Ревущие сороковые

МЫ КИТОБОИ

Я был зачислен вторым штурманом на только что отремонтированное китобойное судно «Пингвин». По виду наше судно было крупней «морского охотника», но оказалось таким же тесным и неудобным для жилья, как и «МО».

Меня со старпомом поселили в надстройке, в тесной каютке; порой казалось, будто мы ютимся в большом шкафу, приспособленном под жилье.

Старпом спал на нижней койке, я — на верхней. У нас на двоих был небольшой столик, зеркало, полка для книг и ниша с вешалкой для верхней одежды. Чемоданы мы держали в рундуке под койкой, Когда требовалось что-нибудь в них найти, то один из жильцов должен был покинуть каюту, а другой — открыть дверь в коридор и вытащить чемодан. Но мы не жаловались на тесноту. Я привык к ней на «морском охотнике», плавая на Балтике, а Феоктист Варфоломеевич Черноскул во время войны — на бронекатере Дунайской флотилии.

— Мне роскоши не надо, — говорил старпом. — Была бы койка да сверху не поливало бы водой. И я обойдусь.

Длинных речей Черноскул не любил, отвечал на вопросы коротко, без лишних пояснений. Феоктист Варфоломеевич был человеком приветливым; никогда ни на что не жаловался и, казалось, всем желал добра, а по службе оказался строгим и требовательным, как и положено старпому. Слово «долг» в применении к нему утрачивало всякую ходульность. Черно-скул так выполнял службу, что ему любой моряк мог позавидовать.

О прежней жизни старпома я знал лишь несколько эпизодов, из которых путной биографии не составишь. Но я не досаждал ему расспросами, а у Черноскула не было любопытства к моему прошлому. Правда, наедине мы с ним оставались редко: в мое дежурство он отсыпался, а когда я был свободен, Феоктист Варфоломеевич стоял вахтенным на мостике либо занимался сотней неотложных дел. Старпом на нашем судне отвечал за все.

Команда у нас еще была не полной. Каждый день появлялись новые люди. Мы, конечно, встречали новичков настороженно: хороший ли это моряк? Будет ли он надежным товарищем?

Рано утром на пристани появился невысокий и тощий механик, с землистым и морщинистым лицом.

— Здорово, Моргач! — приветствовал его наш старший механик, Гурий Никитич Труш-ко. — Давненько я с тобой не плавал. Почитай, лет десять? Где тебя в войну качало?

— На госпитальных плавал. Два раза тонул. Штук десять осколков в меня всадили, а весом не прибавился.

— А со «змием» как? — Трушко выразительно пощелкал пальцем по горлу. — Сильно заводишься?

— Обрезал концы, — решительно заявил Моргач. — Думаешь, от запоя отощал? Не-е, на лечение меня в сухой док списали. Вялость кишок нашли. Насилу вылечили. Три месяца гулял по бюллетеню.

— Ничего, у нас откормишься. Китятину едал?

— А как ее у вас подают — в сыром или жареном виде?

— С ветерком и штормовым перцем.

— Ну, тогда подойдет. Надоели штили да молочные коктейли.

Хотя второй механик был внешне каким-то безликим, но шутку он понимал и мог сам от-бчться острым словцом. Такой нам подходил. К тому же Трушко заверил:

— Морячина! В любую штормягу две вахты простоит.

Днем на китобоец прибыл хозяин верхней палубы — наш старый боцман Тарас Фаддеевич Демчук. Он еще с берега, щурясь, как художник, поглядел на судно: каков его внешний вид? Затем не спеша поднялся по трапу, поставил чемодан в тень и отправился в обход, придирчиво осматривая палубу с кормы до носа.

Бывший мичман явился на китобоец не в меру франтоватым. Его гражданский костюм был наглажен до лоска, накрахмаленный воротничок рубашки врезался в дубленную ветром и солнцем красноватую кожу короткой шеи, гладко выбритые подбородок и щеки обрели глянцевитость медного самовара. Создавалось впечатление, что в путь Демчука отправляла аккуратная и заботливая женщина, внимательно оглядевшая моряка на прощание.

