Расстрелянный ветер

— Не кричите. У меня… ребенок. — И заплакала.

Жвакин растерялся: «Мать, значит…» — и больше никогда на Тоню не кричал.

ВАРЯГИ

Весь день Саминдалов пел. Чем быстрее двигались плоты навстречу ночи и остановке, тем громче звучал его гортанный певучий голос.

Река за поворотом разлилась широко, и берега ее утопали в черемухе. Плотовщики опустили гребь, и деревянная громада плыла по течению. Можно было отдохнуть и покурить.

— Что впереди? — крикнул Васька Саминдалову, который, облокотившись на шест, задумчиво смотрел вслед убегающим берегам, деревьям, облакам и уплывающей воде. Только небо и солнце стояли на месте.

— Впереди моя жизнь! Лямья-Пауль! — засмеялся Саминдалов и, подмигнув Ваське, пояснил: — Стойбище манси на Черемуховой речке, — и снова запел.

Васька понимал настроение товарища: впереди стойбище, в котором живет Майра — невеста Саминдалова. Не о ней ли и поет он?!

— О чем поешь, рума?

— Ни о чем. Сам с собой беседу веду. Вот послушай. Ладно будет?

Саминдалов выпрямился, откинул рукой косички, поправил платок на шее и, ударив себя по бедрам, поднял голову, закрыл глаза:

— Дальше слушай…

Еще Саминдалов долго пел о том, как он будет ждать два года, пока Майра станет совершеннолетней, как он накопит много денег и половину отдаст ее отцу, а он отдаст ему Майру.

Васька сочувственно слушал, кивая головой.

— Болею я шибко по стойбищу, по оленям. Мы с Майрой хорошо жить будем. Возьму Майру в тайгу, далеко уйдем. Юрту поставим — жить начнем. Ёмас! [4] Ружье есть, сахар есть, мука, спички… Один выстрел — лось готов, убитый лежит, рога и мясо дарит. В тайге медведь, белка, птица. Рыбы хочешь — наловлю. Охотнику много ли надо — удача и дети! Вот детей много надо — жить веселей будет. А я отец их! Каждому сердце дам, руки…

— Значит, в тайгу опять…

— Так.

— Эх, Степан, Степан… не так надо!

Саминдалов поднял брови, скрестил руки на груди:

— Лучше нельзя.

— Жалко мне вас, вообще всех манси. Что же?! Всю жизнь, как дикие люди, неграмотные… Хорошей-то жизни и не видите. Вам с Майрой в городе надо жить. Она бы специальность приобрела, училась бы. Да и ты, Степан, глядишь, инженером каким-нибудь стал бы. Вот подавайся с Майрой на лесозавод. Там рабочие требуются…

— Нет, я два года подожду и — в тайгу!

Василий знал об истории Саминдалова и Майры, которая случилась на его стойбище, и уж очень хотелось ему, чтобы стал манси счастливым, да вот не знал, как помочь ему. Видел: мается Саминдалов, грустит… Ночью однажды проснулся, заметил: Саминдалов не спит, и не понял спросонок — не то молится он, не то плачет.

— А скажи, нет у вас какого-нибудь обычая невест воровать?!

Саминдалов засмеялся:

— Есть обычай.

— Так укради! Чем ждать два года! Проще простого! — обрадовался Васька и заметил, как Степан сожалеюще причмокнул губами: — Нельзя. Давно бы украл.

— Почему, раз обычай. Вот ночью пойдем — р-раз и готово! Уедешь ты с Майрой куда-нибудь и живи на здоровье.

Саминдалов махнул рукой.

— Нельзя, нельзя. Я спас ее однажды. Она как дочь мне стала — тоже обычай. А дочь зачем воровать?! Грех. Вырастет — уже не дочь, невестой будет. Так лучше.

— Как хочешь, а только я помочь тебе хотел.

Замолчали оба. Васька встал, потягиваясь, и зевнул:

— Ночь скоро. Опять плоты — к берегу. Спать будем.

И ушел, кивнув Саминдалову на прощанье.

Из-за тайги выплывала большая полная луна. Она, подрагивая, повисла в небе и стала медленно покрывать все вокруг белым печальным светом. Тихо плескалась на перекатах серебряная река; молчали, уплывая назад, светлые берега и деревья.

