Юг

Энергичным, точным движением Гасанчук сдернул с мешочка шнурок. Рис!

Анисим Артемович сгорал от злости.

А присутствующие конторщики брали белые зернышки на зубы, пробовали, бесстыдно хвалили.

С тех пор Анисим Артемович возненавидел рисовую кашу. Через несколько месяцев председательша жаловалась соседкам:

— Не знаю, что это случилось с моим Анисимом. Поставила ему сегодня на стол кашу, так поверите, и в рот не взял. Трахнул ложкой по столу, вскочил, как ошпаренный, и вылетел из хаты… А каша была рисовая, белая…

Весной в плавнях «Червоного лана» развернулись работы по созданию первой рисовой плантации. Анисим Артемович, который вообще относился к природе довольно агрессивно, решил и на этот раз выжать из нее двойную пользу: в наполненные водой рисовые чеки он напустил зеркального карпа.

Гасанчук, узнав о такой рационализации, вихрем примчался к месту событий — в плавни «Червоного лана». Анисим Артемович как раз был на плантации. Он выбрался из воды, в грязи по пояс, — и встал на запруде, раскрасневшийся, довольный, с независимым видом.

— А теперь, девчата, поите его доотвала! — кричал он женщинам, работавшим на оросительной системе. — Давайте ему днепровской, свеженькой, он это любит. А на закусочку — солнышка, солнышка, солнышка!..

Можно было подумать, что Анисиму Артемовичу подчиняется не только колхозная водокачка, но и небесное светило.

Председатель «Днипрельстана», видимо, приехал сегодня с самыми лучшими намерениями. Об этом свидетельствовало уже одно то, что он оставил свою тачанку далеко в вербах и приближался к Анисиму Артемовичу пешком. Гасанчук хорошо знал, что сосед не выносит его быстрой тачанки.

— Вот приехал, Анисим Артемович, к вам на семинар, — сказал Гасанчук поздоровавшись. — Хочу кое-что позаимствовать. Ведь это идея, настоящая идея!

— Что ты мне разидейкался! — перебил его Артемыч. — Говори конкретнее.

— А вы будто и не догадываетесь… Хотим и у себя карпов расплодить.

— Ах, вот оно что… Вы слышите, девчата? — обратился Артемыч к своим колхозницам. — Курсанты приехали! Прочтите-ка им лекцию. Научите, как надо выращивать не голую кашу, а кашу пополам с рыбой!

— Откуда ж они, те курсанты? — язвительно спрашивали женщины, словно и в самом деле не узнавали Гасанчука.

— Ближние, — бодро отвечал Артемыч, — наши, днипрельстановцы.

И, повернувшись к гостю спиной, стал крутить цыгарку черными, измазанными илом по локоть руками. Гость терпеливо улыбался.

Но рис для обоих колхозов был пока еще только опытом, первой пробой. Его плантацийки скромно жались вдоль плавней, заслоненные могучими золотыми массивами пшеницы, перекатывавшейся горячим разливом до самого горизонта.

Из-за нее, из-за пшеницы, Анисим Артемович окончательно поссорился с Гасанчуком. Случилось это вчера в два часа ночи, после совещания в МТС. Надо сказать, что если Анисим Артемович не являлся на какое-либо совещание, то все председатели колхозов чувствовали его отсутствие. Без него особенно скучали те, кто любил видеть перед собой мишень для насмешек и шуток. Анисима Артемовича ничего не стоило вывести из себя. Для этого достаточно было подвергнуть критике его засаленный картуз, тот самый, в котором Анисим Артемович неизменно красуется на всех совещаниях вот уже два года подряд — и в будни и в праздники. Тут же фигурировала и полуторка, которую Анисим Артемович якобы выменял на каком-то предприятии за вагон простых веников. Затем на сцену выступали прошлогодние абрикосы. Что касается абрикосов, то это была подлинная история, которую Анисим Артемович не мог, к сожалению, ничем опровергнуть. Было! Было такое!

Как-то в прошлом году к нему на поле приехал секретарь райкома. Достал из машины кулек с абрикосами и давай угощать Анисима Артемовича и его бригадиров.

— Вот, — говорит, — ехал мимо садов, так мне девчата насыпали.

— Чьи девчата? — поинтересовались бригадиры.

— Днипрельстановские, — ответил секретарь.

