Любимые дети

«Воздерживаюсь, — буркнул я затравленно, — что мне еще остается?»

Произведя несложные арифметические действия, он объявил:

«Большинством голосов проходит предложение Эрнста Урузмаговича! — и, желая потрафить З. В., добавил весело: — Наше дело предложить, а их дело, — он поднял палец вверх, хоть и дирекция и профком размещались внизу, под нами, — а их дело отказать!»

«Прошу записать в протоколе не «предложить», а  х о д а т а й с т в о в а т ь, — поднялся Эрнст. — Кто за это исправление — поднимите руки».

Не надеясь, однако, что слово «ходатайствовать» может само по себе решить проблему, Эрнст на следующий же день отправился к директору — по производственному вопросу, как сам полагал и как сообщил секретарше, отправился, чтобы поговорить и настроить того на соответствующий лад.

«Знаю, слышал уже, — сказал директор, едва Эрнст произнес первую фразу. — Квартиру мне не жалко, только ты объясни сначала — он хороший парень, этот Алан?»

«Что значит — не жалко? — оскорбился Эрнст. — Речь идет не о вашей собственности, а о государственной».

«Ладно, сынок, — добродушно сказал директор, — считай, что государство — это я».

«Нет! — взбеленился Эрнст. — Государство — это мы!»

«Ну, как с тобой разговаривать? — развел руками директор. — Ты просить пришел или скандалить?»

«Я пришел сказать, — ответил Эрнст, — что предприятие может потерять хорошего конструктора. Уйдет, и поминай как звали».

«Не уйде-е-ет, — протянул директор, — я его не отпущу».

«А все из-за чего? — продолжал Эрнст. — Из-за элементарного головотяпства».

«Уж не мою ли голову ты имеешь в виду?» — поинтересовался директор.

«И вашу тоже», — ответил Эрнст.

«Вот и хорошо, — кивнул директор. — Если ты хочешь собачиться, то и я тебе отвечу в том же духе. Слушаешь? — спросил он и проговорил казенно: — Мы тут посоветуемся и решим ваш вопрос. А теперь иди и думай, что я тебе сказал — да или нет?»

Эрнст повернулся в сердцах и пошагал к двери.

«Подожди, — вздохнул директор. — С вами можно разучиться говорить по-человечески. Железные вы какие-то, железобетонные люди. — Вздохнув еще раз, он сказал: — Можешь передать своему другу, что квартиру я ему дам. Знаешь почему? — усмехнулся. — Потому что он мне нравится».

«А если бы не нравился?»

«Не дал бы», — скромненько так и просто ответил он.

«Ну, что же, — сказал Эрнст, — с худой овцы хоть шерсти клок».

«Пошел, босяк!» — директор схватился, смеясь, за пепельницу, и Эрнст, не желая испытывать судьбу, выскочил из кабинета.

Вскоре я получил ордер, вселился и даже мебель купил, первую в своей жизни — раскладушку, два стула подешевле и кухонный столик. На большее у меня не было денег — четыре с половиной года скитаний не способствовали их накоплению, — да и не нуждался я в большем: с о б с т в е н н а я  квартира казалась мне таким же временным пристанищем, как и жилье от тети Паши, и я все ждал, не послышится ли из какого-нибудь угла, не грянет ли зычное: «Прошу освободить!», и посмеивался про себя — ох, видно, крепенько впечаталась в блок моей памяти жутковатая эта фраза! И только позже, через год, наверное, или полтора, я понял, что однокомнатная моя — 17,8 кв. м., — или  с е к ц и я, как называли в городе такого типа квартиры, подчеркивая тем самым некоторую неполноценность их автономности, так никогда и не заменит мне

РОДНОЙ ДОМ,

возле которого растет дикая груша, которой нет давно уже, как нет и меня самого в этом доме, и в то же время все это есть — не зря же мне слышатся шелест листьев, и шаги матери за стеной, и голос ее:

— Когда же ты выбросишь эту раскладушку?!

— Выброшу, — отвечаю, улыбаясь. — Все не соберусь никак.

Получив квартиру, я не сразу сообщил об этом матери, боясь показать ей убогие свои апартаменты, но обмолвился все же, проболтался невзначай, и, приехав ко мне впервые, мать замерла на пороге и вздохнула горестно, увидев стул, сиротствующий посреди комнаты, и старое одеяло, которым завешено было окно, вздохнула еще раз и сказала, улыбнувшись вдруг:

«Слава богу, хоть угол свой есть у тебя».

