Алые погоны. Книга вторая

Высокого роста, с худыми костистыми плечами, белыми усами, придававшими ему домашний вид, — гость сразу пришелся по сердцу ребятам. В нем понравились: и волжский говорок, и веселые добрые глаза, и заразительный смех. Он сел за стол, — предложил ребятам, будто подгребая к себе что-то: «Поближе, поближе, кружочком!»

Они с готовностью облепили его стул, доверчиво жались.

— Разрешите узнать, что вы сейчас изобретаете? — выдвинул на мгновение из плотной стены тел голову Павлик.

Беседа осуждающе посмотрел на Авилкина, и он спрятался за спинами товарищей.

Гость, Николай Васильевич, хитро прищурил глаза.

— Это — военная тайна, — понизил он голос, — но вам я, так и быть, скажу…

Ребята замерли, подались вперед.

— Я с товарищами, — таинственно приложил он палец к губам, — по указаниям товарища Сталина, — все затаили дыхание, ждали откровений, на секунду простодушно поверив, что сейчас им сообщат великую тайну, — … улучшаю оружие! — закончил Николай Васильевич и, откинувшись на спинку стула, разгладил усы.

Все понимающе заулыбались. Чудаки, захотели чего! Ясно — нельзя говорить, присягу-то он давал.

— А у вас изобретатели есть? — полюбопытствовал гость.

— Так точно!

— Есть!

— Максим реактивный самолет сделал!

— Как настоящий!

— Каменюка электромоторчик собрал! Ему наш капитан помогал.

— Такой махонький, а крутится!

Николай Васильевич обрадованно сказал:

— Значит, техникой интересуетесь? Хорошо… хорошо. Век наш требует высокой культуры и знаний, одной храбрости мало. А ну, покажите мне свои моторы и самолеты.

Они немедленно притащили все, что у них было: объясняли, заводили, рассказывали:

— Мы летом на подсобном работали, так Максим придумал, как лучше поливать помидоры.

— А один раз, перед походом, — выдвинулся Артем, — Максим смотрит: у винтовки бойка нет… А завтра стрелять… правда, холостыми… Что делать? Сейчас побежал в сапожную, гвоздь достал, отрубил на длину бойка и часть гвоздя, понимаете, со шляпкой, вставил в отверстие боевой личинки…

Гость понимающе качнул головой. Максим скромно потупился.

— А шляпка-то гвоздь задерживает в боевой личинке. Ясно? При спуске курка ударник под действием боевой пружины, — в голосе Артема послышались интонации Алексея Николаевича, — движется вперед, ударяет по шляпке, гвоздь заостренною частью ударяет по капсюлю. Происходит выстрел.

— Ловко придумано! — похвалил Николай Васильевич, — смекалка для военного человека — первое дело.

В дверях показался фотограф, присланный Зориным:

— Разрешите, товарищ Герой Социалистического Труда, разочек щелкнуть?

Гость охотно согласился, предложил Алексею Николаевичу стул рядом с собой. Ребята притиснулись к ним, уселись на полу, стали позади. Артем примостился у ног, Павлик прижался сбоку.

Николай Васильевич шутил:

— Знаю фотографов, щелкатъ-щелкают, а карточки дарят редко.

— Мы вам обязательно пришлем, — заверяли ребята. — Мы достанем!..

— Смотрите — уговор дороже денег.

Уже прощаясь, старый изобретатель промолвил негромко и сердечно:

— Когда-то писатель Вольтер, под конец своей жизни, снедаемый заботами и мытарствами, сказал: «Старость всегда приносит страданье». А вот мне, юные друзья, семьдесят восемь лет, но, кроме счастья, нет у меня других чувств. Приятно сознавать, что твой труд не пропал даром, что ты приносишь пользу любимой родине. Я — сын рабочего и сам из рабочих, благодаря большевистской партии, смог развить свои способности. И, пока бьется мое сердце, я буду служить нашему Отечеству, отдам ему остаток своих сил. Радостно знать, что оружие, над созданием которого трудились и трудимся я и мои соратники-конструкторы, находится в надежных руках.

Гость умолк. К нему бочком придвинулся Артем. Протягивая «Дневник чести отделения», произнес так убедительно, что невозможно было отказать:

— Мы вас очень просим, — напишите, пожалуйста, нам.

Николай Васильевич, соглашаясь, кивнул:

— С удовольствием… — и, сев, тонкими буквами, без нажима, вывел:

«Уверен, что вы, наши будущие славные защитники, любовно станете ухаживать за оружием, в совершенстве овладеете им. Боевое оружие — это самое дорогое государственное имущество. Советский народ не жалеет ни средств, ни сил, чтобы оснастить свою армию первоклассным вооружением, самым мощным в мире. Оружие — это святыня для солдата, гордость советского воина. Изучайте оружие, берегите его. Русское оружие имеет всемирную славу, — умножайте эту славу!»

Дописав, посмотрел на суворовцев ласково, снова сказал, досадуя:

— Экая жалость, уходить надо…

ГЛАВА XVIII

В УЧИТЕЛЬСКОЙ

«Отбой» — приказ спать — дают в десять часов вечера. Но и после отбоя, прежде чем уйти домой, офицеры обязательно заглядывают в ротную учительскую. И здесь оказываются Гаршев с Веденкиным, или Русанов с Бокановым, а то и все вместе. «Суженный педсовет», — шутливо бурчит Семен Герасимович, поглаживая бороду.

Вот — устали, намотались с утра до позднего вечера, а все же хочется поставить какую-то необходимую точку после этого напряженного трудового дня, напоследок перекинуться несколькими фразами, о чем-то рассказать, расспросить — и вот «случайно» заходят в учительскую офицеры. Веденкин оживленно рассказывает:

— У меня тема была: «Год великого перелома». Я и спрашиваю у выпускников: «Если бы вы, в составе рабочей бригады, поехали организовывать колхоз, как бы вы местным активистам, вроде Макара Нагульного, стали доказывать, что следует создавать не коммуну, а сельскохозяйственную артель?» И что же — правильно ответили! Цитировали из сталинской статьи «Головокружение от успехов».

Боканов резковато говорит Веденкину:

— То, что они увлекаются историей — превосходно, но вот, что вы, Виктор Николаевич, теряете чувство меры при даче домашнего задания — это я решительно осуждаю. Вчера они должны были и по учебнику прочитать, и по «Краткому курсу», и законспектировать дополнительную литературу. Половина вечерней подготовки у них ушла на историю. Я такой «патриотизм» учителя не признаю, когда он забывает о товарищах по работе, о других учебных предметах и реальных возможностях учащихся…

Веденкин немного опешил от этого наступления, но стал оправдываться:

— Исключительный случай… Дальше задания будут гораздо меньшими… Но вы согласитесь, что историю они должны знать как следует… И что этот предмет..

— Так же важен, как математика, — прищурив глаза, помотал бородой Гаршев. Виктор Николаевич посмотрел на математика и понимающе расхохотался. Гостеприимно раскрыв портсигар, Веденкин протянул его Боканову. Сергей Павлович потянулся было за папиросой, но вспомнив, с сожалением отвел руку:

— Не курю… бросил.

Гаршев извлек свой неизменный кисет, — он не признавал папирос.

На минуту заглянул Беседа, — он сегодня дежурил по училищу и — не успел днем узнать у Виктора Николаевича, как прошли уроки в его отделении.

— Что у меня? — поздоровавшись со всеми, быстро подошел Алексей Николаевич к Веденкину.

— Неплохо, — успокаивающе ответил майор, — двоек нет…

— А тройки? — обеспокоенно спросил капитан.

— Из десяти опрошенных только две троечки…

— Так это же очень плохо! — огорчился Беседа. Они решили встретиться завтра, поговорить подробнее. Алексей Николаевич заметил в углу дивана молчаливого, чем-то расстроенного капитана Васнецова — преподавателя литературы. Несколько дней тому назад Беседа попросил его: «Если это не нарушит ваших планов, дайте, пожалуйста, моим сынкам для сочинения тему: „Какую роль играет чистота и аккуратность в коллективном труде?“».

Сейчас, пожимая руку Васнецова, Алексей Николаевич с интересом спрашивает:

— Писали?

Васнецов молча копается в портфеле и протягивает Беседе тетрадь Сени Самсонова.

«На корабле — почему такая четкость? Там чистота, порядок! И на производстве чистота — разве же в грязи хорошие детали сделаешь? Да что далеко за примерами ходить: у нас, если воспитанник неряха — измазан, неумыт, тетрадь у него не в порядке, ботинки пыльные — на него просто смотреть противно. Я сам такой раньше был — знаю!»