Ставка на совесть

— Скажите, Перначев, — вдруг тихо проговорил Хабаров, — если завтра в бой, кому вы доверите самое ответственное задание? Кто из ваших подчиненных, если потребует обстановка, прикроет своей грудью вас, командира?

Вопрос вызвал в памяти лейтенанта дымящееся поземкой поле и белое, с бисеринками пота, страдальческое лицо Мурашкина. «Этот?» Перначев не мог сказать про него: «Да». А об остальных? Он отчетливо увидел цепь солдат, словно убегавших от него. Перначеву стало не по себе.

Молчание затягивалось. Офицеры начали перешептываться. Самарцев не выдержал:

— Отвечайте, мы ждем.

С трудом разжав губы, Перначев пробормотал:

— Я полагаю, каждый способен… В присяге говорится… — Он умолк, почувствовав зыбкость своего утверждения.

Офицеры заулыбались. Самарцев спросил, есть ли еще вопросы к Перначеву.

Вопросов больше не было.

— Кто желает выступить?

Таких тоже не оказалось.

Петелин снял очки и стал нервно протирать стекла: он так тщательно готовил заседание бюро — и вот на тебе: молчат. И тогда он поднялся сам.

— Кого как, а меня ответы Перначева не удовлетворили. Почему? Потому что Перначев, чувствуется, идет не со взводом, а сбоку, Не живет, чем живет взвод, а наблюдает. Подчиненных знает слабо, не верит им. Случай с Мурашкиным — лишнее тому доказательство… Перначев упомянул присягу. Да, присяга обязывает… Но кроме долга у солдата есть право на чуткое к нему отношение. И это, думается, не только к Перначеву относится. Если приоткрыть дверь нашего хозяйства да заглянуть… к товарищу Кавацуку хотя бы. У личного состава одни взыскания. И что удивительно — это мало кого тревожит. Эдакое олимпийское спокойствие. Пора отрешиться от него. Пора!

После Петелина поднялся Кавацук. Грузно, словно его поддерживали под мышки.

— Ясно, может, оно и так. А ежели с другой стороны: не всегда, что блестит, — золото, — витиевато повел он речь. — Ясно, может, и перегибы случаются. Так ведь подсказать нужно… Капитан Петелин у нас много работает. А чтобы так, конкретно: «Вот тут у вас, товарищ Кавацук, недоработочка…» Конкретно, понимаете?.. — Кавацук сожалеючи вздохнул. — Нет еще у нас такого. — И сел, обмякший, с выражением правдолюбца на лице.

Петелин почувствовал, как ошпарило ему щеки. Он машинально притронулся к очкам, но тут же опустил руки. Первым его порывом было бросить Кавацуку: «Это неправда! Вспомните-ка наши беседы еще при подполковнике Прыщике!» Но он удержался, чтобы своим выступлением не наложить табу на откровенность собравшихся. Пускай говорят…

И Павел не промолвил ни слова.

Взглянув на его лицо с заметно заострившимися в последние дни чертами, Хабаров начал догадываться, что с замполитом что-то происходит.

— Так в чем же все-таки причина неполадок? — спросил он Кавацука.

— Руководим плохо, — ответил за Кавацука Самарцев.

— Это целиком зависит от нас. Варягов сейчас нет, звать некого. — Хабаров развел руками.

Офицеры заулыбались: ведь реплика Самарцева прозвучала несколько двусмысленно, и то, что комбат не отнес ее целиком на свой счет и не обиделся, понравилось всем.

Продолжал Самарцев:

— Начну с нашего распорядка. Сколько говорят: пора упорядочить рабочий день офицера. А что в итоге? Торчишь в подразделении от зари до зари. А надобность? Иной раз — никакой. — Самарцев пробороздил рукой волосы. — Мы понимаем: когда надо — дело другое. Но каждый день… А почему так? Потому что слишком опекаем солдат. Выделяют, скажем, команду для уборки территории — старшим идет офицер. Что-нибудь такое третьестепенное — опять офицер. Оружие мы солдату доверяем, а вот метлу или лопату?..

— За роту ты же отвечаешь, — бросил Кавацук. Он сидел уже в своей излюбленной позе — привалившись к спинке стула и соединив руки на животе. Стриженная под «бокс» и оттого кажущаяся квадратной голова его была втянута в плечи. Самарцеву словно подножку дали, он запнулся. Паузой воспользовался командир третьей роты Сошников:

— Верно, чувствуешь себя за все в ответе — тут и суток мало. А подчиненным эту ответственность не прививаем.

