Гибель гранулемы

Вертя бутылку в руках, покосился на Анну: «Неужели у нее кто-нибудь есть, и она боится встречи с ним? Кто-то, наверно, есть».

Абатурин стал откручивать пробку, но вдруг она быстро поползла из горлышка и выстрелила громко, как детская хлопушка. Павел еле успел подставить стаканы.

— Выпьем, — подвинул он Анне вино, — за диплом и за все хорошее.

Анна взяла стакан, подержала его в ладонях и растерянно поставила на место.

— Мне нездоровится, Павел. Спасибо.

— Но ведь сегодня… — начал было Абатурин.

— Я не стану пить. Не сердись. И есть тоже не хочу.

— Как же так?.. Не одному же мне?

— Не сердись, ради бога. Выпей один. И за себя и за меня.

Павел нахмурился, резко выпил стакан с кисловатым шипучим вином, налил второй и тоже выпил. Опьянение не приходило.

Обрадовался, увидев неподалеку знакомого краснолицего официанта, и попросил себе водки.

— Одну секундочку, — взмахнул парень полотенцем и понимающе улыбнулся. — Это — мигом.

Он действительно быстро принес крошечный графинчик с водкой, тут же перелил ее в стакан и, еще раз устроив на лице улыбку, убежал.

— Паша, хватит, — попросила Анна. — Ты отравишься так.

— Я за тебя, — упрямо качнул головой Павел. — За нас, Анна.

Он понимал, что ведет себя совсем не так, как хотел и как надо, но теперь уже хмель быстро туманил голову, и язык сам плел, черт знает что.

— Пойдем, — сказала Вакорина, вставая, — у меня кружится голова.

Вероятно, ей было неудобно входить с нетрезвым Павлом в автобус, и они пошли пешком по Пушкинскому проспекту.

Дойдя до входа в городской сад, Павел взял Анну под руку и, не спрашивая разрешения, повел по пустым аллеям, забрызганным теплым летним дождем.

Дождик медленно и монотонно бил по листьям; где-то в глубине сада надоедливо картавила ворона.

Анна подошла к сухой скамейке, защищенной от дождя деревьями, сказала Павлу:

— Посижу. Хорошо?

— Нет, — отозвался Павел и придержал ее за руку. — Постой, Анна. Я скажу что-то.

Она, верно, догадывалась, что он хочет сказать, и сделала слабую попытку помешать ему.

— Не надо, прошу тебя…

— Нет, — упрямо покачал головой Павел. — Я скажу.

Вдруг почувствовав, что его покидает храбрость и не желая пасовать в последнюю секунду, взял ее голову обеими руками и тяжело произнес, будто выталкивал слова изо рта:

— Как же, Анна? Ведь я хочу на тебе жениться…

Смутился, забормотал:

— Я не так, не для дурости, а чтоб все хорошо.

Анна смотрела ему прямо в глаза, не мигая, и Павлу показалось, что горят они в этот миг от странного чувства, похожего и на радость и на отчаяние одновременно.

Ничего не сказав, она совершенно неожиданно кулем упала на скамейку и, уткнув голову в колени, заплакала по-бабьи, навзрыд. Косынка сбилась на шею, и волосы тяжелой волной плеснули ей на колени.

Павел потоптался в полной растерянности, погладил ее по волосам и, вдруг подняв на руки, стал целовать Анну в разметавшиеся волосы. Они пахли ароматом хвойного мыла, дешевых духов и еще чем-то совсем незнакомым, верно — просто запахом чистых волос.

Трезвея, Павел почувствовал, как Анна на одно мгновенье сильно прижалась к нему, но уже в следующую секунду, резко толкнув его в грудь, встала на ноги.

— Я сяду, Павел. И ты тоже. У меня уже нет сил.

Погрызла кончик косынки, подняла на Павла покрасневшие глаза, сказала хрипло:

— Мне нельзя…

— Глупости! — бездумно выпалил Абатурин. — Как нельзя? У тебя же нет мужа.

Она отвернулась в сторону:

— И не будет…

— Вот и ерунда, — замахал он руками, считая, что Анна просто растерялась, и так, верно, бывает с каждой девушкой в ее положении. — Почему не будет?

Вакорина встала со скамейки, отошла в сторону, не обращая внимания на дождь:

— Я больна… Ты мог об этом догадаться…

Раскрыла дрожащими пальцами сумочку, достала платочек:

— У меня туберкулез, Абатурин.

И добавила, не поднимая взгляда:

— Я должна была сказать тебе об этом раньше.

