Строители

Один раз, когда я неосторожно заикнулся о недостатках в снабжении, Митрошин вскочил. Маленький, крепкий, он с силой ударил своей книгой по столу.

— И вы… и вы, — задыхаясь, закричал он.

Даже Моргунов опешил, но после небольшой паузы строго и веско произнес:

— Чего кричишь? Он прав, в Москве все есть, нет только расторопности у снабженцев.

Митрошин в сердцах откинул книжку:

— Очень это несправедливо…

— Молчи, — оборвал его Моргунов. — Человека, — он показал на меня толстым волосатым пальцем, — человека назначают главным инженером треста. Он отказывается, не хочет бросать коллектив… в том числе тебя, Митрошин. А ты кричишь на него.

На миг стало тихо. Все смотрели на меня. Митрошин медленно собирал свои книги.

— Чудак, — вдруг громко сказал прораб Анатолий.

— Ну-ну! — погрозил ему Моргунов.

Потом оперативка снова пошла своим ходом.

Я молчал и думал, что вот завтра утром снова придется ловчить, добиваться, чтобы Моргунов отменил некоторые свои распоряжения, часть которых невыполнима, а другая часть, с моей точки зрения, вредна. Ох уж эта должность главноинженерская! Тут мало знать, любить свое дело, уметь… и прочая, и прочая. Нужно еще быть дипломатом. Ибо в большинстве случаев нет на стройке ни начальников, ни главных инженеров; они выполняют одну и ту же работу, с той лишь разницей, что у начальника все права, а у главного инженера — одни обязанности.

Оперативка закончилась.

Когда все вышли, Моргунов укоризненно спросил:

— Чего ты все время молчал?

— Не хотел спорить, но кое-что придется…

— И не думай, — прохрипел Моргунов. — Ничего не отменю.

— Утро вечера мудренее.

— Я говорю, не думай! — Моргунов начал вскипать.

Зазвонил телефон. Моргунов несколько минут слушал, прижав телефонную трубку к большому волосатому уху, потом сказал:

— Он отказывается… А вот так… Это вам показалось, товарищ Левшин. Не хочет он от нас уходить… Пожалуйста. — Он протянул мне трубку.

Жалко, что приходится разговаривать с Левшиным по телефону, с каким удовольствием я бы посмотрел сейчас на него.

— Это вы? — недовольно спросил Левшин.

— Я.

— Что это вы выдумываете? Фокусы строите. Ведь вы же не возражали в беседе со мной?

— Я с вами не беседовал.

— Как это не беседовали?

— А так, — холодно отрезал я. — Вы говорили за себя и за меня и приказали идти думать.

Он что-то хотел добавить, но я перебил его:

— Может быть, разрешите хотя бы по телефону высказать свое мнение? — Я наслаждался своей твердостью и холодностью. Моргунов играл карандашом, он внимательно слушал разговор. — Так вот, я хотел тогда сразу согласиться с вами: ваши замечания о моей молодости, легкости и прочее — совершенно справедливы.

Левшин кашлянул в трубку.

— Я отказываюсь от вашего предложения.

— Так… хорошо… — медленно произнес он. — Хорошо… Вы, наверное, просто ничего не поняли… Подумайте.

— Мне нечего думать, — начал было я, желая продолжить столь приятный для меня разговор, но в трубке послышались частые гудки.

— Что он ответил? — заинтересованно спросил Моргунов.

— Повесил трубку.

Моргунов рассмеялся:

— Ты, кажется, малость перегнул, парень. — Он встал. — Пойдем.

Мы вышли на площадку.

Обыкновенно, когда пишут о стройке, немедленно начинают гудеть экскаваторы и бульдозеры, непрерывным потоком мчатся груженые машины, башенные краны куда-то к солнцу (а вечером к луне) легко подымают «будто невесомые тяжелые панели»…

Это все так, честное слово. Но авторы порой забывают, что на стройке наступает время, когда уходят экскаваторы и бульдозеры, демонтируются краны и начинается отделка здания. (Об этом, к сожалению, часто забывают и строители.) И тогда на площадке тихо.

— Куда подевались монтеры? — недовольно спросил Моргунов.

