Суд

Семеняк молчал и лихорадочно думал, к чему тогда этот человек замутил вокруг него всю эту историю, он все-таки знал, что зря такое не делают и что человеку этому что-то от него нужно…

Гонтарь видел, что Семеняк вроде успокоился, и достал из кармана письмо:

— Вот тебе, кстати, письмишко от родственницы твоей… Плохо она живет. Я бы на твоем месте завтра же послал ей пятьдесят рублей, не меньше.

Семеняк взял письмо, ничему уже не удивляясь, Но уже и не опасаясь, как минуту назад.

На этом их обед и закончился. Расстались они на площади перед главными воротами выставки. Семеняк предложил отвезти Гонтаря домой на своей машине, но тот отказался, сказал, что ему еще надо заехать в несколько мест, и пошел к стоянке такси.

«Что же все-таки ему от меня надо?» — ломал голову Семеняк, понимая, что Гонтарь подкатился к нему не для того, чтобы угощать обедами или купить у него часы. Чутье подсказывало: тут должно пахнуть деньгами, Гонтарь из таких… Ладно, подождем — увидим.

На другой день Семеняк только пришел на службу, его вызвал Горяев и дал неожиданное поручение — любым способом реализовать путевку на Рижское взморье, так как его жена из-за болезни матери ехать с ним не может. Попросил реализовать путевку не в своем министерстве и разрешил взять за нее даже неполную цену.

Целый день он промучился с этой путевкой — никто не брал. Будь бы она на юг, забот бы не было, а на осеннее дождливое Рижское взморье никто не торопился.

Вечером, как они условились, встреча с Гонтарем, — может, он поможет сбыть эту проклятую путевку? В назначенный час Семеняк подобрал Гонтаря в свою машину возле магазина «Детский мир». Пока не выбрались с площади Дзержинского, молчали. Семеняк водил машину еще не очень уверенно, она у него то выходила из подчинения и рвалась вперед, то вдруг там, где не надо, останавливалась как вкопанная. В трудных местах он терялся, пережидал другие машины, на каждом повороте искал глазами объяснительные знаки. Гонтарь видел это и не начинал разговора.

— Тебе не нужна, случаем, путевка на Рижское взморье? — спросил Семеняк, когда на улице Горького они медленно двигались в плотном потоке машин. — Жена моего шефа не может с ним ехать. У нее мать больна. Горящую путевку он разрешил продать дешевле цены.

Гонтарь задумался и вдруг энергично спросил:

— Когда едет шеф?

— Я билет ему достал на поезд в пятницу.

— А можешь ты мне достать билет до Риги на воскресенье?

— Могу, конечно. Но путевку ты, что ли, берешь?

— Беру, беру…

Они остановились по просьбе Гонтаря возле елисеевского магазина — Гонтарь заплатил за путевку с 30-процентной скидкой и спрятал ее в карман.

— Постой тут минуточку, — попросил он, вылезая из машины.

Из будки телефона-автомата Гонтарь позвонил Сандалову:

— Игорек? Горячее дело возникло — будь готов в воскресенье уехать на Рижское взморье. Путевка у меня. Подробности вечером… Нет, не хочу и слушать. Готовься в воскресенье уехать… Всё.

Теперь Гонтарь предложил Семеняку ехать в ЦПКО в ресторан «Поплавок», там выступали цыгане. В пути он больше молчал, что-то обдумывал и, только когда подъезжали к парку, сказал весело:

— Дело, кажись, заваривается вкусно…

В ресторане их столик был на палубе, и первое время друзья с интересом наблюдали мчавшиеся по реке моторки, легко скользившие академические лодки.

Но вот Гонтарь отвалился на спинку кресла:

— А в вашем министерстве охотника на путевку не нашлось?

— Шеф просил продать не нашим.

— Ясненько, — усмехнулся Гонтарь.

Появилась наконец официантка, она приняла заказ и снова надолго пропала.

Гонтарь наклонился к Семеняку через стол и тихо спросил:

— Ты хочешь хорошо заработать?

— Кто же не хочет? — усмехнулся Семеняк.

— Не верти — хочешь или нет?

— Хочу, конечно! — рассмеялся Семеняк.

— Вот так и надо отвечать, — сердито проворчал Гонтарь и надолго замолчал, смотрел по сторонам, будто искал кого-то. И, не найдя, тяжело вздохнул.