— Почему? — спросил Хабаров. — Есть же в подразделениях люди, которым не откажешь в чувстве ответственности за дело. У вас, например, сержант Бригинец, — кивнул он Кавацуку.

Тот выпрямился, удивленно глянул на командира батальона: откуда, мол, вам известно? — и со вздохом сказал:

— Таких, как Бригинец, раз, два и обчелся.

— Воспитывать нужно, — сказал Хабаров.

— Пока вырастишь, глядь — он уже увольняется, — ответил Кавацук.

— Чего ж ты хочешь? Чтобы увеличили срок службы? — насмешливо бросил Самарцев.

— Да нет… Впору сократить его. И порядку будет больше, и боеготовность не пострадает.

— Ну, это не нашего ума дело, — протянул Самарцев.

Но Кавацук перебил его:

— Демократию зажимаешь.

— Пожалуйста, высказывайся. Только по существу. Сам ведь жалуешься: времени на воспитательную работу нет.

— Конечно нет, — принял сторону Кавацука Сошников. — А замполитов в ротах упразднили.

— Зато есть партгруппы и комсомольские организации, — поднял голову Петелин.

— А кто за роту отвечает? — снова сел на своего конька Кавацук.

— Ты, понятно. Но дай почувствовать это и им, — возразил Самарцев.

— А время? Где время на это взять? — выставил контрвопрос Сошников.

Хабаров внимательно слушал каждого. Но он сомневался, чтобы все упиралось в загруженность офицеров. И почему никто не говорит о Перначеве? Ведь именно его отношение к служебному долгу обсуждается на бюро. И в этом молчаливом обходе того, что, казалось Хабарову, должно было офицеров взволновать, он мало-помалу разглядел ответ на тревоживший его вопрос и попросил слова.

— Без рекогносцировки трудно организовать бой, да еще на незнакомой местности… — начал он негромким, ровным голосом. — Вот мы с товарищами Петелиным и Самарцевым и решили поговорить о наших делах на бюро. Да и причина для этого основательная — последний фокус Перначева. Именно последний… У него и раньше случалось по службе… На прошлой неделе проверял я занятия в поле. И что же вижу? Положил Перначев взвод на снег и ну объяснять, как солдат должен атаковать противника. Долго, очень долго объяснял, а потом удивляется: почему подчиненные слабо усвоили? А если бы вас, товарищ Перначев, вот эдак, в снег… Как бы вы восприняли учебный материал? — Хабаров сделал паузу и, повысив голос, продолжал: — Я не говорю о других недостатках в организации занятия. Например, Перначев совершенно забыл о «противнике» и никак его не обозначил. Я считаю так: раз ты выбрал себе в жизни дорогу — быть офицером, так иди по ней, как при форсированном марше, выкладывай всего себя. Давайте условимся: сообща отбросим все, что не годится. И еще хочу вам заметить: о каждом офицере я буду судить не по прошлым заслугам или промахам, а по нынешней работе. И прошу партийную организацию помочь мне. — Хабаров помолчал, словно обдумывая, что бы еще сказать, потом повернулся к Перначеву и подобревшим голосом закончил: — Хочу верить: когда у вас истечет кандидатский стаж, мы единогласно примем вас в партию.

— Буду стараться… — подавленно вымолвил лейтенант.

IV. ПЕРВЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ

1

Настроение полковника Шляхтина было испорчено с самого утра. Едва он переступил порог своего кабинета, как ему доложили: накануне вечером в городе возле «забегаловки» был задержан патрулями солдат автороты. Шляхтин приказал «дать сукину сыну на полную катушку», выговорил замполиту за то, что он плохо воспитывает людей, подписал срочные бумаги и, выполнив целый ряд других неотложных дел, натянул шинель, надел папаху. В меру заломленная назад, эта папаха очень была к лицу полковнику, мужественно красивому, с подкрученными черными усами и густыми, вскинутыми, как орлиные крылья, бровями над крупным, с горбинкой, носом.

Хлопнув дверью, Шляхтин тяжелыми широкими шагами прошел мимо вытянувшегося за столиком дежурного и через плечо бросил: