Облава на волков

Время от времени слышалось, как за дверью кто-то топает ногами, сбивая снег, входил человек в тулупе или полушубке, и вместе с ним врывалось облако мелких, твердых снежинок, засыпавших пол корчмы, точно песком, до самой середины. Вошедший, перешагнув порог, еще раз топал, стряхивая снег, и, если приносил вино на пробу, ставил его на стол и садился. Служившая печью огромная железная бочка, потемневшая и заросшая грязью, точно брюхо буйвола, трещала и пыхтела, накаляясь до красноты, воздух вокруг нее дрожал, точно летнее марево, а от запаха молодого вина и мокрой овчины все помещение сладостно колыхалось. Фантастические рисунки на стекле ближайшего окна превращались в мутную влагу, кто-то вытирал рукавом нижнее стекло, и тогда становилось видно, как у самого окна гнутся ветви дерева, черные, как уголь, сиротливые и печальные; виднелись и призрачные очертания ближних домов, заштрихованных белой сетью снежинок, за ними уходил в небо, точно кабалистический знак, журавль старого колодца, и все вокруг, растворяясь в серо-белой мгле, наводило на мысль о чем-то колдовском и загадочном. Настроение в корчме тоже было каким-то необычным. Мужики уже целый час отпивали по глотку, на щеках выступил легкий румянец, но голоса никто не повышал, а все с ритуальной торжественностью тихо и чинно беседовали о тонкостях винодельческого искусства. Самый молодой из сидящих в корчме, тракторист, который все время ждал удобного момента, чтобы снова и снова вклиниться с нерешенным вопросом о своем сынишке, осторожно поставил выпитый стакан на стол и произнес, как заклинание:

— Приехал я сюда за тридевять земель, чтоб заработать и чтоб мальчонку на ноги поставить. А что же получается? Говорят, снимай ему комнату, но как же это ребенку семилетнему комнату снимать? Придется нам с женой отсюда уезжать. Уеду, и больше никаких. Как погода позволит, так и наймусь в другое село, где школа есть. Один у меня сын, хочу его в люди вывести…

— Мы их в человеки выводим, а от них потом ни слуху ни духу, — сказал дед Ради по прозвищу Подтянипортки. — Во всем селе молодого не сыщешь. Прошлым летом приехал мой старшой, с женой вместе. Три года не виделись ни с ними, ни с внуками. Сын когда-никогда хоть напишет, а эта-то, сноха, и знать нас не желает. Ракию хлещет и дымит, как труба, чистая прости господи. А рот откроет — хоть святых выноси. Мы со старухой думаем, ну вот, все ж вспомнили про нас, а они, слово за слово, к тому клонят, чтоб я полдвора продал, а денежки — им. Дачный участок, вишь, купить хотят. Раньше я им три тыщи на машину отвалил, а теперь они с дачей ко мне подбираются. Нет уж, говорю, дураков нет. И брату твоему, говорю, ни шиша не дам, пока жив, потому как и он сколько лет глаз не кажет. Без нас, говорю, вы женитесь, без нас рожаете и крестите, без нас и дачи стройте. Ты, говорят, о нас не думаешь, ты уже в годах, а у нас вся жизнь впереди. То-то и оно, говорю, что в годах, мне и нужно, чтоб у меня и дом был, и двор, и деньги про черный день, не то и воды никто не подаст, когда с постели вставать перестану. Так и отправил их с одним мешком картошки.

— Пангаровы отца хоронить не приехали, — подал голос кто-то другой. — Двое сыновей и две дочери, и ни один горсти земли на гроб не бросил. Тот телеграмму поздно получил, этот в командировке был… А когда надо было делить дом и двор, все сразу заявились. Разругались насмерть, пока последнюю черепицу не поделили…

Метель ударила по стеклам, засыпая их снегом, печные трубы взвыли зловеще, точно сирена, а печка с буйволиным брюхом подавилась, закашлялась, выбросила сноп огня и словно приподнялась над полом. Пришел черед пробовать вино Жендо Иванова Разбойника. Корчмарь вытащил из бутылки кукурузную кочерыжку и начал было разливать, но в это время дверь, распахнувшись, с силой ударилась о стену. В белой струе метели появилась рыжая, точно пламя, собака и стала на трех лапах посреди корчмы. Все уставились на нее, будто в корчму ворвался злой дух, воплотившийся в эту рыжую хромую собаку. Она поворачивала голову, обводя то левым, то правым глазом мужиков, словно выискивая, кому бы что-то сказать или кого бы пометить черным знаком беды. Никто не смел шевельнуться, чтобы не привлечь ее внимания.

