Волга - матушка река. Книга 1. Удар

— В нашем городе такой техникой пользовались лет пятнадцать назад, — проговорил он, ни к кому не обращаясь, глядя в открытое окно машины.

Шофер Иван Петрович, человек небольшого роста, был словоохотлив.

— Это где же — в вашем городе? — спросил он с нескрываемой обидой.

— В Сибири.

— Ну! Туда война не доходила. А у нас она плясала по всем улочкам, закоулочкам. Вы в Приволжске впервые? Город был — краса. Что тебе набережная, что тебе центр, что тебе магазины, что тебе гостиницы, школы, жилые дома. А ныне порой и не узнать, по какой улице едешь: везде развалины, битый кирпич. Все воевало тут, Аким Петрович: кирпич воевал, земля воевала, воздух воевал, — все дралось за жизнь.

— Вы что, со слов говорите?

— Со слов! Да я тут сам лупцевал врага… дошел потом до Берлина. На автомобильном работал. Ну, в воскресенье, в августе месяце, не помню числа, думаем: фронт еще далеко, за Доном, давайте картошку копать. Копаем, значит, как мирные жители, и вдруг треск со стороны. Гляжу, а за оврагом, на горе — танки вражеские. Вот тебе и фронт далеко. Мы картошку побросали — да за оружие. С тех пор и не вылезал из окопов.

— И что ж, наградило вас правительство? — намеренно задал вопрос Аким Морев, вспомнив слова Малинова: «Герои. Героев всем надавали, а мне, а я?»

— Медаль имею за победу над фашистами, — глянув сияющими глазами на Акима Морева, ответил Иван Петрович.

— И только?

— Всех не оделишь! Да ведь самая большая награда: живу в Советском Союзе. Дети мои учатся, сам — на заочном. Думаю инженером стать.

«До чего просто и мудро сказал. Такой награде многие трудящиеся других стран позавидуют», — подумал Аким Морев, всматриваясь в бронзовое лицо Ивана Петровича, и снова спросил:

— Не ранен?

— Контужен в голову. Речь потерял. Месяца четыре в госпитале провалялся. Хочу сказать: «Отпустите меня на фронт», — а получается: «Осняот». И пойми! Вылечили. Учусь на заочном. Дадите мне работку, Аким Петрович, когда инженером стану? Я ведь техникум окончил: половинка инженера.

— Техник, а в шоферах?

— У вас тут что? Утром приедете в обком и сидите до вечера. А я — за учебниками. В машине прямо-таки подготовительное заведение организовал: все книги в багажнике. Заберусь в кузов и давай вгрызаться… Прошу обратить внимание, Аким Петрович, — резко изменив разговор, произнес Иван Петрович, — на этой улице, когда война кончилась, убитых фашистов штабелями, как шпалы, складывали. Всю улицу заняли, километров на пять: из подвалов, из-под развалин стаскивали их. Ужас! А то вон, налево-то, Змеев курган. Наверное, и в Сибири о нем слышали?

— Как не слышать?! Завернем.

Змеев курган, походивший на огромнейшую сопку, господствовал над городом: с него видны не только Волга, ее притоки, рукава, затоны, но и далекое — километров за сорок отсюда — Красное, конечный пункт Приволжска, просматривались простым глазом заволжские степи и Тубинская пойма.

— На этом кургане первоначально и укрепился враг. Ко всему пристрелялся: на Волге что появится — трах, в степях на дорогах что появится — трах. Оглядываться не давал. Однако наши грудь на грудь стали. Оказалось, наша грудь куда сильней, — говорил Иван Петрович.

Но Аким Морев сейчас смотрел на далекие степи, на Тубинскую пойму, на песчаные острова, разрезающие Волгу, на развалины города не как военный, а как строитель. Со слов Ивана Евдокимовича Бахарева он знал, что Тубинская пойма, занимающая огромное пространство, тянущаяся по левому берегу Волги от Приволжска почти до Астрахани, может стать кормилицей Поволжья: здесь можно выращивать рис, хлопок, разводить в широких масштабах виноградники, сады, не говоря уже о богатейшем сборе арбузов, дынь, помидоров, огурцов, редиса.

«Но ныне, — как-то говорил академик, — вся жизнь поймы зависит от капризов реки Тубы — притока-рукава Волги: то она чрезмерно разливается, то совсем воды не дает. С постройкой Приволжской плотины Туба будет управляться человеком, и человек воды отпустит столько, сколько потребуется».

