Замужество Татьяны Беловой

— Лидка с Галкой еще несмышленыши, Клара живет, как птичка божья порхает, ты на них внимания не обращай и не слушай. А что родителям правду сказала — молодец! У меня в жизни тоже было… Один в блокаду… предлагал мне любую еду, да я Серегу ждала. Лучше было умереть, а не запачкать наши отношения. И всю жизнь вот так бобылкой прожила, ни вдова, ни кинутая. Я тебе вот что скажу, Танюшка… Каждый в жизни к чему-то стремится. И мужики и бабы. Послаще да покрасивее каждому пожить охота. Ну, а неумелые вроде нашего Вертолета в мечтах живут. Есть люди, у которых большие цели. Стать ученым или бороться за мир и счастье на всей земле. И я долго мучилась, пока все у меня внутри не перегорело и не выплавилась главная сердцевинка… Я ведь по характеру как раз такой человек, что дай мне способности, и я бы обязательно что-нибудь серьезное сделала бы. Честное слово! Я еще в детстве думала, что великим человеком буду, смешно, да?.. И много мне пережить пришлось, прежде чем поняла, Что нет у меня для большого дела настоящих способностей. Думаешь, сладко мне было понять все это? Другая бы с горя во все тяжкие кинулась или обманывала бы себя. А я подумала как следует и поняла, что мое большое дело — просто быть хорошим человеком, честным и порядочным. Принципиально хорошим во всем и до конца, ты понимаешь? Это, если подумать, тоже дело немаленькое, да-да! И вот я смотрела на тебя, и, прости, прямо-таки с души меня воротило. Красавица, вижу, умница, в руках дело горит — и все это за сладкую жизнь продать готова! Не говори, не говори, я же знала, что ты Анатолия не любишь, видела! А ты поступила в точности по моей программе, понимаешь? И Олега держись, у него в науке искра божья. Ты не смотри, что я простая чертежница, я людей вижу, жизнь научила. И трудно тебе с ним будет, может, и холода-голода ты с ним даже натерпишься, а все равно держись до последнего. Это и есть твоя главная цель в жизни — помогать ему! В старости еще помянешь меня и благодарить будешь…

И мы с ней работали рядышком и весь день потихоньку разговаривали. А уж перед концом работы мне позвонила вахтерша из проходной и сказала, что меня вызывает какая-то женщина. И я побежала вниз…

Софья Сергеевна, маленькая и строгая, стояла в сторонке, и я снова отметила ее двойственность: она будто чуждалась проходивших мимо работников КБ и вместе с тем на лице у нее было такое выражение, что и она здесь не посторонняя: ее сын — начальник лаборатории. И была она точно птичка, яркая, хрупкая и изящная, и странно было видеть ее в грубой обстановке проходной. Я остановилась на лестнице, глядя на нее и решая, идти мне к ней или нет. Анатолий, значит, всю семью мобилизовал. Но все равно, в том, что Софья Сергеевна пришла ко мне на поклон, ждет меня и хочет поговорить, было что-то некрасивое. Олег бы никогда не разрешил своей матери, если б она у него была, вот так прийти и уговаривать меня. И все-таки я решила пойти. Лучше уж здесь с ней поговорить, чем увидеть ее у нас дома, где она сблокировалась бы с мамой…

— Здравствуйте, Танечка! — своим звучным голосом, совсем как обычно, сказала она мне, только очень живые, светящиеся глаза ее смотрели на меня не то осуждающе, даже презрительно, не то с едва заметным удовлетворением. — Мне надо, если разрешите, поговорить с вами.

— Здравствуйте. Пожалуйста… — Пройдемте куда-нибудь?

Мы остановились на улице. Софья Сергеевна смотрела мне прямо в глаза. Спросила спокойно и чуточку свысока:

— Вы, конечно, знаете, зачем я пришла? — И договорила уже со злостью: — Если бы не Анатолий! Он ведь так любит вас!.. Отойдемте в сторонку.

Я молча пошла рядом с ней. Мне и всегда-то была неприятна Софья Сергеевна, а теперь я с облегчением подумала, что смогу не видеть ее больше, не чувствовать себя напряженно-подтянутой, искусственной, чужой в ее присутствии. Я думала, что мы сядем где-нибудь в скверике, но Софья Сергеевна резко остановилась, снова прямо посмотрела мне в глаза и спросила:

— Прежде всего, наша семья хотела бы знать: что случилось?