Услыхав это, Анисим Артемович вдруг начал фыркать:

«Да разве это фрукта? Кислое, терпкое, аж бабушку с того света видно». За ним и бригадирам свело губы. «Не то, дескать, что в нашем саду. Не то, не то!»

— А у меня, кстати, и ваши есть, — спохватился секретарь и крикнул шоферу: — Сашко, ну-ка дай те, что нам садовник «Червоного лана» вынес.

— Вот это да! — с удовольствием причмокивал Анисим Артемович, беря абрикосы из второго кулька. — Сразу чувствуешь, что имеешь дело с культурной фруктой, а не с какой-то дичкой.

Бригадиры тоже пробовали и в один голос нахваливали. А шофер в это время стоял за машиной и, согнувшись в три погибели, трясся от смеха. С чего бы это он?.. Секретарь же сидел серьезный, слушал густую похвальбу и поддакивал. А когда с абрикосами было покончено, вдруг заявил:

— Должен вас, Анисим Артемович, немного разочаровать. Вот только что вы ели и хвалили днипрельстановские абрикосы. А те первые, от которых вы морщились и плевались, из вашего собственного сада. Для верности Сашко сделал на обоих кульках соответствующие пометки… вот…

С тех пор как только соберутся несколько председателей колхозов, сразу же заводят разговор про абрикосы. «Разве ж это фрукта? Кислое, терпкое, надо окулировать, улучшать сорт». Гасанчук, понятно, в таких разговорах задает тон, ему это как маслом по сердцу.

Но зато вчера Анисим Артемович отыгрался.

Вернувшись ночью из МТС, он на радостях растормошил всю семью. А как же! И жена его Романовна, и сын, тракторист Гриша, и дочка Аленка, работавшая у брата прицепщицей, — все должны были выслушать, как он, Анисим Артемович, отвоевал у Гасанчука комбайн. Ужинал и хвалился:

— «Сталинца» отвоевал!., Пусть теперь Гасанчук «Коммунаром» первого выпуска поскребет… Пусть попробует за пятидневку обкоситься, как пообещал! Ой, долго будешь гонять, Гасанчук, кузнечиков по своей пшенице! Почихаешь на полхедера!

— Он лобогрейки пустит, — отозвался с лежанки Гриша. — У него уже целая батарея стоит наготове.

— Ты спи там! — цыкнул Артемыч на сына. — Не твоя копна молотится.

— А чего? — прыснула дочь в подушку. — Разбудили всех, а теперь молчи.

— И молчи, готовое слушай! Слишком умные все стали… Конечно, мы не такие ученые и вымуштрованные, как Гасанчук, с ними всякий может разглагольствовать. Офицерская дисциплина у нас не заведена, кабинетов не устраиваем, к нам заходят, даже в дверь не постучав. Нет, попались бы вы к нему, он вас прибрал бы к рукам!

— Ну, пошла писать губерния, — сказала Аленка потягиваясь. — Нашло нынче на Петра, будет икать до утра.

— Глянь, кого она жалеет! — пожаловался жене обиженный Анисим Артемович. — Так, может, ему и «Сталинца» отдать — пускай поскорей уберет, пускай хлебосдачу первый в районе вывезет, а твоего отца в отстающие отожмет?! Дожил! В своей хате критикуют. Так критикуйте уже и за то, что в тачанках и колясках не разъезжаю, потому что мои выездные в поле, как проклятые, работают. Критикуйте за то, что поседел и выцвел ваш отец за четырнадцать лет на председательском месте в «Червоном лану». За все критикуйте! За то, что недосыпаю, недоедаю, за то, что артель нашу в этом году в миллионеры выведу! Где уж мне тягаться с Гасанчуком. У него все лучше! У него даже ордена не такие, как у меня, и медали не такие…

— Как раз медали у вас одинаковые, — заметила дочка. — У Петра тоже «За освобождение Варшавы».

Но Анисим Артемович уже разошелся, его трудно было остановить.

— Офицер, «катюшечник», гвардеец! А я что? Сапер с двумя лычками! Мосты ему строил — и только. Переправы ему наводил — и все! Он еще и сейчас красными кантами сверкает, белые подворотнички каждый день подшивает, а я за работой и картуз не соберусь себе купить. Засалился, довоенный… Не спорю, довоенный!.. Зато брошу я этот картуз на нашу пшеницу, так он на колосьях повиснет. А на гасанчукову брошу, так до земли провалится…

— А вы, папа, давно видели его пшеницу? — спросил сын, посмеиваясь под одеялом.