Проводы

Замуж вышла она поздно. И совсем бы не вышла, не встреть она такого же, как сама, скромного, тихого, неустроенного человека. Первая жена разочаровалась в нем, недобытчике, развелась, отсудила у него полкомнаты, а потом выжила совсем. Снял он угол у старушки вот в этой самой квартире. Жила тогда Аня с матерью в большой комнате. Теперешняя ее комната — только кусок, отрезанный от той, большой. Вон и окно очутилось где-то в углу.

Она взглянула на окно — небо уже светлело. Сказала себе строго: «Надо спать, скоро утро». Но сон не шел.

В предрассветной полутьме разглядывала Анна Васильевна свою комнату, будто видела ее в первый раз. Узкая, скошенная, в головах пошире, к ногам поуже… «Что же это, на гроб похоже, ей-богу, на гроб». Ей стало страшно. Представилось, что стены сжимаются, потолок опускается ей на грудь. Дышать стало трудно. А тут еще на тополе под окном проснулась ворона, каркнула ржавым голосом три раза.

«Не к добру это, вот уж не к добру», — с тоской подумала Анна Васильевна. Слезы опять задрожали в ней. Но мысли снова не дали заплакать. Вспомнились последние томительные дни.

В бухгалтерии много говорили об уходе Анны Васильевны, строили разные предположения, жалели ее, потихоньку осуждали Якова Моисеевича, ругали Рожнову. От этого сначала Анне Васильевне полегчало, обида будто стала отходить. Но вскорости эти разговоры сделались невмоготу — душа уставала. А тут еще время остановилось — не идут дни, и все.

Потом всем прискучило жалеть Анну Васильевну, и заговорили о другом — кого же им бог пошлет.

— Начальство знает, кого бог пошлет, — хихикнула Лелька.

Начали думать и гадать, какая будет она, новая сотрудница? «Небось фря какая-нибудь», — сказала Харитонова. Лелька стала представлять ее, эту будущую — фрю. Складывала губы трубочкой, едва цедила слова, сюсюкала, ходила, не сгибая колен, на цыпочках, считала на счетах, растопырив пальцы рогульками, и говорила, томно закатывая глаза: «В итоге имеем миллион копеек и сто тысяч рублей». Все смеялись: с Лелькой, известно, не соскучишься. Но у Анны Васильевны щемило сердце — они ее уже забывали.

Заснула она ранним утром. Вершина тополя засветилась — взошло солнце. Проснулись птицы, двор наполнился щебетом, звоном, писком. Заныли голуби на карнизах. Дворничиха зашорхала метлой по булыжнику, загремела железом. Анна Васильевна этого не слыхала.

Ожило радио в открытых окнах — пробили кремлевские куранты, бодрый марш позвал на зарядку… Раздались громкие голоса, детский плач, где-то протарахтел мотоцикл. Женщина крикнула нетерпеливо: «Ваня, скоро ты?» Люди отправлялись на работу. Анна Васильевна спала.

Разбудил ее громкий звон. Звенел будильник — весело, отчаянно, пристукивая металлическими ножками по столу и медленно разворачиваясь круглым корпусом.

— Ты что, очумел? — ласково спросила его Анна Васильевна сонным голосом. Никогда не заводила она будильник, всегда просыпалась вовремя. Но стрелки показывали уже восемь часов. «Опоздала?!» — ахнула она и быстро села, сразу же сунув ноги в тапочки.

И только теперь вспомнила: ей никуда не надо идти. Не надо вставать. Ничего ей не надо.

Она сидела на краю кровати, опустив вялые руки. А будильник звенел и звенел. Казалось, конца не будет этому напрасному звону.