Невеста

— Лезет она не в своё дело! — рассердилась Мария. Усталость её как-то сразу пропала. Она встала с кровати, прошлась несколько раз по избе от стола до дверей, потом села на лавку и сказала просто:

— Не решила я ещё…

И будто испугавшись себя, бойко заговорила:

— И Тихон тоже хорош. Человек нового поколения, а по старинке жить хочет. С матерью наперёд договорился, я, видно, своего голоса не имею. Как был несознательный, так несознательным и остался. Помните, в пятьдесят шестом решение вышло о снижении налогов с колхозников. Мероприятие исторической важности. Попросила его, как хорошего работника, выступить — сказать о силе колхозного строя, о заботе партии и правительства… А он! Смотреть на него было стыдно. Вышел на сцену в клубе, помял шапку в руках и выдавил: «Послабление, значит, нам вышло. Спасибо, с умом писано». Больше от него ничего и не дождались. Полностью аполитичный человек и упрямый. Конечно, нравится он мне… Иногда о нём думаю. Только какой он муж, если от несознательности своей не отказывается?

— Бывает, человек не умеет говорить, а сердце у него хорошее.

— И вы такой же. А ещё папин друг, — с досадой сказала Мария и ушла из избы, хлопнув дверью.

Вечером Иван Фёдорович долго сидел на крыльце. Ночь наступала незаметно; сначала гнездилась у стен сараев и конюшен, обвивала темнотой частоколы, а потом выползла в переулок. И чем больше загоралось на потемневшем небе звёзд, тем тише становилось в деревне. Ночь и тишина здесь были неразлучны.

Иван Фёдорович хотел идти спать, но услышал разговор. К палисаднику подошли две девушки и сели на скамейку, не заметив его. В одной он узнал Марию и решил её дождаться — ещё раз поговорить.

Незнакомая девушка рассказывала Марии о каком-то Степане, который обижает её при людях.

— А ты? — спросила Мария.

— Что я… И просила и ругала, а он только смеётся.

— Всё ясно. Поговорю в райкоме комсомола…

— Не надо, Маша. Люблю я его. Может, переменится после свадьбы.

— Нельзя выходить за человека, который не умеет уважать женщину. Сначала сделай его достойным своей любви.

— Смешная ты. Как сделаешь-то? Не любишь сама, хорошо и советовать.

Девушки замолчали. Иван Фёдорович думал, что они сейчас разойдутся, но белые платки сблизились, и он услышал потеплевший голос Марии:

— Ночью приснится Тихон, приласкаюсь к его плечу. И такая радость у меня на душе. Такая радость… Только не верю я мужчинам. Кто знает, какое сердце у них? Тихон молчит всегда… А может, чужой он человек нашим людям. Как я ему душу свою отдам на всю жизнь… Твой Степан открытый, разговорчивый. Тебе легче, а мой…

— Не знала я, Маша. Ничевошеньки я не знала…

Громко заухал в лесу филин, девушки замолчали и прижались друг к другу.

На другой день, простившись с хозяйкой, Иван Фёдорович рано утром отправился к бригадиру узнать, не поедет ли кто в район. Срок командировки кончился— Иван Фёдорович искал попутчика до пристани. Бригадира дома не оказалось. Не было его и на конном дворе. Колхозницы, сидевшие у ворот на скамейке, сказали, что он уехал в поля. И узнав, зачем он городскому человеку понадобился, посоветовали:

— А ты подожди тут. Тихон за железом поедет в район. Вот и отвезёт тебя по пути.

Иван Фёдорович подсел к колхозницам на скамейку. Они знали гостя Фёклы Семёновны и, не стесняясь, продолжали обсуждать бригадира.

— Добрый человек он, да бесхарактерный. Всем уноровить думает. Тихона бы на его место. И мы бы не хуже людей жили…

— Говорят, опять Тихон сватает Марию?

— Сватает, мне сама Фёкла сказывала. Да не хочет Мария за него выходить.

— А какого ей лешего надо! Кто ещё на её позарится. Мужику баба нужна — не патефон…

— Уж так…

Наговорившись, колхозницы поправили платки, взяли грабли и пошли в лога грести сено, посоветовав Ивану Фёдоровичу сходить на ферму.

— Тихон там телятник строит…

Иван Фёдорович прошёл через всю деревню, спустился к маленькой речке, которую переходили вброд белые куры, и поднялся к молочнотоварной ферме.

За старым телятником с почерневшей соломенной крышей стоял новый, уже закрытый сруб, оставалось только вставить окна и навесить двери.

К Ивану Фёдоровичу подошёл паренёк лет двенадцати, до смешного серьёзный и суровый. Он сказал, что работает водовозом на ферме, и спросил:

— А вам кого?