Она вытирала платочком слезы, а они снова набегали ей на глаза и вместе с дождинками скатывались по щекам.

— Ты больше не приходи ко мне, слышишь? Ни к чему. Мне не нужна благотворительность. Не приходи.

Павел посмотрел на нее пристально, спросил:

— Ты придумала, чтоб освободиться от меня? Я не тот, кто тебе нужен?

— Нет, я больна…

Было заметно, что ей стало легче после признания.

Павел молчал несколько секунд, точно пытался себя уверить в том, что Анна говорит правду, и не мог. Наконец пожал плечами и внезапно повеселел:

— Ну и что? Я тебя живо вылечу, Анна. Поцелуями. Вот увидишь.

— Поцелуями… Ты плохо знаешь эту болезнь. Не понимаешь, что́ говоришь.

— Я уже вышел из пионерского возраста, Анна.

— Ты поймешь потом, когда будешь не так… — она замялась, подыскивая слово, — не так взволнован. Мы больше не будем встречаться. Проводи меня, Павел.

Они вышли на проспект. Вакорина ступала неровно, не глядела на спутника, спотыкалась.

— Постой, — взял он ее за руку, когда она стала заметно задыхаться. — Так нельзя.

Ей показалось, что он сказал эти слова равнодушно, совсем не так, как прежде, и продолжала упрямо идти, чтобы он не заметил сильно участившегося дыхания. «Вот и все…»

У крыльца своего дома слабо пожала ему руку, сказала:

— Не приходи… Если бы еще любовь… Но я не люблю тебя, Павел… Мне было приятно с тобой, но… не люблю…

Павел резко дернул головой, но, встретив взгляд заплаканных глаз Анны, сказал сухо:

— Не ври. Ты не станешь гулять, не любя.

Взял ее за руки, погладил сжатые кулачки:

— Я очень похож на прохвоста?

— Нет, совсем не похож, — растерялась она.

— Я буду завтра у драмтеатра в восемь.

Абатурин медленно шел к трамвайной остановке, в возбуждении о чем-то вполголоса беседовал с собой, и редкие прохожие оборачивались ему вслед.

Им владели путанные отрывочные чувства. Он вспомнил теперь, разумеется, странности в поведении Анны: пропущенные ею свидания, внезапные страхи, посещения больницы, ее оглядки и отказ даже поесть в ресторане, упорное нежелание Вакориной, чтобы он поцеловал ее. У Анны, без сомнения, нет ни мужа, ни жениха, никого, кроме него, Павла. Абатурин не слепой: она любит его, а эта придуманная фраза «Я не люблю тебя, Павел… Просто приятно с тобой» — это ложь, это, чтоб легче расставаться.

Да, она сказала правду: больна.

Что же теперь делать? «Не знаю, но я не отпущу ее от себя».

Он был совершенно расстроен, но вместе с тем ощутил какую-то странную, неясную облегченность души, какой-то удивительный вздох всего тела, будто выплыл из морского тумана, к пустому, скалистому, но все-таки берегу.

«Что такое, чему я радуюсь?».

Он вяло размышлял над этим, не замечая трамвайной толкотни и шума. И совсем внезапно усмехнулся, догадавшись.

Вот же в чем дело: он просто боялся, что у нее все-таки кто-то есть. Могла же она поссориться с тем, другим, или он уехал в долгую командировку, или служит в армии. Значит, никого нет. Между Анной и Павлом — только болезнь. Это серьезно, но ведь не катастрофа.

Абатурин подходил уже к общежитию, когда вспомнил, что сегодня пил, и товарищи заметят его состояние. Кузякин молча покачает головой и ухмыльнется: одно дело пунктики вырабатывать и совсем другое — жизнь.

Да, жизнь — сложная штука, и чем ты старше, тем она сложнее. Будь он, Павел, на месте Анны, может быть, поступил точно так же. Даже любовь нельзя покупать за унижения. Но ведь Анна должна уже знать его, — разве он мог бы когда-нибудь оскорбить ее глупым и не достойным мужчины сожалением или попреком. Ах, Анна, Анна!..

Прохаживаясь неподалеку от общежития, он пытался угадать свое завтра.

Придет или не придет Анна? Придет. Она поймет: он не из тех, кто вертится возле «Магнита», приставая к девчонкам, и туманно понимает смысл слова «совесть»… А если не придет? Что делать? Теперь даже представить себе нельзя, как можно без нее или без ожидания встречи… У Анны, и в самом деле, ужасная болезнь: разрушаются легкие… Но ведь теперь есть сильные средства против туберкулеза… Их не может не быть. Надо побывать у врача…