Весны гонцы. Книга 1.

— Что же мне с вами делать, голубчик? — огорченно и виновато сказал Виталий Николаевич. — Четверку не имею права поставить, а тройка вас…

— Нет, пожалуйста, мне все равно, — торопливо ответила Алена.

Можно было попросить Виталия Николаевича поставить двойку, чтобы пересдать, но ей сейчас хотелось только поскорее кончить это позорище и уйти. И вот у нее в зачетке красуется тройка.

Держалась Алена гордо, на сочувственные расспросы товарищей задорно отвечала:

— Как-нибудь не пропаду без вашей стипендии.

Ее оставили в покое — все разъезжались на каникулы, экзамен был последний.

А по правде — сердце замирало, когда Алена думала о предстоящем семестре. Все ее планы рушились. Она рассчитывала, что заработок на школьных елках позволит ей полностью вернуть долг Лиле, съездить на каникулы домой за собственный счет, осуществить давнюю мечту — купить цветастое крепдешиновое платье да еще кое-какие мелочи — паутинку-капрон, жоржетовый шарфик. И что же получилось? Долг так и так отдать надо. На остаток не протянешь и трех месяцев, а дальше?

Домой Алена не поехала, написала матери, что из-за Лильки (дескать, опять не сдала литературу). Написать родным правду — значило просить помощи, а откуда им взять?

Выход один — искать заработка. Но где? Что она умеет? Сунулась было в типографию, но там требовались постоянные работники, кроме того, машины, незнакомые Алене, новые, — пока-то выучишься! Искать кружок самодеятельности? Где искать и как заниматься? Лучше бы всего в массовках у гастролирующих театров. Этим делом ведает профком, надо ждать начала занятий.

В прошлом году каникулы промчались мигом, а сейчас Алена не могла дождаться конца. На этот раз она осталась совсем одна в комнате — даже Клара уехала. Дни тянулись нудно, бестолково, читать не хотелось. Принялась шить блузку из старого платья. Крутила, вертела, мусолила блузку и, конечно, испортила: под мышками жмет, а спинка почему-то лезет кверху.

В театр Алена ходила всего два раза и оба неудачно — спектакли оказались старые, скучные. К вечеринкам остыла, пошла было к Шараповым, потом с Джеком и Володей Сычевым к приятелям Джека. Но все показалось неестественным, натужно-глупым, некрасивым. И все одно и то же: те же пластинки, те же анекдоты, стандартные комплименты, несмешные остроты, тяжелые взгляды, торопливые руки, обнимавшие в танцах, — надоело! И почему прежде это нравилось?

Все получилось плохо. Алена чувствовала себя виноватой во всем, что случилось с Лилей, и терялась, не знала, как и чем исправить, мучилась от своего бессилия. Даже с подготовкой к литературе выходила одна маета. Гартинский то проводил с Лилей все свободное время, то исчезал, не звонил и не подходил к телефону. А Лиля то дурела от счастья и пряталась от Алены, то цеплялась за нее, умоляла позвонить Гартинскому, подстерегала его у входа в театр или вдруг, забравшись с ногами на тахту, уставясь в одну точку, молчала, как немая.

— Ты же из института вылетишь! — пугала ее Алена. — Думаешь, без конца с тобой лялькаться будут?

— Ленка! — притягивая ее к себе на тахту, умоляюще сказала Лиля. — Я все равно сейчас ничего не понимаю. — Она крепко прижалась к Алене и уткнулась лицом в ее плечо. — Читаю сама или ты читаешь — а ничего, ровно ни слова не понимаю! Ленка, Ленка, Ленка! Он говорит: «Тебе сейчас хорошо со мной — и все. Что думать о будущем, если его не будет». А я, — она стиснула Алену изо всех сил, — я хочу будущего! Нет, ничего не говори, не говори, не говори! — зашептала Лиля испуганно и вдруг, изогнувшись, заглянула Алене в глаза: — Я обещаю: перед экзаменом целых два дня буду зубрить как проклятая! Мне же нельзя без института. Я должна быть актрисой… Иначе куда я? — Руки Лили ослабли, и голова сползла на колени Алены. — Обещаю: за два дня повторю все. Клянусь, Ленка!

И вместо того чтобы отругать Лильку, Алена уступила, но беспокоилась еще сильнее: разве поручишься, что она будет заниматься эти последние два дня? Вдруг и вправду вылетит из института?

