Большие пожары

— Испугался. Не бойся, не взорвем.

Они прошли вперед, в направлении, указанном Сергеем, а сами парашютисты начали отсюда, почти от тропы. Мариманов наставлял кол, а Лабутин, оскалясь и крякая, бил обухом: раз, раз., р-раз! Вася выдергивал кол («Глубина?» — «Нормально!»), наставлял через метр, Сергей бил: раз, раз, раз! Потом: стал бить Каримов, в два удара: раз, раз!

В глубине леса, жутко мерцая вдали, ровно пудел пожар. Неожиданно, почти рядом с ними, с толовой, вспыхнули и запылали с треском какие-то ветки, отрытые подо мхом, а мох загорался, почти взрываясь: ф-ф-ф-ф! Малахов щелкнул «Киевом»: ребята на фоне пламени.

Теперь они уже подошли к тому месту, оттуда начинали пробивать шпуры рабочие.

— Проверь у них, Вася.

Маршалов измерил глубину палочкой:

— Нормально.

— А у следующих? Где они? Чего-то не слышно.

Тех, действительно, не было.

— Где кореша-то твои? — спросил Вася у парня с пятнами.

— Не знаю.

Они пошли вдоль кромки, а навстречу им показались те двое.

— Вы что?

— А что, все готово.

— Как — все готово? Где шпуры?

— Ват,— он указал на торчащую из шпура ветку и за шагал дальше,

— Куда? Где следующий?

Вон там. Старшой же сказал: метров через двадцать.

— Он сказал: через метр — метр двадцать.

— Неплохо они устроились,— закричал подошедший Сергей — Помощнички!

— Как они на хлеб себе зарабатывают? Когда им нужно кедр свалить, хоть мeтp в диаметре, сразу свалят. Ну, ладно, давайте сначала.

— Проведем опорные полосы, — объяснял Сергей Малахову,— огню некуда идти, считается: пожар локализован. Но мы тут еще дня три все же находимся, смотрим, а вдруг вырвется, называется — окарауливание. Ну, все, ставим заряды.

Маримавов поднес мешок с аммонитом.

— У меня байка вот есть, давай, я буду сыпать.

— Ты сыпь, в общем, заряжай с этой стороны. А мы отсюда. Заряжаем тридцать шпуров. Каримов, сыпь мне прямо с лопаты.

— Просыпется много.

— Нет, ничего.

Каримов, зацепив лопатой из мешка, осторожно осыпал аммонит в отверстие шпура, Сергей вставлял туда огнепроводный шнур с капсюлем-детонатором на конце, сверху Каримов опять сыпал взрывчатку.

— Порядок! Следующий.

И скоро над засыпанными желтым порошком скважинами торчали концы огнепроводных шнуров. Вдруг Малахов закричал: «Эй, эй, смотрите!», но они и сами услышали, как с шипением загорелся шнур. Это незаметно, по уже выжженному вроде месту подобрался огонь. Мариманов выдернул из скважины вспыхнувший на конце шнур, отхватил горящий кончик финкой и бросил за полосу.

— Вася, смотреть надо внимательней,— оказал Сергей осуждающе,— это уже не чешуя.

Туда поставили новый шнур. Потом Лабутин пересчитал заряды: тридцать. И Каримов пересчитал: тридцать.

— Ты, Вася, запаливаешь десять слеш, ты справа, я посредине. Ты, Вася, уходишь влево, мы с Каримовым — вправо. Вы,— он обернулся к рабочим,— идите в этом направлении метров сорок, сидите там. Собаку забери, а то подорвется. А вы,— Малахову,— пока можете здесь побыть, вам же интересно.

Они опять пересчитали заряды — каждый свои.

— Нате затравку,— сказал Лабутин и навернулся быстро к Малахову.— Затравка — шнур для поджигания заряда. Он короче, чем шнуры там, в заряде, таким образом, пока он еще не сгорел, те шнуры тем более не сгорели, и можно быть спокойным. Ну, давайте.

Они разошлись к своим зарядам, чиркая спичками, зажгли свои затравочные шнуры, и те сперва с шипением, разбрасывая мелкие искры, загорелись холодным белым огнем, и таким же неживым огнем, тоже с шипением, загорелись подожженные от них шнуры зарядов.

Малахов вскинул «Киев» и щелкнул.

— Раз, два, три, четыре,— считал заряды Лабутин.— Все! Каримов, беги. И вы с ним! Быстро! Вася, осторожней, Вася! Все, пошли!