От непривычной одежды Тарас Фаддеевич держался так, словно был закован в броню: шел с растопыренными локтями, поворачивался всем корпусом и страдальчески вытягивал шею. Парадная одежда явно его угнетала. Осмотрев судно, боцман поспешил в кубрик и вскоре появился на верхней палубе в своем обычном виде: в стареньком, видавшем виды свитере и комбинезоне на лямках. Фуражка у него лихо держалась на затылке козырьком вверх. Это обозначало: у Фаддеича хорошее настроение.

Братски поздоровавшись со старыми товарищами, с которыми воевал на Балтике, Дем-чук похвастался:

— Ну и пожил же я, братцы, на берегу! Все, чего хотел, имел. Но по морю соскучился. Как получил ваше письмо, чуть ли не в пляс пустился. Больше никакая сила удержать не могла. А китобоец наш вроде ничего? Не хуже «МО», плавать можно… В общем, спасибо, что не забыли старика.

Через день на вакантное место камбузника пришел неповоротливый детина, с огромными ручищами. Звали его Анатолием Охапкиным. Оглядев корабль, новичок первым делом спросил:

— А где тут у вас спят?

— Вон в той бочке, по очереди, — ответил Трефолев, показав на фокмачту.

Охапкин посмотрел на бочку наблюдателя, на зубоскала и сокрушенно поскреб пятерней затылок. Не понять было: то ли ему не понравилась шутка, то ли место для спанья.

Увидев новичка, боцман надвинул на глаза фуражку и спросил:

— Ты хоть плавал когда-нибудь?

— Эт как же, — невнятно ответил Охапкин. — В реке Пухте и на плотах. Могу и в море, только харч подбрасывай.

Чувствовалось, что с новичком старпому и боцману придется немало повозиться. Но Дем-чук даже как бы повеселел. Сдвинув фуражку на затылок, сказал:

— Ну что ж, попробуем оморячить. Для отесывания пригласим рыбу-фуганок, рыбу-долото, рыбу-резец и рыбу-наждак.

Последним на мотоцикле с коляской подкатил смуглолицый юноша, одетый в невероятно нарядную морскую форму. На голове его красовалась мичманка с широким белым верхом, отделанная шелком и золотой канителью. На разглаженном кителе огоньками горели пуговицы, из-под рукавов выглядывали накрахмаленные манжеты…

Увидев на пирсе этого щеголя, радист Фарафонов скомандовал:

— Смирно! — Затем он подбежал к трапу, вскинул руку к козырьку и громко отрапортовал: — Товарищ командующий, вверенная вам эскадра выстроена в полном составе! Разрешите поднять адмиральский вымпел?

— Вольно! — не растерявшись, ответил юноша. — Разрешите представиться… ваш третий штурман Выдревич. Только что закончил училище. Можете звать просто Антоном, несмотря на мой адмиральский вид.

Чувствовалось, что этого парня не быстро смутишь, за словом в карман не полезет. Представляясь мне, Выдревич сказал:

— Таким именно я и представлял себе штурмана китобойца. Прошу простить мой экстравагантный вид… слабость к морской форме. К тому же портной у нас фантазер — стремится приукрасить. В жизни я скромней.

Пожимая руку, он влюбленно смотрел на каждого из нас и говорил что-нибудь приятное. И в этом не было хитрости, скорей — желание войти в новую среду добрым и покладистым парнем.

Выдревич оказался необычайно общительным и словоохотливым. Он быстро со всеми перезнакомился и, казалось, минуты не мог усидеть на месте. Я его видел всюду: в промысловом трюме, где находится амортизационная система, в камбузе, в штурманской рубке, в машинном отделении и даже у гарпунной пушки. Он обо всем расспрашивал, всем интересовался, готов был услужить и помочь.

«Хорошо начинает», — подумалось мне.

О китах мы имели весьма смутное понятие. Многие полагали, что кит — это гигантская рыба, отличающаяся от других пород лишь умением выпускать высокие фонтаны.

Стремясь хоть что-нибудь узнать о китах, я отправился в библиотеку флотилии.

Наш флагман, китобаза «Салют», — огромное судно водоизмещением в тридцать тысяч тонн. От обычных судов оно отличается тем, что в корме имеет вырез — огромные ворота, через которые по слипу — наклонной палубе — можно прямо из воды вытаскивать китов наверх.

«Подвалы» китобазы разделены стальными переборками на вместительные колодцы — танки, предназначенные для хранения дизельного топлива, мазута, пресной воды, жира и соленой китовой печени.