Ставка на совесть

— Тридцатый, что там у вас?

Первый раз с начала учения голос командира роты встревоженно дрогнул.

У Хабарова гулко, как от внезапного падения во сне в пропасть, заколотилось сердце.

— Что случилось?

— Выясняют, — мрачно ответил Кавацук. — Это же Перначев: у него всегда не как у людей.

— Резину тянут…

Кавацук перебил:

— Тридцатый докладывает: мостик через траншею переломился, и пушка застряла. Отделение сержанта Бригинца помогает артиллеристам.

— Хорошо, — успокоенно сказал Хабаров, довольный тем, что случилось только это.

Наступающие атаковали вторую траншею. Комбат и командир роты побежали вслед за атакующими. Густое сопение Кавацука вызвало у Хабарова раздражение. «Надо поинтересоваться физической подготовкой офицеров». Сам Хабаров дышал ровно, глубоко. Разгоряченное лицо и шею приятно освежал мягкий ветерок. По ногам упруго хлестала влажная трава, от ее прикосновений на коленях промокли бриджи.

Полигон ведь просто большущий луг, пестрый от цветов. И днем, когда он залит солнцем, когда никто не стреляет и не рокочут машины, здесь удивительно хорошо. Над лиловыми и белыми головками дикого клевера жужжат пчелы, в дрожащем мареве резвятся птицы… От знойной луговой тишины неизъяснимым трепетом наполняется сердце. Это чувство всегда испытывал Владимир Хабаров, бывая в лесу или в поле. Но лениво брести по лугу, с наслаждением вдыхать теплый, настоянный на травах воздух, сбивать ногами желтую пыльцу с цветов — как редко выпадает такое на долю строевого командира!..

Впереди справа показались макеты танков, за которыми цепью рассыпалась фанерная пехота. С помощью лебедок и тросов все это медленно надвигалось на наступающих, как бы грозя ударом во фланг смять их. Капитан Кавацук с будничной неторопливостью, которая в начале учения едва не вывела из терпения комбата, отдал командиру первого взвода Перначеву распоряжение развернуть взвод фронтом направо и, используя приданную артиллерию, огнем с места отразить контратаку; остальным взводам наступать в прежнем направлении.

В свете ракет Хабаров увидел, как солдаты побежали навстречу двигавшимся со стороны перелеска танкам и пехоте. Выстрелила противотанковая пушка. Выпыхнув назад пламя, оглушительно ударил ручной гранатомет. Солдаты продолжали бежать, чтобы занять удобную позицию. И вдруг среди нарастающего шума боя взметнулся жуткий человеческий вскрик. Хабаров похолодел. Вырвал из рук Кавацука микрофон и крикнул:

— Всем прекратить огонь! — Он кинулся туда, где, перестав стрелять, засуетились люди.

Движение на полигоне замерло. Некоторое время кое-где еще продолжали мигать мишени. Но вскоре и они погасли. В наступившей тишине взвыла сирена санитарного автомобиля.

Хабаров подбежал к сбившимся тесным кругом солдатам, резким окриком приказал расступиться и в свете прожектора увидел на земле согнутого, с запрокинутой головой человека. На синюшном лице с широкими, вздутыми ноздрями застыло изумление. В уголках приоткрытого, опушенного черными юношескими усиками рта пузырилась бледно-красная жидкость. Хабарову бросились в глаза еще не замусоленные ефрейторские нашивки на погонах лежавшего. Рядом с ним на корточках сидел солдат — по его испуганному лицу текли слезы — и с отчаянием в голосе твердил:

— Сеня, Сеня, ну Сеня же…

На траве сиротливо лежали автомат и гранатомет с торчавшей из дула конической головкой противотанковой гранаты.

Хабаров приподнял голову ефрейтору — щеки были мягкие, чуть теплые, — положил себе на колени и торопливо стал снимать снаряжение.

— Помогайте! — бросил он плачущему солдату.

Подъехала санитарная машина, а следом — командирский ГАЗ-69. Выстрелом хлопнула дверца, солдаты отпрянули от полковника. Надвинувшись на Хабарова, Шляхтин яростным шепотом процедил:

— Ну, академик, натворили дел…

И, глянув поверх голов, грозно спросил:

— Кто стрелял? Чьи солдаты?

