Отец

И все же, как ни покорен был в тот день своей судьбе Александр Николаевич, ему очень не хотелось встретиться в последний раз с Гудилиным. Пугало, что душевное равновесие нарушится, но не зайти к начальнику цеха он не мог. «А, черт с ним… Ежели снахальничает, я ему тоже отбрею на память. Что мне с ним, детей крестить, в самом деле», — решил старик, входя в цеховую конторку.

Гудилин занимался переписыванием из толстого учебника в общую тетрадь длинных математических формул. Это было его обычным занятием в предобеденные часы; как говорили рабочие, он «работал над собой», или, попросту, выполнял учебные задания заочного политехнического института.

— Ну, что еще? — почувствовав, что перед его столом стоит человек, и не отрываясь от своего занятия, спросил Гудилин.

— Да ничего особенного, — ответил Александр Николаевич, протягивая начальству обходной листок.

— А… — Гудилин искоса посмотрел на бумажку, сделал на ней росчерк и, все так же не поднимая глаз, подсунул Александру Николаевичу листок.

Не попрощавшись, Александр Николаевич вышел. «Ну, вот и обошлось. Эх, студент-начальник, и чему только ты учишься?»

В проходе меж станками его нагнал парторг цеха Егор Федорович; он взял старика под руку, и так они молча вышли из грохочущего цеха.

— С учета еще не снимался? — спросил парторг, как только стало потише. — Тогда провожу. Да и поговорим. — Он помог Александру Николаевичу подняться на второй этаж.

У секретаря парткома были какие-то важные посетители, и работница из партучета не сразу снесла ему на подпись открепительный талон; пришлось обождать на диванчике.

— Куда же думаешь, дядя Саша, на учет встать? — спросил Егор Федорович.

— А куда к дому поближе. По-стариковски.

— Да, жизнь идет. — Егор Федорович сделал значительное лицо. — Это что же, мы с тобой десять лет в одном цеху?.. Сильный ты раньше был работник, а теперь какие слова говоришь: по-стариковски. — Егор Федорович изменил тон на какой-то виноватый и заговорил о том, что Александр Николаевич может спокойно уходить на отдых после долголетней вахты, которую он честно выстоял на трудовом посту, о том, что старый рабочий уходит с завода после Двадцатого съезда, когда открываются новые перспективы в строительстве коммунизма, и что в пройденном всей страной пути побед останется и труд Александра Николаевича.

— Не долго и тебе ждать. Лет десять, как в цех ты к нам пришел?

— Через месяц ровно десять будет.

— Это уже юбилей. Вот и вспомни, какой ты, Егор Кустов, сам был. Бравый балтиец, боевой разведчик морской пехоты. Помнишь, говорил мне, что наши жизни должны быть похожи?

— А как же? Видишь, ты уходишь, а я на твое место наладчиком.

— Вот-вот, так же и прошагаешь. Только вот лысеешь ты — не с меня пример берешь — и жирком обрастаешь.

— Ничего не могу поделать, — Егор Федорович похлопал себя по залысевшему темени. — Возраст.

— И я говорю, возраст. Уж и не вспомню, когда это тебя на заводе перестали Жорой-футболистом звать. Наверно, как в партбюро выбрали? — Тут дверь в кабинет секретаря парткома открылась, и мимо прошли инженеры из конструкторского бюро.

— Ну, иди, дядя Саша, — сказал Егор Федорович и пожал старику руку.

Когда, наконец, сдав вахтеру пропуск, Александр Николаевич вышел из проходной, в ворота завода по асфальту скользнул черно-лаковый автомобиль. Рядом с шофером сидел директор. «И у тебя, товарищ большой начальник, продолжаются твои серьезные дела и не скоро окончатся. А я вот уже ушел от своих дел. А ты и не знаешь, что это именно я вот сейчас ухожу с завода насовсем… А если бы ты и знал, так что же?» — подумал Александр Николаевич, направляясь к своему дому.

К вечеру собралась вся семья, поужинали, и каждый занялся своим вечерним делом. Марина стала читать детям книжку, и Александр Николаевич подсел к ним на диван послушать. Но неожиданно пришла Мотя Корчагина. Поздоровавшись, возбужденно заговорила:

— Александр Николаевич, миленький, простите нас. Как же нехорошо тебя проводили с завода. Это мы исправим. Я уже крепко поговорила с кем надо.