И вдруг, словно по его приказу, на крышах домов, на мачтах зажглись прожекторы. Они осветили площадку, где только недавно шел монтаж: подкрановые пути, брошенные башенными кранами; несколько сиротливых штабелей плит, ошибочно завезенных на площадку; две большие кучи строительного мусора, которые бульдозер собрал как раз под плакатом: «Не забудь, строительный мусор — это бывшие материалы»; металлические ящики для раствора, еще по-зимнему утепленные войлоком и досками, и плакаты, призывающие срочно, немедленно, в аварийном порядке закончить монтаж… Плакаты уже, правда, снимали.

Мы подошли к корпусу. Тут Моргунов, надавав мне кучу заданий, начал прощаться:

— Смотри проверь внимательно. К праздникам, хоть кровь из носу, нужно сдать корпус, — строго сказал он. — А я поехал. Напрасно отказываешься от треста. — Он пожал мне руку и шутливо добавил: — Чем выше начальство, тем легче работать.

— Вижу.

— Но-но, смотри мне! — Моргунов резко повернулся и быстро зашагал к выходу.

Хотя было уже восемь часов, в прорабской еще сидели люди. Анатолий еще не остыл после оперативки, и на его худых, впалых щеках были красные пятна.

— Ну вот вам еще одна новость, — сердито сказал он, увидев меня. — На четырех этажах отделку уж закончили, поставили пластмассовые крышки… вор появился.

— Как вор? — удивился я.

— Вот так, — захрипел мастер Агафон Иванович. — Понимаете, ворует ежедневно пять крышек.

— Что же делать? — спросил я.:

— Я предлагаю, — солидно вставил практикант Владик, — снять отпечатки пальцев.

— Чепуха, — возразил Агафон Иванович, — это, наверное, фэзеушник. Поймать и уши оторвать!

— Капкан, — мрачно произнес участковый механик, придерживая рукой вздувшуюся щеку (когда болят зубы, человек жаждет смерти своих ближних).

Спор разгорелся. Анатолий требовал, чтобы привели служебную собаку.

— Что вы, Анатолий Александрович, что вы! — испуганно перебила прораба архитектор. Она встала, провела рукой по гладко причесанным волосам. — Еще искусает его. Знаете что, давайте напишем вору, объясним, что скоро комиссия, попросим… Ну что вы смеетесь?

Громче всех смеялся Агафон Иванович.

— Попросим… Он на поллитру, подлец, собирает, а, вы ему… «попросим».

Спор начал выходить за служебные рамки, и, чтобы прервать его, я попросил Анатолия сопровождать меня.

Мы осмотрели все помещения и добрались до последнего, пятого этажа. Работы шли к концу. Но ведь нужно еще убрать корпус.

— Хорошо, Анатолий Александрович, — проникновенно начал я, — но сейчас…

Он не дал мне договорить.

— Знаю, знаю о чем может говорить сейчас главный инженер… Хотите, я скажу за вас? Хотите?

Невольно улыбнувшись, я кивнул.

Он взъерошил рукой волосы, очевидно копируя меня, и сладким голосом сказал:

— Как хорошо, Анатолий Александрович, — почти все закончено. Но вы знаете, на госкомиссии нужно показать товар лицом. Давайте посоветуемся! — И снова уже своим обычным раздраженным голосом добавил: — Вы это слово «посоветуемся» обязательно добавите… Это у вас стиль такой. Вы уже все давно решили, но хотите меня этим «посоветуемся» ублажить.

Мы вышли на лестничную площадку. Анатолий ударил рукой по перилам:

— Ну, а если я не хочу советоваться? Если я просто хочу убрать?

— Конечно, Анатолий Александрович, конечно — убрать. Только как, какими силами? Ведь чтобы…

— Корольков! — перегнувшись через перила, вдруг закричал Анатолий. — Сергей!

— Корольков… Сергей… Корольков! — подхватили на всех этажах. — Корольков, бегом к прорабу…

Анатолий усмехнулся:

— Сколько рабочих, по-вашему, нужно поставить на уборку? — резко спросил он.

— Я… думаю, по примеру прошлых больниц. На каждый этаж десять человек. Всего пятьдесят, наверное, дня на два.

— Сергей! — снова позвал прораб Анатолий.

— Корольков! — гремели этажи.

— Чего вы раскричались, Анатолий Александрович? Я тут.

Мы обернулись. В своем обычном синем комбинезоне, перетянутом солдатским ремнем, улыбаясь, стоял Корольков.

— Здравствуйте, Виктор Константинович! — Он протянул мне руку.