Невидимый огонь

— Ну, ну? — довольно холодно сказала Ритма. — Да ты проходи в комнату.

— Вилис дома?

— С каких это пор ты стала бояться Вилиса?

— А я его всегда побаивалась! — живо отозвалась Велдзе и засмеялась. — Я до сих пор удивляюсь, как ты с ним справляешься.

И Ритма опять без видимой причины с грустью подумала, что с Вилисом она как раз и не справляется, что она махнула на все рукой и сдалась, но это уж тем более совсем не то, что можно сказать такой счастливой и сияющей Велдзе. И она только бледно улыбнулась.

— Твой Вилис прямо рентген. Такое чувство, будто он видит тебя насквозь!

— Ты скажешь, — отозвалась Ритма с той же бесцветной улыбкой; ведь если кто и видел насквозь, то уж только не Вилис. — Может быть, снимешь шубу?

— Не сниму, дорогая. Надо бежать. У меня Эльфа дома одна.

— А где ж остальные?

— Ингус там, где и твой, махнул на охоту. А маму, воскресенье ведь, я отпустила немного поболтать… Здесь действительно так прохладно или кажется только после такой парильни?

— Я еще не топила сегодня, — сказала Ритма, словно извиняясь, и опять почувствовала неловкость оттого, что в доме было нетоплено и вдобавок еще не убрано. Во время сборов Вилис, как всегда, побросал свои вещи как попало, а она связалась с завтраком и с бельем и прибрать не успела. Старые шлепанцы — чуть не на середине комнаты, со спинки стула свисает джемпер с заплатой на локте, стол завален какими-то мятыми картонными коробками, с подошв резиновых сапог насыпалось сухой земли — все было на виду, беззастенчиво обнаженное и жалкое в своей наготе. Мальчишки-то могли хоть немного убрать. Да, дожидайся!

— Я тебе, дорогая, что-то принесла, — сказала Велдзе и взялась за сверток. — Ты обмолвилась как-то… Дай ножницы или бритву — разрежу, а то узлом затянулось…

Но пока Ритма искала чем разрезать, Велдзе уже развязала шпагат крепкими зубами и развернула бумагу, в которой мелькнуло что-то красное, такое сочное и яркое, что Ритме на секунду показалось — кровяной кусок мяса! Но из пакета выскользнул, вишневым сиропом растекаясь по столу, чуть мерцающий красивый материал.

— Ну?

Ткань была превосходная. И хотя Ритма на кухне уже вытерла мокрые руки, она еще раз потерла их прямо так, о юбку, прежде чем решилась прикоснуться.

— Смело пробуй, не бойся! Она немнущаяся, — похвалила свой товар Велдзе. — Это не наш «люкс», в нем и до Раудавы не успеешь доехать, как на заду в такую гармошку соберется, будто платье год, если не два, утюга не видело.

— Сколько же она стоит? — робко осведомилась Ритма, так как ткань выглядела дорогой.

— Всего двадцать пять рублей метр, — бодро отозвалась Велдзе. — Не ткань, а мечта, правда? Как увидала — все, я погибла. Схватила, даже не подумав. А приехала домой, встала перед зеркалом — боже правый, это же не мой цвет! Слишком яркий, резкий. Я в нем зеленая, как утопленница. И тут я сразу вспомнила о тебе. К темным волосам — что может быть лучше?

— А сколько здесь? — после некоторой паузы спросила Ритма, машинально и нежно, точно лаская, проводя кончиками пальцев по ткани.

— Метр семьдесят. Зато очень широкая. И платье выйдет, ручаюсь.

Как и положено профессиональной продавщице, Ритма быстро и точно сосчитала: метр семьдесят по двадцать пять рублей — сорок два пятьдесят. Подсчитать не составляло труда, и она не ошиблась ни на копейку. Только отвела руку и больше ткань не гладила, а смотрела издали, как бы уже прощально, примиряясь с тем, что в который раз надо отказаться от того, чего она жаждет, и так сильно, что просто замирает сердце, но чего она не может себе позволить.

— Не нравится? — удивилась Велдзе, даже слегка задетая. — Как знаешь. В комиссионке у меня с руками оторвут.

Теперь уж провела рукой по ткани Велдзе, любуясь ее ярким блеском, потом опять сложила и стала заворачивать в бумагу, но тут к ней снова потянулась рука Ритмы.

— Обожди!