— Мои, — пролепетал командир первого взвода лейтенант Перначев. Сжавшись так, что закраины каски чуть не уткнулись в плечи, он сделался маленьким и немощным. Шляхтин метнул взгляд с Перначева на Хабарова — усы полковника вздрагивали от нервного тика — и приказал:

— Учения прекратить! — а сам зашагал к автомашине. Повернувшись, оскорбительно бросил:

— Доигрались… Либер-ралы!

Хабаров стоял по команде «Смирно», слегка вскинув голову и плотно сжав губы. В таком положении он оставался еще с минуту после отъезда санитарного автомобиля и командира полка. Потом подозвал Кавацука и подавленно произнес:

— Постройте роту, проверьте и ведите в расположение.

А в голове билась одна-единственная мысль: «Как это случилось? Как?..»

II. НАЧАЛО

1

Майор Владимир Александрович Хабаров батальоном командовал всего пять месяцев.

Мотострелковый полк, в который Хабаров получил назначение, квартировал на дальней окраине города, вытянувшегося по высокому берегу Днепра. Приехал туда Хабаров в пуржистое январское утро и сразу направился в часть. В груди у него посасывало. То ли от студеной неприветливости нового места, то ли от беспокойства: как встретят? Вопреки предчувствию молодого комбата встретили радушно.

— Рад, весьма рад, — пророкотал командир полка. Его густой, доброжелательный голос несколько смягчил суровость, которой, когда Хабаров докладывал, повеяло от внешности полковника: немигающий жесткий взгляд, орлиный нос, «старшинские» усы, колючий бобрик волос. Пригласив Хабарова сесть, Шляхтин поинтересовался, с кем он приехал, где семья.

— В Загорске у тещи.

— А вещи?

— В камере хранения.

— Где бы вас устроить? Вот проблема… — Шляхтин большим и указательным пальцами провел по своим мохнатым бровям — от висков к переносице. — С жильем у нас еще хреново. Ладно, пока один — поживете в офицерском общежитии. К лету, возможно, отстроят дом. Хозяйственники обещают. Но им верить… Как с семьей думаете?

— Раз ничего нет, придется снять у частников.

— Добро… — Шляхтина такой ответ удовлетворил. Считая, что больше говорить на эту тему не стоит, он грузно повернулся на стуле и нажал кнопку, приделанную к краю тумбочки с телефонами. В коридоре послышался топот ног. В дверь постучали, и влетел дежурный. Он лихо вскинул руку к шапке и замер в ожидании. Шляхтин распорядился:

— Прыщика ко мне!

Дежурный моментально исчез. Заметив удивление на лице новичка, полковник не без самодовольства пояснил:

— Не терплю расхлябанности. Считаю: чем строже командир, тем боеспособнее часть… Кем были до академии?

— Заместителем командира батальона.

— Добро.

Через несколько минут в кабинет осторожно вошел невысокий, плотный подполковник с щеточкой рыжих усов, зажатых между вздернутой верхней губой и оттянутым книзу носом, острым, как у ежа. Шляхтин без тени сожаления бросил вошедшему:

— Замену тебе, Фрол Лукич, прислали. Знакомься: майор Хабаров, из академии.

Старый командир батальона ощупал своего преемника сухо поблескивающими глазами, протянул руку и назвался:

— Подполковник Прыщи́к.

На последнем слоге своей фамилии он так повысил голос, что чуть не сорвал его. Казалось, подполковник хотел подчеркнуть этим, что не потерпит, если кто-нибудь произнесет его фамилию иначе. И в самом деле, как потом узнал Хабаров, Прыщи́к обижался на всякого, кто называл его просто Пры́щик. Только для командира полка он делал исключение…

— Ну, а Москва как? На месте? — спросил Прыщик Хабарова, когда они, выйдя из штаба полка, направились в расположение первого батальона.

— На месте, — подтвердил Хабаров и в душе улыбнулся вопросу.

— Как-нибудь съезжу, погляжу. Воевал там в сорок первом…

Минутой позже Прыщик снова спросил: «Прямо из академии, значит?» Хабаров почувствовал, что этого странного подполковника вовсе не интересует то, о чем он спрашивает, а занимают какие-то свои, неведомые Хабарову мысли.