Как-то зашел к Алене Женя. Она обрадовалась ему, а тот возьми да и ляпни, что она, мол, «деградирует как художник из-за морального разложения». Алена обозлилась и выгнала его. Через день получила письмо в стихах. Заканчивалось оно строками:

Стало грустно. Не оттого, конечно, что Женька охладел.

Алена легла на кровать и не зажигала света. Каким тихим стало общежитие на каникулах! Вдруг в коридоре раздались шаги — ближе, ближе… Мимо? Нет, кто-то стукнул в дверь. «Кого еще принесло? — подумала Алена, не чувствуя желания разговаривать. — Ну, допустим, я сплю!»

Стук повторился.

— Войдите! — неожиданно отозвалась Алена.

— Ты спишь, Леночка? — Алена узнала тонкий голосок и знакомый запах духов. — Мы тебя разбудили?

С Зиной вошел еще кто-то.

— Нет, нет, пожалуйста! — Алена нащупала ногами тапочки, пригладила рукой волосы. — Зажигай свет!

Вспыхнула лампочка, Валерий, как всегда, внимательно посмотрел на Алену, и Зина, как всегда, перехватила этот взгляд.

— Мы, как полоумные, с утра до ночи все репетируем «Горе», — возбужденно заговорила Зина. — Обалдели вконец, пошли продышаться. Я и подумала, что ты одна осталась, скучаешь, наверное, вот и завернули к тебе! Ну как ты?

— Чудесно! Чудесно! — беспечным тоном ответила Алена, чувствуя, как ужалили ее Зинины слова.

Может быть, Зина вовсе и не вкладывала в них того смысла, какой померещился Алене, но… Зина сказала: «Репетируем «Горе», а Алена услышала: «Ты, кажется, уже совсем не работаешь? Как бы и по мастерству не появилась тройка». Фраза: «Ты одна осталась, скучаешь» — прозвучала как намек: «Столько народу вокруг тебя вертелось, а теперь?»

Алена старалась как можно беспечнее болтать с Зиной, поглядывала на Валерия, зачем-то наврала, загадочно бросив: «У меня уже вечер спланирован».

Зина и Валерий вспоминали какие-то подробности репетиций, легко и кстати вставляли в разговор строчки из «Горя от ума». И вскоре ушли, веселые, «искать по свету» — в каком кино им продадут билеты!».

Алена села на кровать, зажала коленками сложенные вместе ладони и застыла, ошеломленная.

Зина! Она была соперницей только до поступления в институт, а уже после экзамена по мастерству ни ее хорошенькое личико, ни изящество, ни множество нарядов, ни вызубренные книги Станиславского не могли поставить ее вровень с Аленой. Так было. И вот случилось что-то непонятное…

После зимнего зачета, когда Алена услышала много неприятного, Анна Григорьевна сказала Зине: «Работать умеете. Ваша Софья заслуживает хорошей, полной четверки». Соколова отметила глубокий анализ отношений Софьи и Чацкого, четкое действие, искренность Зины и добавила свое любимое высказывание из Горького: «Талант развивается из чувства любви к делу».

Оценки Соколовой озадачили и, конечно, встревожили тогда Алену, однако Лиля, Джек и кое-кто из приятелей-«режиссеров», довольно легко успокоили ее.

— Талант остается талантом, — говорил Джек с обычной безапелляционностью. — Едва ты выходишь на сцену, и ничего еще не делаешь, а уже интересно. Талант — это обаяние! А у тебя еще и женственность. Грандиозно! Можешь не волноваться!

В те дни Алене некогда было волноваться в горячке экзаменационной сессии, в сутолоке представлений на школьных елках и… в упоении успехами на всевозможных вечерах. Но когда прошли елки и экзамены, а встреча «старого» Нового года отшибла вкус к подобного рода развлечениям, да еще тройка по литературе оглушила ее, Алена ощутила, что не все у нее в жизни ладно.

Как же это случилось?! Суматошные и отчаянно утомительные последние месяцы казались Алене полноценной, настоящей жизнью. Разве при этом она не работала? Разве не приготовила два отрывка к зачету? Можно ли обвинять ее в том, что обе роли ей не нравились, не увлекали? По мастерству и по движению она все-таки работала.