— Да ничего, — глупо и растерянно ответила я, покраснев, и договорила: — Просто я люблю его!

— Кого, простите?..

— А как вы думаете, кого?

Она сдержалась — воспитанный человек, — только слегка начала бледнеть; наверно, это фамильное у них — бледнеть от злости. И сказала:

— Надеюсь, вы понимаете, как наша семья, относится к вам? И то, что мы в своих планах на дальнейшее уже включили вас в нашу жизнь? Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— Отлично понимаю.

— Но, может быть, вам все-таки что-то не нравится в нас или в Анатолии, что заставило вас… решиться на подобный шаг?

— Я уже сказала вам, что люблю Олега.

— Так. — Она все еще пристально смотрела на меня; сильный человек, ничего не скажешь! — Простите меня за… такую откровенность: вы знаете, что с нами прожили бы очень хорошую жизнь? Такую, которой любая девушка позавидовала бы.

— Все, что вы мне скажете об этом, уже сказали мне мои родители.

— Но вы хорошо обдумали?

— Я не хочу думать об этом!

Она внимательно вглядывалась в меня.

— Вы, надеюсь, понимаете, что… переиграть, как это у вас принято говорить, вам в этом случае не удастся?

Я не сдержалась и злорадно выговорила ей прямо в глаза:

— Тут вы ошибаетесь, Софья Сергеевна: я могу сделать с Анатолием все, что захочу! И вы знаете это!

— Да, приблизительно так я и представляла вас себе!

Стояли мы теперь нос к носу, как сегодня утром с мамой. И я вспомнила, как отец сказал: «бабы…» Она все-таки опять справилась с собой, заговорила уже спокойнее:

— Но вы хоть знаете, что с… Алексеевым вам может быть очень трудно?

— Спасибо за предупреждение.

Больше она вынести этого не могла, уже через плечо бросила мне:

— Прошу вас учесть, что я сделала все возможное, чтобы помочь вам.

Я поняла, к чему это говорится, засмеялась:

— Вот если я снова буду невестой Анатолия, обязательно скажу ему об этом. Вы не бойтесь, Софья Сергеевна, спите спокойно!

И она пошла, мелко подрагивая на каждом шагу кудряшками, этакая птичка в пятьдесят лет!.. Вот теперь уже с Локотовыми кончено все. Ну и пусть, пусть, пусть!

Как только я увиделась после работы с Олегом, сразу же позабыла об этом неприятном разговоре с Софьей Сергеевной. И опять ничего не сказала ему. Мы долго бродили по улицам, вдруг он остановился и завопил:

— Есть о-хо-та-а!.. Я засмеялась:

— И мне!

Он пошарил по карманам, выгреб какую-то мелочь:

— Вот черт, только на пирожки и кофе хватит.

А я из-за всяких волнений тоже забыла сегодня взять денег. Да и привыкла в последнее время к тому, что у Анатолия они всегда были. Олег заулыбался:

— Пойдем к нам: тетка, наверно, что-нибудь сляпала!

У меня уже ко всем родственникам было по меньшей мере настороженное отношение. Вот только к Светке с Костей можно было бы пойти. Даже очень хорошо было бы к ним пойти! Они бы, конечно, сразу все поняли, не приставали бы с расспросами и поучениями, и Олег им понравился бы; вот только неизвестно, вернулись ли они уже с практики. И к Лидии Николаевне можно, она даже рада будет. Вообще-то и кофе с пирожками хватит, да ведь с его теткой рано или поздно знакомиться надо? И я сказала:

— Пошли, посмотрим, что твоя тетка сляпала!

И мы пошли.

Дом у них был как дом, с двором-колодцем и обшарпанной лестницей. И там на подоконнике раскрытого окна сидели, конечно, мальчишки. Вихрастые и отчаянные. И Олег, наверно, таким же в детстве был. Один из них со светлыми бойкими глазами сказал Олегу, равному:

— Ну-ка, у нас тут не получается! Из шести спичек надо четыре треугольника сложить. Вон Мишка говорит, что это нельзя. А?

И тут они — их было трое — увидели меня. Разглядывали долго и откровенно. И Олег не мешал им, смотрел с улыбкой и ждал. Вроде как дружит он с ними, что ли?.. Наконец тот, со светлыми глазами, — заводила, конечно, — одобрительно сказал:

— Ничего, красивая…

И все трое, покосившись на наши руки, — мы не разнимали их — презрительно скривили рты.