Официантка принесла наконец закуску. Когда она ушла, Гонтарь снова спросил:

— Так, значит, хочешь ты хорошо заработать?

— Я же сказал — кто не хочет?

Гонтарю эти ответы в вопросительной форме не нравились, но он понимал, что у Семеняка это от волнения, он явно впервые идет в дело.

— Но ты учти: у нас социализм, и оплата, стало быть, по труду.

— А как же еще? — улыбнулся Семеняк.

— До чего же приятно толковать с понятливым, — съязвил Гонтарь. — Но вот беда — деньги будут большие, значит, и поработать придется не как на службе…

— Я работы не боюсь, — пробурчал Семеняк.

— А прокуратуры?

— Богу помолимся, — усмехнулся Семеняк.

— Так вот… Не тебе говорить, какой голод в стране на ваши всякие машины и запасные части. Я лично знаю председателей богатейших колхозов, Героев Соцтруда и даже депутатов, которые готовы платить десять тысяч за то, что и тысячи не стоит. Усекаешь, о чем речь?

— Вполне, — кивнул Семеняк.

— Значит, фокус состоит только в том, чтобы запасные части завернуть точно к тому председателю колхоза, который раскошелится. Можно так сделать?

— Трудно. Очень трудно.

— А твоему шефу решить такое легче?

— Захочет ли?

— Что значит — захочет, не захочет?

— А то и значит — не захочет, и я же ему не прикажу?

— Ну, а без него ты сделать можешь?

— Не знаю…

— Хорошо бы тебе все же знать… Вот что — давай для пробы сделаем один колхоз. Председатель там Герой Труда. От него будет заявка по всей форме.

— Заявка заявкой, а было бы хорошо, если бы он в некоторых наших кабинетах сам потряс своей золотой звездой.

— Ладно, приедет и потрясет.

— Попробуем…

Этот решающий разговор Гонтарю все-таки не понравился — одно из двух: или Семеняк трус, или это дело действительно трудно исполнимое. Но надо все же попробовать, тогда все станет яснее. И наконец, может, удастся запрячь и шефа Семеняка…

Мимо «Поплавка» по Москве-реке, раскидывая в стороны отражение электрических огней, пронесся, ревя сиреной, милицейский катер. Гонтарь проводил его взглядом, сплюнул в реку:

— Носит окаянных…

Евгений Максимович Горяев уехал на Рижское взморье один. Сердечные припадки у тещи участились, накануне отъезда вызывали «скорую помощь». Наташа не отходила от матери и, когда та забывалась в полусне, собирала мужа в дорогу.

— Поезжай и ни о чем не думай, — говорила она. — Но я оставить ее не могу… не могу, Женя…

Евгений Максимович жалел Наташу, к тому же он был почти уверен, что Ольга Ивановна сердечные припадки симулирует. Однажды ему удалось увидеть, как она, мгновенно выключившись из припадка, только что заставлявшего ее громко стонать, энергично прошла к зеркалу и стала там поправлять прическу, осторожно оглядываясь. Когда он рассказал об этом Наташе, та закатила истерику. Он отпаивал ее водой, тряс, хлопал по щекам и один раз нечаянно хлопнул сильнее, чем следовало — Наташа затихла, открыла глаза и с возмущением посмотрела на него. Неужели и она? Эта мысль была непереносима.

Вечером он уехал.

Фирменный поезд «Латвия» — чистенький, уютный и почему-то не суетный — мягко взял с места, и скоро Москва, гнавшаяся за поездом толпами новых домов, отстала, и Евгений Максимович увидел вдруг зеленое поле, лес и овраг, уже прикрытые вечерними сумерками. С этой минуты все семейные неприятности отлетели от него, точно их и не было…

Пансионат, в который он прибыл, оказался современным, похожим на аквариум зданием из стекла и бетона. Стояло оно на прибрежных песчаных дюнах, за которыми слышалось беспокойное Балтийское море. Все вокруг было заштриховано мелким въедливым дождем, порывистый ветер раскачивал гудящие сосны. Вот она — Прибалтика!

Евгений Максимович предъявил свою путевку дежурному администратору — блондинке с пышными формами и замысловатой прической, и она изобразила на своем лице безграничную радость: судьба обрушила на нее это счастье — встретить и принять Евгения Максимовича Горяева.