Надя Курилка

— Дай-ка твой пиджак! — подошла Надя к мужику, одетому поплоше. И ребятишкам: — Лейте на меня!

Надю облили из двух ведер.

— Надька! — окружили ее бабы. — Куда тебя несет, сгоришь ведь!

— Не сгорю! — Надя накрыла голову пиджаком. — Я на пожаре в первый раз. А сгорю — туда и дорога.

Обежала вокруг, но сени, набранные из осинового горбыля, полыхали со всех сторон. Взяла тогда вынесенную скамейку, отвела для размаха и раз за разом ударила торцом в оконную раму. Стекла посыпались внутрь, из окна повалил дым. Отбросив скамью, Надя перелезла через подоконник, через минуту из окна на траву вылетела кастрюля, сковородник, две алюминиевые тарелки. А потом показалась сама Надя. Под мышкой, завернутая в тряпку, зажата была икона, в другой руке держала она рамку с фотографиями.

— На, бабка, — сказала Сысоихе. — Молись богу.

И села на траву, закашлялась: дыму наглоталась.

А в конце сентября, когда все убрали в огородах, Кузнецовы собрались уезжать.

— Надька, — затосковали бабы. — Или не пожилось тебе тут?

Бабы, они друг друга всегда лучше понимают и дружат крепче, чем мужики.

— Пожилось, видно, раз десять лет день в день отжила. Да ведь и родина есть у меня, туда показаться надо. Сестру сколько времени не видела.

Распродала все, в бригаде рассчиталась. Еремеев почернел аж: где теперь такую телятницу сыщешь. И на трактор вместо парня надо сажать кого-то.

Идешь, бывало, с полей, сумерки, коров уже подоили, а они сидят, мать с сыном, на крыльце избы своей, но заколоченной пока, — курят. Она махорку, он папиросы. Разговаривают. Посмотришь, и так сердце сожмется от всего этого.

Каждый день заходила к нам.

— Надя, — спросила ее как-то мать, — дело прошлое, давно я хотела узнать, да все стеснялась. За что же тебя наказали тогда, перед тем как ты к нам приехала? Баба ты — кругом молодец.

— А разве я не рассказывала, — засмеялась та, — Жили мы на станции, в торговле я работала, в овощном магазине. Дружочек был у меня, директор базы, — Колька-то от него. Днем торговала, а вечером гульба. Ну и наторговала. Он-то по суду невиновным оказался, а мне — четыре года. Кольку государство определило. Я когда освободилась, стыдно было назад возвращаться, многие меня знали. Решила так — уеду куда-либо в деревню, поживу, а там видно будет. Теперь вернуться можно, все грехи мои быльем поросли.

Дня за два до отъезда собрала к себе всех до единой баб — прощаться. Угощение выставила. А сыну денег дала, чтобы вина купил да угостил ровесников своих.

Уехали.

И пусто как-то в деревне стало вроде. Будто похоронили кого.

Вот как привыкли к ним.

Два раза присылала нам яблок в гостинец. И письма писала. И Николай писал товарищам. А потом переехали они на новое место, и затерялся след.

Время прошло порядочно, а бабы наши и мать нет — нет да и вспомнят:

— Как там Надя теперь? А Колька женился, наверное.

Скучают.