Саминдалову не хотелось спать. Разговор с Васькой о Майре разбередил его душу, заставил вспоминать все, что было когда-то и прошло. Вот уже второй год носит он в сердце досаду, что живет на земле много разных людей — плохих и хороших, и он среди них, и Майра среди них, а вот они не вместе, хотя и любят друг друга. А почему не вместе?.. Есть и обычаи, когда за невесту дают выкуп или просто можно ее украсть, есть и законы, когда можно жениться, если любишь и тебя любят, вот как у русских! А есть и несправедливость, когда отчаявшаяся душа посылает проклятие людям и богам! Есть и труд, тяжелый и каждодневный, за который платят деньги, есть и много продуктов, вещей, которые каждый день надо покупать, есть и друзья, как Васька, которые жалеют человека и готовы помочь… Есть и время, долгие томительные годы, которые надо прожить, ожидая, чтобы стать счастливым.

А годы, что уже прошли?.. Были ли они счастливыми?..

Тогда он молодой и здоровый был — двадцати двух лет и жил один в своей юрте. Правда, беден был Степан — ружье да собака, охотничий нож и ни одного оленя.

Род Саминдаловых почти весь вымер или перемешался с другими родами — Хантазеевых, Куриковых, Багыровых, Кимаев, Тасмановых, которые росли за счет его рода. Остался он один, Саминдалов! Думал: женится, детей будет много-много, подождет, когда взрослые сыновья поженятся и народят ему внуков. И тогда станет он дедушкой — старейшиной рода Саминдаловых! И уйдет в горы и станет на речке своим стойбищем жить. Но никто из манси не отдавал ему дочерей в невесты — беден был и выкупа большого не мог дать — никто не льстился на три соболиные шкурки и мясо убитого лося.

А однажды пришла любовь.

Утром он взял с собой охотничий нож и топор и ушел в тайгу нарубить бересты и балок, чтобы построить летний берестовый шалаш — колпал. Недалеко от стойбища он услыхал крик, а потом понял, что кто-то зовет на помощь. Побежал на крик и увидел: огромный медведь встал на лапы, готовясь подмять под себя кого-то. И еще увидел: стоит на коленях спиной к сосне маленькая перепуганная девочка. Узнал Майру — дочь охотника Кимая. Еще утром заметил, что она ушла в тайгу собирать землянику и травы для исмита [5]. Девочка притихла, увидев Саминдалова с ножом в руках. Медведь заревел и повернулся в его сторону. Кинулись друг на друга. Саминдалов пригнулся и всадил нож под левую лопатку медведя, а когда зверь, подняв рык, навалился на него, — распорол медвежье брюхо с головы до ног. Падая, медведь успел зацепить лапой плечо Саминдалова и придавить его к земле. Бесстрашный манси чуть не захлебнулся кровью.

Майра, плача и крича, бросилась бежать в стойбище и сообщила всем, что Степан заколол медведя. Окровавленного, без сознания парня принесли на руках и положили в его юрте на топчан. Майра осталась с ним. Она перевязала ему плечо, промыв рану теплой водой. Стала варить еду, ухаживать за ним с утра до ночи. А потом уходила к себе домой.

Каждый день она бывала у него. Топила чувал — очаг, стирала, прибирала в юрте. Саминдалов поправлялся медленно — рана болела, ныла сломанная рука. Отец и брат Майры ушли на охоту и целый месяц не возвращались.

Майре нравилось ухаживать за Степаном, и она стала оставаться у него на ночь. А потом и совсем перестала ходить к себе домой. Ей было тринадцать лет, но она все делала по хозяйству, и когда Степан открывал глаза, то видел ее хлопочущей у очага, где в котле варилась медвежатина, а рядом кипятился чай, или сидевшей с ним рядом на топчане. Он смотрел на нее благодарными и влюбленными глазами, ему всегда хотелось погладить Майру по голове. А она пела ему песни о бесстрашном богатыре-охотнике, хозяине тайги, которого она любит. Когда он засыпал, она ложилась с ним рядом и долго смотрела на его исхудавшее лицо. Ей становилось жалко его, и она, свернувшись в калачик, засыпала в надежде, что утром снова будет варить ему еду и петь песни.