Тропы Алтая

Как будто она не знала — зачем! Хотел приблизить ее к себе, вот и все! Это уже другое дело, каким образом: наверное, собирался предложить ей научную работу под своим руководством.

Мужчины, мужчины! Взрослые, умные, ученые доценты, кандидаты наук, кандидаты в доктора, в члены-корреспонденты и в действительные члены!

Он предложил ей пройти летнюю практику в экспедиции.

— А кем вы там будете? — спросила она.

— Рядовым научным работником. Руководитель экспедиции профессор доктор Вершинин. Эрудит. Приятель моего отца. Шеф моей докторской работы.

Если бы Реутский не был тогда смешным, он был бы очень интересным: небольшая русая бородка, голубые глаза…

— Я подумаю… — сказала Рита. И тотчас поднялась с кресла.

Как это было для него неожиданно, что она вдруг поднялась. Ей и самой хотелось посидеть здесь, еще на него потаращиться, но через минуту-другую он мог бы заговорить уже другим тоном, с достоинством.

— Когда же вы решите?

— Когда вам будет удобно… — Она задержалась в дверях. — Когда вы сможете снова меня вызвать.

Пусть повторит все сначала: снова найдет такой редкостный момент, когда и она в университете, и на кафедре — никого!

После этого Рита забежала в общежитие, переоделась и отправилась на другой конец города к тете «Что такое хорошо и что такое плохо».

И не ошиблась.

Тетя покормила ее пирожками с яблочным вареньем, она — ни слова. Тетя предложила на карманные расходы, она — ни слова. Тетя отчаялась, отдала ей свой билет на премьеру, а потом еще битый час говорила восторженные «хорошо» по поводу Ритиных глаз и прически. Наконец тетя не выдержала:

— Ну, как там, в университете, чувствует себя Левочка Реутский? Надеюсь, хорошо? У тебя не было никакого разговора?

— Так… Мельком.

Тете ничего и не нужно было больше. Она всплеснула руками:

— Это хорошо! Это совсем-совсем неплохо!

Мамина родная сестра, тетя «Что такое хорошо…», так же как и мама, — пожалуй, еще больше — любила быть причиной всему на свете. Только у мамы эта страсть решать все за всех казалась значительнее, и если у кого-то из близких маминых знакомых была драма, так у них дома драма была еще больше, и при этом обязательно приводила к ссоре матери с отцом.

У тети никогда и никаких собственных драм не было, потому что она страшно боялась своего мужа, преподавателя логики; детей у нее тоже не было, но тетя без драм не могла, без семейных событий тоже, и все это она очень усердно, талантливо искала и находила среди родственников и знакомых.

Когда Рита бросила горный институт и приказ не имел даже такой общепринятой формулировки, как «отчислена по состоянию здоровья» или по «семейным обстоятельствам», а лаконично сообщал, что она «отчислена за систематическое непосещение занятий и несдачу экзаменов», когда на руках у Риты не было не то что самой серенькой, а попросту никакой комсомольской характеристики, — мама впала в состояние транса и лежала с примочками на лбу, а тетя немедленно телеграфировала: «Выезжай началу семестра университете относительно факультета договоримся поздравляю днем рождения все будет хорошо твоя тетя».

Рита приехала. Тетя сказала:

— Знаешь, милая, мой Петр Петрович может устроить все. Он на прекрасном счету в университете. Он, безусловно, самый сильный логик во всем городе. Но мы сделаем по-другому: через профессора Реутского. У профессора сын Левочка — молодой ученый, заместитель декана, и потом — у него драма…

Тут все было сказано: если «драма» — значит, тетя близка к этой семье, а если она близка — значит, семья милая, а если милая, можно быть уверенной, что члены этой семьи поступят по отношению к Рите тоже очень мило.

Тетя настояла, чтобы они нанесли визит Реутским. Сначала Рита чувствовала себя неловко в сумрачной обстановке старинного профессорского дома и в присутствии своего будущего заместителя декана, которого тетя с материнской нежностью называла Левочкой, вздыхая при этом. Левочка переживал драму: к нему отказалась вернуться невеста. Левочкин папа помог способной девушке устроиться в аспирантуру МГУ, способная девушка защитила диссертацию и раздумала возвращаться в Сибирь — вышла замуж за москвича.

