили?

— Врать не обучена!

Ну что тут будешь делать?

Конечно, если бы Михаил знал, что одним из «гостей» окажется его отец, он преодолел бы два квартала от общежития до гостиницы, как спринтерский этап эстафеты. Да и внутренне подготовился бы к этой встрече, просто ошеломившей его своей неожиданностью.

…— Папа?!

— Ну, здравствуй…

Хотя только на считанные секунды остолбенел Михаил в раскрытых дверях «люкса», но сколько же мыслей — радостных, недоуменных, тревожных — сменилось за эти секунды в его голове.

— Папа…

— Не ждал?

И Ивану Алексеевичу не просто оказалось высказать те, еще задолго до встречи, хорошо обдуманные слова, с которыми он собирался обратиться к некогда жестоко обидевшему его сыну.

И даже после того как Михаил приблизился и снова нерешительно замер, а Иван Алексеевич, увидав слезы на глазах сына, шагнул и по-отцовски крепко прижал его к себе, еще не скоро нашлись те слова, которые смогли бы выразить медленно возрождавшееся у обоих чувство близости.

— Ну, докладывай, — сказал Иван Алексеевич, бодро откашлявшись: в горле запершило что-то.

— Я ведь писал вам. Обо всем. Разве вы не получили мои письма?

— Получил. Все четыре. А не отвечал, потому что… уж если ты оказался строптивым, так мне упрямство и по чину положено. Да и мешать не хотел.

— Мешать?.. Чему?

— Твоему «высшему образованию». Ведь не случайно Алексей Максимович назвал свой рассказ о годах скитания «Мои университеты».

— А я ведь не скитался.

— И хорошо сделал! Не та эпоха: у нас иного страдальца бездомного могут и в тунеядцы зачислить… Да, а что мы стоим навытяжку, как на отдаче рапорта.

Однако и после того, как отец и сын уселись рядышком на диване, настоящий разговор завязался не сразу.

— Курить не начал? — спросил отец.

— Нет, — ответил сын.

— Молодец! — похвалил Иван Алексеевич, доставая из кармана пачку сигарет. Спросил, как показалось сыну, усмешливо: — Значит, к ведущему классу решил примкнуть?

Михаил ответил не сразу. Да и нерешительно сначала заговорил:

— Я не знаю, как вы с мамой… возможно, вам это кажется…

Но закончил твердо:

— Но я сам ничуть не раскаиваюсь!

— Молодец! — снова похвалил сына Иван Алексеевич.

Помолчал, с нарочитой неторопливостью раскурил сигарету. И вдруг задал совершенно неожиданный для Михаила вопрос:

— А вот ты — сын генерала Ивана Громова — интересно, какое воинское звание ты считаешь самым высоким?

— Маршал, конечно, — не задумываясь ответил несколько озадаченный Михаил.

— Разве?

— Ах, да, были еще генералиссимусы: в свое время — Суворов, а у нас — Сталин.

— Не-ет, сынок, ошибаешься: как во времена Суворова и Кутузова, так и в нашей Советской Армии всегда считалось и будет считаться самым высоким воинским званием — солдат!.. Да, да, не удивляйся. Уверяю тебя, что не найдется во всех наших Вооруженных Силах маршала или генерала, который не сказал бы сам про себя, причем с гордостью: «Я старый солдат!» А ведь рабочий человек любой квалификации — это солдат нашей не менее победоносной трудовой армии. Так что… гордись, сынок!

— Было бы чем…

Но Иван Алексеевич не обратил внимания на то, что Михаил отозвался совсем не горделиво.

— Есть и еще одна знаменательная подробность: как каждый боевой офицер старой русской армии гордился полученной им за личную доблесть солдатским знаком отличия — «Егорием», так и наши советские офицеры наравне с самыми высокими воинскими наградами ставят орден Славы. И не случайно кавалер трех степеней этого боевого солдатского ордена сейчас приравнивается к Герою Советского Союза! И еще скажу…