Матросы

Наступившая зрелость, советы подруг, собственная наблюдательность побудили Катюшу несколько изменить свои взгляды на этого старшину.

Когда Катюша окончила школу, отец устроил ее в конторе стройучастка. Заработанные ею деньги уходили на картошку, крупу, мясо, иногда на обновки; в сумочке оставались совершеннейшие пустяки. И все же труд заставил ее познать силу денег. В семье постоянно нехватки, комната в «развалке». Отец подвешивал сапоги к потолку, чтобы меньше плесневели. Хоро́м впереди не предвиделось, но квартиру могли дать, так как их дом во время войны разбомбили, а коренным жителям отдавалось предпочтение. Девушка постигала науку видеть перспективу. Поэтому, когда с ней познакомился ленинградский курсант Вадим Соколов, она стала сравнивать своего старшину с курсантом, будущим офицером. Простое, плакатно-привычное лицо Вадима возникало в ее воображении не само по себе, а непременно в сопутствии позументов на его плечах. Золотые нашивки она читала открыто, как паспорт: сколько лет оставалось ему учиться? Возникали наивные расчеты; но пока они не могли заслонить от нее широкого мира, куда властно звала молодость.

Приятно бороться с волной, осиливать плотную соленую воду. Выкрашенный суриком буй похож на детский волчок. Чего ради ограничили им место заплыва? А ведь дальше — сверкающие просторы моря. С ним связана у Катюши жизнь, от него не уйти. Боны будто шлемы богатырей, охраняющих подводные входы. А дальше, в прозрачном мареве — корабли внешнего рейда. Кажется, под их черными днищами струятся миражные реки; таких никогда наяву не увидеть.

А внизу? Катюша набрала в легкие воздуху, нырнула и поплыла под водой с открытыми глазами. Солнце, скалы, корабли остались там, наверху. Здесь бесшумно сопровождает ее пузырчатая зеленоватая влага; она с ней наедине, она может доверить ей любые, самые сокровенные свои мысли…

Но так краток миг этого сладостного одиночества!

Сестра Галочка проплыла еще глубже, стремительная, словно дельфин; синий след прочертила ее резиновая шапочка, мелькнули полные бронзовые икры, потом белые и узкие ступни ног.

Они поднялись на поверхность.

— Ты хотела испытать меня? — Галочка отфыркивалась, смеялась, хлопала ладошками по воде, производя массу ненужных движений. — Думала, я не нырну за тобой? Скажи, ты так думала, Катюша? А вообще запомни: я все для тебя сделаю. Ничего не пожалею. Кто-кто, а я!.. Ты знаешь, как я тебя люблю!

— Знаю, знаю, Галка. Только не тарахти так много, отдышись.

— Мне все нипочем. Хочешь, я донырну вон туда? Ты не шути со мной. Я теперь лучшая пловчиха на «Динамо». Да, да… Меня собираются тренировать на акваплане.

— Акваплан? Это очень опасно.

— Издалека — да… Я тоже боялась. А теперь ничего, водяные лыжи — и все… Подумаешь!

Сестры никогда еще не ссорились; им было нечего делить, их интересы пока не сталкивались.

Они уже вышли из воды.

Катюша просушивала волосы, разделяя пряди пальцами и подставляя их солнцу. Галка сбросила купальник, вытиралась насухо полотенцем, взяв его за края, и ее гибкое, сильное тело впервые предстало во всей юной, целомудренной красе перед глазами старшей сестры.

Галка еще недавно казалась ей подростком, с угловатыми движениями и чисто детской непоседливостью. Она вечно куда-то убегала, записывалась в спортивные кружки, насыщала свою речь новыми терминами и словами, обзаводилась знакомствами на стадионе и в яхт-клубе. И вдруг… да это же взрослая девчина! Как быстро оформилась у нее грудь, которой она нисколько не стыдилась. Какие у нее красивые, стройные ноги, какие покатые плечи!

— Галка, ты скоро? — ласково спросила Катюша.

— Минуточку, Катюша. Вода попала в ухо.

Загорелая от затылка до пяток, прелестная в своей невинной наготе, Галочка быстро нагнулась, выбрала два розовых камешка, отшлифованных энергией воды, приложила один из них к своему маленькому уху и, прыгая на одной ноге, начала пристукивать по нему вторым камешком.

— Ко-то-ко-то, вылей воду на колодо, — приговаривала она прихлебывающим, «девчоночным» голосом, — ко-то-ко-то, вылей воду на колодо!

— Ко-то-ко-то! — хором повторяли девчонки, сверстницы Гали; их здесь собрался целый выводок: разные, крикливые, непоседливые.