И вот теперь Аким Морев смотрел на все это, и в его представлении рисовалась обновленная Тубинская пойма, гигантское сооружение гидроузла, созданное руками людей, Приволжское море, из которого хлынет вода — жизнь степей… и снова тревога закралась в душу Акима Морева: сколько еще предстоит сделать, и потому нельзя попусту терять даже минуты. Спеша, он проговорил:

— Иван Петрович, давайте скорее туда — на строительство гидроузла.

Машина, оставив позади себя развалины домов, продырявленные снарядами заводские трубы, вдруг ворвалась в благоустроенную улицу: по обе стороны гудронированного шоссе тянулись молодые, окрашенные багрянцем осени деревца, вдоль дороги — многоэтажные жилые дома, коттеджи, магазины, клубы, школы, библиотеки; шли люди, по всему видно — рабочие, работницы, домохозяйки, а среди них шумно группами двигались ученики. Девочки в коричневых платьицах, фартучках, а ребята, Кто в чем попало, с потертыми брезентовыми портфелями, перетянутыми веревочками. Только малыши еще аккуратненькие: на них новенькие штанишки, куртки.

— И что это: как паренек подрастет, так на нем все горит, будто в огне, — вымолвил Иван Петрович, видимо вспомнив своих сыновей.

— Разве в этом местечке не воевали? — удивленный видом улицы, спросил Аким Морев.

— Так дрались, что небу было жарко. Восстановили все, отстроились и даже расширились. Это городок автомобильного завода. Тут директор молодчина. С Урала приехал, Николай Степанович Кораблев. Как взялся, взялся, как начал, начал — все и зашуровало. И что это такое, Аким Петрович? Говорят, коллектив, коллектив. А пришлют плохого директора — и коллектив затрещит. Пришлют хорошего — коллектив аж взовьется.

— А как же? Посади на хорошую машину плохого шофера — за три дня ее растреплет.

— Но ведь там люди — в коллективе!

— Это так. Люди, конечно, сложнее: управлять ими в сотни раз труднее.

— Надо голову иметь, — одновременно задавая вопрос и утверждая, произнес Иван Петрович.

— Да. Голову. Человека красит голова, а не шапка, — ответил Аким Морев, снова вспомнив разговор с Малиновым.

— Это точно: шапку всяк может напялить, — и шофер заспешил. — Сейчас мы с вами, Аким Петрович, попадем за границу. Не понимаете? На то место, где фашистам по морде так дали, что они покатились, сверкая пятками. Вот, — чуть погодя снова заговорил шофер, — перед нами балка — и есть Сухая речка. Влево, видите, долина, — там мы и собирали картошку в августе тысяча девятьсот сорок второго года. А это вот, — выезжая из балки на плоскую возвышенность, показывая на танки, смотрящие дулами на запад, говорил Иван Петрович, — это и есть граница: дальше фашисты и шагу не шагнули. Подумать только, до какого места мерзавцы кости свои дотащили!.. Теперь мы свернем вправо и понесемся туда, где чудо творится.

— Что же это такое? — рассмеявшись, спросил Аким Морев.

— А плотину-то закладывают. Плотина ляжет, и тогда Волга — матушка река превратится в доподлинную кормилицу: она будет своими водами кормить землю, а земля — нас, грешных.

— Стойте-ка, стойте! — трогая за плечо шофера, прокричал Аким Морев и, когда машина со всего хода затормозила, вышел из нее и пристально посмотрел в правую сторону.

Неподалеку от дороги — вышка из трех бревен, ручная лебедка. От нее тянется стальной трос на вышку и оттуда опускается в землю. Это буровая. Но не она задержала Акима Морева, а то, что около женщины, сидящей на ящике, прикрывшейся от злого ветра листом фанеры, стояли Иван Евдокимович, Любченко и музыкант Митя. Иван Евдокимович держал в руках образцы грунта и что-то горячо объяснял.

— Товарищ академик! — намеренно напыщенно проговорил Аким Морев. — Вы ведь обещали убраться за Волгу?

— А! Товарищ секретарь, товарищ секретарь, — так же шутейно ответил Иван Евдокимович, шагая к Акиму Мореву. — Никуда не скроешься, товарищ секретарь, от вашего партийного глаза. Да ведь дело такое, как говорил наш шофер Федор Иванович. Такое дело, — и он, подражая шоферу Федору Ивановичу, выкинул руку, затем весь перекосился, поскреб в затылке. — Во-первых, еду далеко отсюда, километров за триста, и там народ меня спросит: как дела на плотине? Что скажу, если сам не видел?