Арина

— Бутылка-то у вас потечет.

Костричкин даже вздрогнул от такой прозорливости совсем незнакомой ему женщины и в растерянности придумал не самое удачное, сказал, что это не бутылка, а гантель. Но иронический взгляд, каким женщина окинула Костричкина, убедил его, что она поняла ложь, больше того, он был теперь уверен, что ей хорошо известно, к кому он едет и зачем, так как она сразу нажала на кнопку седьмого этажа, который и нужен был ему, хотя сама там не вышла, а стала подниматься еще выше.

Кляня догадливость цыганистой женщины, а заодно и одуряющую жару, которая стойко держалась весь день и ничуть не слабела к вечеру, Костричкин постоял немного на площадке, стараясь прийти в себя, затем вытер влажные руки о подол модной рубашки навыпуск и, приосанившись, позвонил в квартиру Зои. Та даже не спросила, кто звонит, тихо открыла дверь и, только впустив его в квартиру, лениво из себя выдавила:

— С чего тебе приспичило?.. Смотри, в такую жару инфаркт хватит от любви. Что я тогда стану делать с покойником?..

Пугаясь таких слов и не зная, что на это ответить, Костричкин молча обнял Зою, а когда почувствовал, как скользит под рукой шелк халата по ее молодому телу, страх его еще пуще усилился, и он едва-едва сдержался, чтобы не закричать на Зою за эти ее обидные и жестокие слова. Скажи ему раньше такое любая из его знакомых женщин, он ни за что бы не простил ей этого, но сейчас Костричкин заставил взять себя в руки и перевел разговор совсем на другое.

— Как у тебя хорошо! — сказал он, осматривая знакомую комнату. — Свежесть такая… А куда это кровать космонавта девалась?

— Соседке вчера отдала, — сказала Зоя. — Мала она стала для Степки. А за лето на даче еще больше вытянется. К осени куплю ему какой-нибудь диван.

— Растет мужик, — усмехнулся Костричкин и вынул из авоськи бутылку, поставил на стол. — Вот только закуски никакой, — развел он руками. — Народу в магазине как селедки в бочке, ни к одному прилавку нельзя подступиться. Ты найди там какой-нибудь завалявшийся огурец. — И, пытаясь вызнать, что творится на работе, добавил: — Как там дела в конторе, все тихо-спокойно?

— А то война началась, жди, — с откровенной издевкой сказала Зоя. — Всего какую-нибудь неделю тебя не было, так твоя контора уже кверху дном перевернулась. Терпеть не могу этих начальников, воображают, будто без них любое дело погибнет, все в прах и дрызг развалится. Скажи ты мне, пожалуйста, почему вы все себя главным пупом земли считаете?

Костричкин, довольный, что Зоя причисляет его к вершителям судеб, с подчеркнутой солидностью ответил:

— Я так понимаю, в коллективе всегда порядок должен быть. А последнее во многом зависит от руководителя. Недаром в старину считали, каков поп — таков и приход, а теперь говорят: рыба с головы гниет, какой пастух — такое и стадо…

— Мне кажется, тебе поменьше надо шебаршиться, дергать людей по пустякам. Я бы на твоем месте сидела тихо, не мешала никому работать. Коллектив у нас неплохой, свое дело знает хорошо, ему не нужен погоняла.

Костричкин тут подумал, что сейчас кстати заговорить о Воронцовой, выставить ее в неприглядном свете. Ведь если она кому-нибудь уже рассказала, то Зоя, едва речь зайдет о Воронцовой, тотчас все выболтает.

— Слепая ты, Зоя, — он осуждающе покачал головой, — под собственным носом ничего не видишь. Люди у нас всякие, как говорят, в семье не без урода. Вот возьми Катю Воронцову. Знаешь, что она на днях отколола, когда ты в отгуле была? Не знаешь? Так я тебе скажу. Поснимала все с себя, накинула на голое тело халат и стоит у окна. Халат, понятное дело, просвечивает, а ей хоть бы что, вертится перед окном, сверкает всеми своими прелестями, мол, пожалуйста, клиенты, берите меня голенькую… Ох и вертихвостка, видать, эта Воронцова, такая жену оттолкнет и в постель к тебе залезет.

— Ну что ты мусор валишь на девку? — заступилась за Воронцову Зоя. — Это она по молодости, а так Катя скромная. И работящая, минуты не сидит без дела, если клиентов нету — сразу за книжку. Все читает, читает… Зато в институт скоро поступит.