— Тихона Андреевича.

— Тогда вот туда идите. Он косяки врубает. Тихон у нас мастер. Оконные подушки врежет, как пришьёт.

Иван Фёдорович улыбнулся. Маленький водовоз понял улыбку по-своему и обиделся:

— Хоть кого спросите, все так скажут! Иван Фёдорович пошёл на стук топора к новому телятнику.

Высокий черноволосый колхозник, широко расставив ноги, вырубал пазы в оконном косяке. Два парня смотрели на него с хорошей завистью. Плотник работал красиво, спокойно и ровно рубил звенящее дерево. Закончив один косяк, он взялся за другой, но, взмахнув несколько раз топором, остановился.

— Поезжай, Тихон. Без тебя управимся, не бойся. Завалим где, поправишь потом, — уговаривали его парни, по-видимому, школьники из старших классов.

— Ладно, — согласился Тихон Андреевич, — не забывай. Вася, про клинья.

Увидев Ивана Фёдоровича, он воткнул топор в бревно и подошёл. От него хорошо пахло смолой, мелкая щепа висела на его гимнастёрке и белела в волосах, как ранняя седина.

— Меня ищете? — спросил он.

— Вас…

У жениха Марии было обыкновенное русское лицо, с крепко посаженным носом. Запоминались тёмные грустные глаза и большие загорелые руки. На вид ему было лет тридцать пять, не больше.

Он заметил, что городской человек любуется новым телятником, и улыбнулся.

— Нравится? Второй за этот год выстроил. Тепло будет нынче телятам. Расти знай…

Тихон Андреевич застеснялся своей радости и переменил разговор:

— А вы по какому делу ко мне?

— Слышал, что в район собираетесь. Не подвезёте по пути?

— Можно… Сейчас пойду запрягать. Сразу за деревней начинались пожелтевшие поля, изрезанные бурыми оврагами и перелесками. Рядом с дорогой колхозницы обжинали поля для комбайна, кланяясь созревшей ржи. Тихон Андреевич больше молчал, но на вопросы попутчика отвечал охотно. Ивану Фёдоровичу хотелось узнать, что заставило такого, по словам Фёклы Семёновны, умного и рассудительного человека стать второй раз женихом Марии.

Пожелтевшие поля тянулись километров пять и кончались серой вытоптанной поскотиной.

Переехали речку по новому мосту и стали подниматься в гору, к деревне.

Деревня была небольшая, домов двадцать, а Иван Фёдорович насчитал шесть новых срубов под избы.

— Смотрите, сколько людей строится! — показал он Тихону Андреевичу, когда они проезжали мимо.

— Пора и строиться, — ответил тот. — Сколько лет на отцовском жили. Пора о будущем думать, не одним днём жить… А я вас где-то видел. У Семёновны, случайно, не останавливались?

— Останавливался, Неделю жил, — ответил Иван Фёдорович.

— Справедливая старуха.

— А вы, кажется, жениться хотите на её дочери?

— Хочу. — Тихон Андреевич усмехнулся. — Вам, наверно, уже рассказывали о сватовстве моём. Послушали, посмеялись, поди, а зря. Мария поговорить любит. Это правда. И без толку порой говорит. А человек она неплохой. Она, допустим, в одну сторону ошиблась, а я в другую…

Тихон Андреевич достал папиросы, угостил Ивана Фёдоровича, закурил сам и продолжал:

— Человека обругав легко, а понять трудно. Я Марию тоже осуждал, даже из сердца хотел вытравить. А ведь она и тогда не для себя жила, а для людей. Не все так могут… Я про себя расскажу. Вернулся с фронта в сорок пятом, гляжу на свою деревню, гляжу на людей и не узнаю. Прямо сказать, рушится колхоз: ни работы настоящей, ни порядка. Одни разговоры. Изо всей деревни две-три семьи живут, а остальные… В общем, плохо. Сжал я покрепче зубы и начал работать. Себя не щадил и другим спуску не давал. В сорок девятом мать у меня умерла, я с сестрёнкой остался, потом к Марии посватался. Красивая она тогда девушка была, ну и честная, а болтовне её я значения не придавал. Мало ли у кого какой характер? А как обругала она меня врагом народа… Ну тут… Держался я, правда, стойко, в правоту свою верил, но в душе оборвалось что-то. Тяжело, когда близкие не верят. Стал я потихоньку своё личное хозяйство налаживать. Одной картошки сколько садил. Осенью в город мешками возил продавать. На колхоз, признаться, рукой махнул, но работать не отказывался, чтобы люди не осудили. Жил хорошо вроде, а сердце болело. Тосковать я начал, пить стал, сознаться. Чувствовал, видно, что не по той дороге иду. Потом сентябрьское постановление вышло, опомнился…