Она бережно разобрала кусок, приложила к себе, подошла к зеркалу, и в единый миг все — грусть, безнадежность, сомнения, все-все спало с нее, осыпалось, облупилось, как сухая кожура, и сердце наполнилось восторгом до краев, так что не осталось места ни для каких других чувств. Ритма неотрывно смотрела на свое отражение, которое напоминало ей что-то стершееся из памяти и забытое, но чем-то отрадное и возвышающее. И увидав рядом в зеркале лицо Велдзе, ее узкий и желтоватый лик рядом со своим цветущим овалом, она вдруг рассмеялась — просто, естественно и гордо. И она знала, что купит эту ткань, купит назло, во что бы то ни стало, и в мире нет силы, которая могла бы отнять у нее этот легко скользящий и нежный, как ласка, материал.

И Ритма сказала, как выдохнула:

— Я покупаю!

Она сказала это с сознанием, что все мосты сожжены, и это было особенное чувство, когда все мосты сожжены, и под ложечкой была сосущая пустота, словно она летела вниз на качелях, и кружилась голова.

— Но учти, что там всего метр семьдесят, а ты… ну, ты не худенькая, — сказала теперь Велдзе, и Ритма опять рассмеялась: это звучало так забавно, боже, как будто Велдзе раздумала и не хочет продать ткань, как будто ей стало жаль продавать. И когда Ритма смеялась, сияющая красота лучилась из нее как свет, в котором лицо Велдзе становилось все прозрачнее и бледней, как редеет и тускнеет месяц, когда над горизонтом всходит румяное солнце. Это было как чудо. И с ним не могли спорить ни нейлоновая шуба, ни импортные сапоги, ни дорогие духи, с ним не могло спорить ничто из того, что можно износить или подарить, бережно хранить в шкафу или бездумно выбросить, — с ним не могло спорить ничто, и это безошибочным женским чутьем поняли они обе разом, взглянув друг на друга в зеркале: одна с тайной завистью, другая с тайным торжеством.

— Но если деньги придется ждать долго… — начала было Велдзе.

— Нет, — сказала Ритма, — тебе не придется долго ждать. Три, ну, может быть, пять минут придется тебе обождать, а это не так долго.

Так она сказала и в третий раз засмеялась. Нашла деньги в шкафу, в выдвижном ящике, куда сунула между старых бумаг три десятки, спрятав таким образом премию от Вилиса, который на нее вовсе не покушался. Остальное же наскребла по сумкам, кошелькам и карманам, и это было безумие, то, что она делала, ведь зарплата будет только послезавтра. Ну и пусть! Пусть! Довольно она была разумной, она годами была разумной, она устала быть разумной, потому что устать можно ото всего — от сумасбродств можно устать и от обыденности. И она отсчитала Велдзе деньги на столе, как отсчитывала на прилавке покупателям, приговаривая вслух. Раз, два, три, четыре — сорок. Один рубль, два рубля. Двадцать копеек, пятнадцать…

— Не будем мелочны, — сказала Велдзе. Сложила пополам купюры и отвернулась от серебра.

Но Ритма решительно пододвинула к ней мелочь.

— Так не годится, возьми. В этих делах все должно быть чисто. А то на моей работе, знаешь…

Ритма сложила крест-накрест четыре пальца и вновь засмеялась, а Велдзе, пожав плечами, нехотя сгребла монеты в кучку.

— Да, Велдзе…

— Что?

— Ты не можешь дать мне адрес своей портнихи? Ну, Цилды, которая живет в Раудаве у спортивной площадки…

— Цилды? Цилда, милочка моя, очень дорогая.

— Материал тоже дорогой.

— Как знаешь. — И назвала номер дома и квартиры, добавив, однако: — Но у нее долго ждать.

— А я собираюсь долго жить! — воскликнула Ритма, и действительно вся она как бы в подтверждение этих слов дышала жизнерадостностью и здоровьем.

— Как знаешь, — повторила Велдзе, думая о своем.

Ритма проводила ее до двери, но дальше не пошла, ее снедало нетерпение, и пульс был как после крепкого-крепкого кофе.

— Айгар! Атис!

Молчание.

— Ай-гар!

Молчание.

Она вышла во двор. В сараюшке скрипели и лязгали железяки.

— Айгар!

— Ну?

— Это ты там?

—. Ну?

В конце концов звон все же прекратился, и Айгар показался в двери сарая.

— Идите сюда с Атисом — поможете мне развесить белье, потому что я…