Через неделю она приехала с Черменом, и, пока я трудился в отделе, изобретал и конструировал во имя грядущего, они купили шкаф, деревянную кровать и тумбочку к ней, письменный стол (как же, Алан ведь у нас  у м н ы й), купили кухонную мебель и утварь, привезли все это, расставили, повесили занавеси на окна и так далее и тому подобное, и теперь уже я застыл на пороге, вернувшись с работы, а мать и Чермен смотрели на меня, улыбаясь, и ждали — что я скажу?!

«Зачем вы это сделали?» — спросил я.

Они переглянулись растерянно.

«Я ведь не мальчик уже, чтобы покупать мне обновки. Какой ни есть, но я мужчина все-таки, вы хоть бы о самолюбии моем подумали».

«Алан, — смутившись чуть, но строго сказала мать, — все это куплено на твои деньги».

«Спасибо за информацию», — хмуро кивнул я.

Зарплаты моей невеликой мне и самому едва хватало — комнаты сдавались недешево, да и тетя Паша требовала своего, и даже Канфет, если вы помните, рубль с меня сорвал, — но ежеквартальные премии свои, 50—60 процентов от оклада, я отдавал матери, оказывая

ПОМОЩЬ РОДИТЕЛЯМ,

и возвышаясь тем самым в собственных глазах.

«Знал бы, — проворчал я, — лучше выбрасывал бы их. Ты мне мать все-таки, а не копилка».

«Хватит, — оборвал меня Чермен, — не забывай, что мы постарше тебя».

«Ну и парочка, — оглядев их, усмехнулся я, — кот Базилио и лиса Алиса», — и, махнув рукой, — ну, что с вас взять? — сходил, купил шампанского, и мы справили новоселье, весело и ладно посидели втроем, поговорили, посмеялись, вспоминая прошлое, детство мое вспоминая.

Потом они купили мне холодильник, чуть позже — телевизор, и все это опять за  м о и  деньги, и квартира преобразилась, даже уютной стала, и только раскладушка, прогнутая немного, портила антураж; покрытая матрасом, застеленная покрывалом, она служит диваном мне, тахтой, местом праздного возлежания, у изножья ее стоит телевизор, и, улегшись вечерком и устроившись поудобнее, я гляжу в голубое окошко, наблюдая мир.

Тетя Паша ушла из моей жизни навсегда, как мне казалось, но недавно я увидел ее вдруг на улице, на углу. Стоя у перевернутого вверх дном деревянного ящика, она продавала груши, и, судя по безмену, которым пользовалась, не министерство торговли представляла, а саму себя как таковую, тетю Пашу.

«Добрый день», — учтиво поздоровался я, но глянув на меня неузнающими глазами, она отвернулась и крикнула отрывисто, но не слишком громко, так, чтобы ее не услыхали невзначай служители правопорядка:

«Груши! Груши алагирские!»

Закончив уборку, мать достает из шкафа, выкладывает на раскладушку мои одежды, осматривает их — пальто, пиджак, рубашки, белье и так далее, — подшивает что-то, штопает, пуговицы укрепляет, швы, сидит, склонившись, иглой орудует. Я тут же, рядом, стою, прохаживаюсь, смотрю на нее и жду — слишком уж долго она молчит, значит, важное что-то хочет сказать. И вот она вкалывает иглу в поролоновую подушечку, поднимает голову и произносит задумчиво:

— Таймураз хочет жениться.

— Таймураз?! — раскрываю рот от удивления. — На ком?

— Ты и сам бы должен это знать. Как-никак он брат твой.

— Ладно, — прошу, смутившись, — скажи.

— Она учительница, работает в нашей школе, — мать называет имя ее и фамилию и добавляет: — Городская.

— Да-а, — вздыхаю, — ну и летит же времечко.

— Летит, — соглашается она. — Чем дальше, тем быстрее…

Вижу — мы сидим за столом в нашем старом доме: отец, мать, Чермен и я, а перед нами, малолетний еретик перед святой инквизицией, стоит, опустив голову, Таймураз. Вина его состоит в том, что, не довольствуясь близким, кровным родством, он ищет отдаленного в природе. В нашем доме зимовали ужи, бегали по ночам, сопели и хрюкали ежики, орали птенцы, червей требуя, — какой только живности не навидались мы, но относились к этому терпимо, никто не ругал, не упрекал Таймураза — такая особенность у мальчика, животных любит. Однако млекопитающих, рептилий и пернатых ему показалось мало, и, продолжая поиски родства, он выкопал в лесу, привез на тележке и выгрузил в нашем саду средних размеров муравейник. Это было зимой, а когда пригрело солнышко и муравьи выглянули впервые из убежища своего, небоскреба земляного, им пришлось немало изумиться перемене ландшафта. Забеспокоившись, они принялись исследовать местность и начали вскоре захаживать в наш старый дом, чтобы закусить чем бог послал и время провести приятно.