В свете этого события участие Реутских в судьбе Риты было особенно трогательным и благородным. Тетя прослезилась, Рита же довольно быстро освоилась и, кажется, для начала произвела на профессора даже большее впечатление, чем на Левочку.

Все было устроено и с университетом и с общежитием. Рита не хотела жить у тети, опасаясь ее слишком пылких чувств и забот. Опасения оказались напрасными. Тетя сказала:

— Общежитие — это хорошо! Это необходимо. Извини, милая, Петр Петрович нуждается в постоянном отдыхе!

И, бывая у тети в гостях, уплетая пирожки с яблочным вареньем, пропуская мимо ушей всяческие тетины «хорошо», Рита переживала всякий раз в общем-то радостные ощущения и еще догадку, которая осенила ее во время недавнего разговора с заместителем декана.

Далекие же планы строила тетя, когда вызывала племянницу телеграммой! Давно решила она, что такое хорошо!

И вот у Риты все чаще и чаще стали возникать представления о том, как они будут с Левочкой Реутским вместе.

Вместе в театре… Вместе в гостях… Вместе на Черном море… Вместе на корабле «Россия». Вместе на какой-то не очень еще ясной, но все-таки существующей для них работе. Вместе два красивых человека — молодой способный научный работник, молодая, очень красивая женщина, мимо которой не может пройти, не любуясь, ни один человек, — на берегу солнечного моря, куда люди приезжают за радостями. Все трепетало в Рите, когда воображение рисовало ей эту картину. В самом деле, могла ли она оставаться безучастной к такой судьбе, даже если бы судьба была не ее, а чья-то чужая? Не завидовать, не желать ее для себя? Если человек неравнодушен ко всему красивому, может ли он быть равнодушен к этому? Разве не было в этом того необыкновенного, чего Рита всегда желала?

Весной Рита сделала так, чтобы Реутский пригласил ее во Дворец культуры. Там их видели вместе свои университетские и политехники.

Тетя тоже видела их и потом, когда снаряжала Риту в экспедицию — шила ей шаровары, маленькую подушечку-думку, — произнесла своего рода признание:

— Я счастлива с Петром Петровичем. Он самый сильный логик в городе. Я всю жизнь его уважала, и это хорошо, это логично. Так и должно быть, он, кажется, лучше меня. — Тетя повздыхала. — Но если бы я была лучше его, я заставила бы его уважать себя. А муж, который очень уважает свою жену, всегда такой, каким его хочет видеть жена.

Она поняла на балу больше других, тетя, — увидела, как в тот вечер Рита окончательно покорила Левочку Реутского. Она догадалась тогда о многом.

О многом, но не обо всем.

Свою семью — нелады между матерью и отцом, тетю с ее хлопотами и ее мужем-логиком, себя со своими увлечениями и увлечениями ею — Рите всегда хотелось видеть немного иронически и как бы со стороны. Со стороны той Риты, в которой жило никому до сих пор не доступное «это».

Но вот появился Реутский, и его и себя Рита видеть со стороны уже не могла, вместо этого она почувствовала, что устала быть девушкой, а должна стать женщиной.

Когда-то, ребенком, она страстно хотела войти в мир взрослых. Кажется, вошла. Но мир женщин был еще впереди, и, ощущая близкое вступление в него, Рита часто произносила про себя: «Мы, женщины…» Произносила и останавливалась. «Нас, женщин…» И снова останавливалась.

Вспоминала тетю «Что такое хорошо…» — тетя должна была о чем-то сказать ей, но молчала. Иногда Рита шептала: «Мама?! Ну, мама же!» Мать молчала тоже.

А между тем ей нельзя было войти в мир женщин, ничего не зная о нем. Ей казалось — вот-вот наступит мгновение, когда она должна будет сказать и себе, и Левушке Реутскому о том, какое она существо, какой она человек, какая женщина. Перед кем-то она обязательно должна была совершить откровение, которого сама не знала. Должна была!

Но вот что случилось весной на балу во Дворце культуры: она поняла, что Лева никогда ничего не спросит у нее, никогда не почувствует, что она должна совершить перед ним откровение. Он попросту освободит ее от усталости. И все.