— Вылилась! Теплая такая! Девочки! — Галочка натянула на себя рубашку, поправила лямки лифчика. — Катюша, милая, застегни на одну пуговку, что-то туго.

Катюша помогла застегнуть лифчик, по-прежнему любуясь сестрой, — будто впервые открылась ей вся ее прелесть.

Сегодня выходной день, четверг. Давно уже Катюша не ходила с Галиной на Хрусталку. Детство прошло, увлечения Хрусталкой кончились, и романтическое место детских забав поблекло в их глазах. Хрусталка, следует объяснить, — это крохотный заливчик невдалеке от Артиллерийской бухты. Пробираться к ней не так-то легко: пыльные тропки, витые, как штопор, протоптаны в трущобах развалин. Никакого пляжа, в обычном представлении, здесь нет. Берег крутой, гранитные плиты упираются в осклизлые камни. Повыше руины бастиона старой береговой обороны — гнездовья чаек и пристанище редких бакланов и буревестников.

Спускаться приходится по лесенке, наспех связанной из труб. Затонувшие баржи расцвели ржавчиной, словно грибами, — это рядом, в Артиллерийской бухте. И все же Хрусталка жила в ореоле чудес. Слово «Хрусталка» произносилось юнцами с блеском в глазах и сладкими придыханиями. Бывает же такое колдовство!

У молодежи, смотря по тому, в каком районе кто живет, есть свои места для купания. У одних — хуже, у других — лучше. На Северной стороне вам укажут свой пляж, и, конечно, он самый лучший для них. Хрусталка? Над ней посмеются. Жители центра группируются у памятника с орлом и на водной станции «Динамо». А те, кто живет «по курсу Херсонес», привыкли к неприглядной Хрусталке. И не один прославленный ныне моряк в детстве впервые окунул свое тело в живую волну, бегущую в глубину бухты мимо заветной Хрусталки.

Пусть побережье сыро и осклизло, пусть первые шаги по дну неудобны, но потом… Потом, когда неровные камни останутся позади и, почуяв глубину, можно плыть в чистой бирюзовой воде, приносимой течением из открытого моря, когда волна как бы нашептывает рассказы о широких просторах и овевает романтикой моря, как не прильнуть к этой говорливой волне впечатлительным сердцем мальчишки!

Многие девчонки тоже впервые познали здесь сладость общения с морем, которое носит на своей волне их отцов, братьев и будущих любимых…

III

Ловкие гребцы в беретах бесшумно доставили крейсерскую шлюпку к Минной стенке. Петр Архипенко на прощанье прикоснулся ладонью к плечу своего друга, котельного машиниста Карпухина, и первым выпрыгнул на скрипнувшие под его ногами пахучие, промытые соленой водой доски причала.

— Петро в одиночку ушел по увольнительной, — сказал один из матросов Карпухину. — И тебя оттолкнул.

— А что хорошего бродить по бульварам всей черной тучей? — откликнулся Карпухин, крепкий, как причальная тумба, и мазутно запеченный солнцем и пламенем форсунок.

Петр Архипенко, по-видимому, спешил. Об этом нетрудно было догадаться, — кто, как не опаздывающие на свидание влюбленные, то и дело глядят на часы и на ходу проверяют, в порядке ли их одежда. И, поверьте, не играет роли, изысканный ли это франт или всего-навсего моряк-старшина, собственноручно ухоженный и отутюженный.

У входа на Приморский бульвар Архипенко купил десяток ялтинских роз и завернул их в газету. Бойкая перекупщица, безумно щедрая на слова, торопливо отсчитала сдачу и, пожелав успеха молодому кавалеру, продолжала свою торговлю. Матросы и старшины срочной службы не владеют золотыми россыпями, чтобы тратиться на такие пустяки. Но Катюша любила цветы и, как любая женщина, не могла остаться равнодушной к подношению.

Каждый четверг, если крейсер стоял на рейде, Архипенко сходил на берег и отправлялся к Чумаковым. Поступив в контору, Катюша четверг избрала своим выходным. Всю неделю безукоризненно правя свою сигнальную вахту, Петр готовил себя к четвергу. Пусть не обвиняют старшину ревнители флотской службы. Старшине и без упреков приходилось нелегко. Поймите молодого, полного жизненных сил человека, который в течение целой недели живет, окруженный водой и поручнями, выступающими, как решетки, из железных бортов. Ведь даже в открытом море в его ушах звучат оркестры на бульварах, в шелесте волн ему слышится шуршание женских платьев, и хотя газообразный дым труб нисколько не напоминает запах духов или одеколона, моряка и тут не оставляют грезы.