— Ананий Безносый! — воскликнул корчмарь. Он был соседом Анания и каждый день видел пса у того во дворе. — Не кормит его, вот он и бродит, проклятущий. Пшел, Ананий, пшел!

Корчмарь замахнулся на собаку и нечаянно сбросил со стола на пол один стакан. Собака, видно сообразив, что ее приход неприятен людям в корчме, выскочила и исчезла в кружении снега. Суеверные старики увидели в ее появлении дурной знак. Собаки предсказывают землетрясения, резкое ухудшение погоды и смерть. Ананий живет один как сыч, не дай бог случись с ним что, никто и не узнает. Однако Стоян Кралев сказал, что всего час назад видел, как Ананий идет с коромыслом от чешмы [3]. То же подтвердили и другие, и дегустация продолжалась. Жендо Иванов Разбойник, чьи вина были на очереди, стащил с головы кепку и зажал ее под мышкой. Виноградником он обзавелся недавно, вино делал первый раз и потому в ожидании оценки напрягся, как на экзамене. Оказалось, что из стакана, который уронил корчмарь, пил Калчо Соленый. Корчмарь поискал было еще стакан, но не нашел и налил ему вино в бутылочку из-под лимонада. Первым отпить вино и произнести благословение была теперь очередь Калчо Соленого; он взялся за бутылочку, но не донес ее до рта. Пальцы его, отдернувшись от бутылочки, сдвинули головы, точно пять сказочных человечков, вступивших в какой-то заговор или решавших, что делать дальше. Мужики за столом примолкли, не отводя глаз от человечков, словно пытаясь услышать, о чем они шепчутся, и угадать их намерения. Не могу сказать, сколько времени это продолжалось, но, вероятно, довольно долго, потому что мне стало неловко и тягостно. Но и я, как все, не смел шевельнуться, чтобы не нарушить, как мне показалось, какой-то их ритуал. Я позволил себе только обвести их взглядом и заметил, что высокий, с залысинами, лоб Жендо побелел, а глаза Калчо Соленого подернулись влагой. Видимо, возбужденный всей церемонией, он не выдержал напряжения, становившегося все более мучительным, закрыл глаза ладонями, и из его уст вырвалось дикое, душераздирающее стенание:

— М-ма-а-ах!

Корчма утихла, за соседними столиками мужики поставили стаканы и обернулись к столу Калчо Соленого. Несколько секунд прошло в тяжелом молчании. Лицо Жендо из белого стало лилово-красным, он вытер кепкой потное темя и снова зажал ее под мышкой. Руки его дрожали, он принялся тереть их одна об другую. И тогда Иван Шибилев вдруг вскочил, словно вспомнив что-то важное и веселое, отпил глоток вина и сказал, улыбаясь:

— Эй, люди! Я ведь пришел сказать вам о волках, и вот поди ж ты — вино меня с панталыку сбило. Вы знаете, что в наших угодьях появилось три волка? Нынче утром Керан-пастух приходил ко мне домой, просил ружье. С десяток овец, говорит, задрали, а ружей-то у нас нет, вот и не можем от них избавиться. От одной кошары отгоним, они на другую налетают. В селе, говорит, вон вас сколько, охотников, вы б их мигом перестреляли. Следы их к Карьеру ведут, днем они там прячутся. Я ему ружья не дал, потому что решил — мы и впрямь за день с ними справимся. Пошли? Устроим облаву.

Как мы увидим в дальнейшем, Иван Шибилев, по прозвищу Мастак, всегда отличался немалыми чудачествами, поэтому его предложение отправиться в самую метель в лес на волков не столько удивило, сколько рассмешило тех посетителей корчмы, что не были охотниками. А он заговорил об облаве с веселым воодушевлением, как человек, которому пришла в голову мысль, неожиданная и для него самого, и это было вполне в его характере. Самое странное, что за столом оказались и остальные пять членов местной организации охотников, и все они, словно успели предварительно сговориться, повскакали и двинулись по домам за ружьями. Когда они уже вышли из корчмы, Иван Шибилев попытался было отвертеться, сказал, что метель разыгралась и лучше бы отложить облаву на завтра, но остальные пятеро заявили, что откладывать ни в коем случае нельзя, и даже упрекнули Ивана — поздно, мол, идти на попятную. Договорившись встретиться через полчаса у его калитки, охотники разошлись по домам за ружьями.