«Выходит, Катя молчит пока», — сообразил про себя Костричкин, а Зое сказал с усмешкой:

— А толку-то что от ее поступления. Ваше племя учи не учи, а на уме у вас одно — поскорее замуж выскочить. Да я скажу тебе, женщина для того и идет в институт, чтоб себе цену набить, покрупнее птицу в мужья подловить. А едва какого охомутает, так и про учебу забудет, не то и диплом свой подлавку забросит… Будь на то моя воля, я бы как можно меньше женщин принимал в институты, не тратил зря на это деньги.

— Вот спасибо богу, что он бодливой корове рогов не дал, — сказала Зоя, повязала фартук и ушла на кухню жарить мясо.

Костричкин сел в кресло, закурил и, глядя на одиноко стоявшую на столе бутылку, подумал о том, как все-таки крепко и обидно подкосила его жизнь, как сильно обкорнала ему крылья. Пусть всегда он был разумен и особо не баловал женщин, дорогих подарков им не делал, но зато в гости к ним приходил всякий раз с коньяком да фруктами, бывало, что приносил и икры, красной или там черной. А сейчас вот даже «Пшеничную» не взял, купил самую дешевую водку, но и это для него накладно.

— Ну-ка иди лук порежь!.. — позвала с кухни Зоя. — А то я вся слезами изойду.

Костричкин прошел на кухню, где на плите уже вовсю шипело и потрескивало свежее мясо, испуская вкусный запах, разжигающий аппетит. Кухня была маленькая и почти пустая, совсем не обставленная, там не было даже стола, и Костричкину пришлось резать лук на подоконнике, на фанерной дощечке. Лук попался на редкость злой, обжигал до боли глаза горечью, и Костричкин, пока его резал, все хлюпал носом, будто простуженный, вытирал рукавом текущие по лицу слезы. Зоя, глядя на него, рассмеялась, сказала, что ей нравится смотреть, как плачут мужчины.

— Зла ты на нашего брата, — заметил Костричкин. — Не знаю, как ты меня еще терпишь?

Зоя высыпала нарезанный лук на сковородку с шипевшим мясом, сверкнув черными глазами, сказала:

— Тебе тоже расчет пора давать. Скажи, какая от тебя польза? Для мужа ты уже стар, а в ухажеры не вышел — в постели спотыкаешься…

Костричкин оскорбился, что Зоя ни во что ставила его мужские достоинства, но виду не подал: не хотел ей перечить. А про себя подумал, что надо закруглять с ней всякие отношения, шибко захватистая эта бабенка. Но в то же время ему и рвать не хотелось с Зоей: во-первых, пока у него не было другой женщины для интимных забав, а во-вторых, Зоя разбитная, обожает рисковую жизнь и нуждается, именно она и может стать его вторым надежным подручным.

Стремясь во что бы то ни стало отыскать левый приток денег, Костричкин на прошлой неделе перелил тройной одеколон в пустые флаконы из-под «Орхидеи» и подговорил Глеба Романовича пустить его в ход. Они условились, что мастер начнет действовать осмотрительно, с умом, будет обрызгивать дешевым одеколоном не любого-каждого, а только тех, кто с виду попроще, скромно одет. Если и среди таких вдруг подвернется какой-нибудь тонкий знаток парфюмерии, который унюхает, что его освежают не тем одеколоном, то Глеб Романович, не поднимая шума, сейчас же переставит пульверизатор в другой флакон, с настоящей «Орхидеей», а клиенту не преминет пожаловаться, какое, мол, безобразие творится на фабрике, где частенько при разливе путают разные марки одеколонов. И вот пока у них все шло как надо, без малейшей осечки; Глеб Романович уже распылил два таких флакона и выручил около двенадцати рублей, что, собственно, и подталкивало Костричкина скорее поставить это дело на широкую ногу, вовлечь в него еще и Зою Шурыгину.

— Ах, Зоя, Зоя, — с деланной печалью вздохнул он, — ну почему ты мне не встретилась лет восемь назад? Тогда озолотил бы я тебя, в меха натуральные всю обрядил… Кстати говоря, я и теперь кое-что могу, если в преданность твою поверю…

— Хватит сказки плести, — оборвала его Зоя, — ничего ты не можешь. Любовник липовый… на подкожных перебиваешься… Иди руки мой, я на стол подаю.