Мариманов пошел было, но задержался и стал опять пересчитывать заряды. В руке у него был уже совсем коротенький конец горящего заправочного шнура, из него прямой белой струйкой бил огонь.

— Вася, беги, Вася!

Вася обернулся на крик, кивнул и побежал, они тоже отошли быстрым шагом, почти бегом, в сторону, где сидели на земле рабочие, остановились, и Малахов вздрогнул от первого взрыва. Взрывы зазвучали один за другим, парой почти сливаясь в очередь, сухие, четкие, закладывая уши. Сверху, медленно кружась, полетели парные сосновые иголки.

Лабутин и Каримов стояли, напряженно вслушиваясь. Сергей шевелил губами.

— Тридцать,— оказал он.

— Тридцать,— подтвердил Каримов.

Все заряды сработали!. Наступила тишина. Они пошли туда, с другой стороны подходил Мариманов. На месте недавних зарядов была широкая рыхлая полоса.

— Нормально,— оказал Лабутин, — такую уже запросто не пройдешь. Вот так. Теперь имеете представление? Ну, мы дальше заряды ставим, а вам идти пора? Скоро Иваныч прилетит. Дорогу найдете? Каримов, проводи до тропы.

Малахов крепко пожал ему руку:

— Спасибо, Сережа. Желаю счастья.— И Мариманову: — До свидания, Вася. Всего доброго.— И в который раз в своей жизни, остро жалея, что, едва сблизившись о людьми, уже вынужден расставаться с ними, двинулся вслед за Каримовым прямиком через лес к тропе.

— А здесь найдете? Все время по трапе прямо. Через речку перейдете и направо.

— Спасибо. Счастливо оставаться.

— Не за что. И вам счастливо.

Они тоже обменялись рукопожатием, и Kapимoв сразу шагнул с тропы, исчез, а Малахов один пошел по тропе, по ее красной мягкой глине, среди громадных, улетающих в глубину неба сосен. Стал накрапывать меленький-меленький дождик, и хотя такой, конечно, не мог потушить пожары, это все же было нечто и радовало Малахова. Идти было тяжело, ноги намного вязли в красной глине, или, должно быть, он просто устал. Он начал было думать о том, что будет делать, если встретится с медведем, но в подробности вдаваться не стал. Заблудиться он не боялся и, действительно, скоро вышел к речке. Он подождал, пока немного остынет, потом разулся и, задрав до колена брюки, перешел речушку, вода была ледяная. Обувшись, он под меленьким дождичком побежал к лагерю — плащ свой он оставил там, около палатки. «А ведь вертолет, пожалуй, не прилетит в такую погоду»,— подумал он, труся по тропинке.

Когда он подходил к лагерю, дробно зазвучали далеко в лесу новые взрывы.

Дежурил серьезный веснушчатый парень с Байкала.

— А я ваш плащ в палатку убрал,— сказал он. На ветке висели в белой чистой тряпке несколько рыбин.— Хариусов поймал семь штук, знаете, рыба такая.

— Знаю, вкусная, типа форели.

— Червей нет, я одного нашел, мучил его, однако, мучил. Уха будет, жарить тоже вкусно. Чего вам мокнуть, однако, лезьте в палатку,— и полез вслед за Малаховым. Малахов прилег, положив под голову парашют. Вилась, забиваясь за ворот, мошка, не давая лежать спокойно. Мокрец!

«Хариус, хариус,— повторял про себя Малахов, глаза его слипались,— шарада: первое... нет, второй слог — это украшение первого, все вместе — вкусная рыба. Хариус. Ус хари».

Тоненько стучал дождик по палатке.

— Вертолет стрекочет, — оказал дежурный.

— Вертолет?

— Однако,— подтвердил он. Он произнес это утвердительно, как будто говорил: «да» или «конечно».

Прошла минута или даже две, пока и Малахов услыхал шум вертолета. Они вышли из палатки. Вертолет показался слева и снова будто хотел пройти мимо, не обратив на них внимания, но развернулся и пошел к ним, сделал круг и опять стал уходить — и всякий раз Малахов верил, что он улетит, но вертолет опять развернулся и, наконец, стал садиться.

Бавин вылез, прошел, не пригибаясь, под несущими винтами.

— Как дела? Были у кромки? Видели? А это что, хариусов наловил? — заинтересовался он рыбой.

— Жалко, улетаете, Иваныч, а то бы, однако, ухой угостил.

Он так часто произносил это знаменитое сибирскою «однако», что Малахову иногда казалось, что это он нарочно.

— А я боялся, что вы не прилепите. Дождь.