— Э, полно-ка, Матрена, это все не важно. Ведь не праздник же. — Александр Николаевич вдруг почувствовал, что наконец-то у него невыносимо защемило на душе. — Не праздник, — повторил он совсем тихо.

— Позвольте это нам знать! — упрямо и загадочно сказала Мотя и ушла.

На следующий день в обед к Поройковым пришел Егор Федорович и пригласил Александра Николаевича и Варвару Константиновну на прощальную встречу.

— А ты, Егор, я вижу, работу с людьми осваиваешь успешно. Ритуалы соблюдать начинаешь, — насмешливо ответил на приглашение Александр Николаевич. — Мероприятия, так сказать, проводить разнообразные.

— Дядя Саша, я по-душевному…

— Ладно уж, придем, не сорвем твой план.

Еще через день старики Поройковы пошли на завод. В проходной их встретили комсомольцы и проводили в заводской агитпункт. В зале уже было людно и гремел оркестр.

На стене над площадкой, на которой во время различных собраний обычно восседал президиум, висело красное полотнище с надписью: «Желаем покойной старости славному труженику Александру Николаевичу Поройкову».

— Такого персонального лозунга я еще тут не видывал, — сказал Александр Николаевич Варваре Константиновне, присаживаясь на стул в первом ряду.

— Правильный лозунг, — ответила та, поднося к глазам платочек и жеманно садясь рядышком.

«Расчувствовалась старая», — подумал Александр Николаевич.

К старикам подошел Егор Кустов, он был в новом темно-синем костюме и с ярким галстуком.

— Просим за стол, чтобы все вас видели. Народу собралось порядком, можно начинать. — Он взял их под руки.

Прощальная встреча началась выступлением председателя цехкома.

И откуда только он так хорошо знал всю жизнь Александра Николаевича? И про его отца, погибшего в 1905 году на Пресне, вспомнил, и про то, как еще в царском флоте служил матрос Поройков и там вступил в партию, и как он в гражданскую воевал за Советскую власть. И про погибшего сына Михаила сказал.

Потом зачитали приказ директора с благодарностью. Потом начались выступления комсомольцев, работников участка, где работал наладчиком старик Поройков, завкома профсоюза…

Александру Николаевичу было очень неловко сидеть, смотреть в знакомые лица и слушать речи, в которых его так превозносили. И в то же время у него першило в горле, и он невольно думал о том, что в жизни человека должен быть и такой день.

Снова у стола появился председатель цехкома. На этот раз рядом с ним стояли два паренька с пакетами.

— А теперь, дорогой Александр Николаевич, прими наши скромные подарки, — сказал предцехкома и развернул самый большой сверток. — Во-первых, электрический самовар, вещь для спокойной жизни необходимая, — он поставил на стол блестящий никелированный самовар. — А это, значит, тебе стакан с подстаканником и ложечкой… Супруге, как положено, чашечку художественной работы… А это уж вам обоим по одинаковому полотенчику; при чаепитии в свое удовольствие вещи тоже необходимые, — он повесил полотенца на плечи старикам. — И вот еще будильник, чтобы ты помнил, что человек ты рабочий, и всю жизнь по часам жил.

Появление каждого подарка перед Александром Николаевичем и Варварой Константиновной встречалось добрым смехом и аплодисментами, широко улыбался и предцехкома, сам уже пожилой рабочий человек; его улыбка как бы говорила: «А знатно мы придумали, вроде шутейно, а со смыслом подарки купили».

— А теперь хотим послушать твое слово, наш старый товарищ, — сказал он, садясь у стола.

Александр Николаевич поднялся. Аплодисменты вспыхнули с новой силой, и все в зале встали. Ему долго не давали говорить, а он разводил руками и неслышно твердил:

— Товарищи… товарищи, — и совсем не замечал, что стоит с полотенцем через плечо.

Наконец, аплодисменты стихли, но Александр Николаевич так и не нашел нужных слов, он растерянно смотрел в улыбающиеся и понимающие его лица и улыбался сам. Вдруг его руки наткнулись на будильник, стоявший на краю стола, он взял его и сказал: