Океан Бурь. Книга первая

— Он для кого примерный? — спросила мама. — Для учителей?

— Вообще примерный, — объяснила Мария Николаевна.

— Так не бывает. Если его никто не любит, то какой же это пример? Никто равняться по нему не захочет и тем более подражать. Да, мне кажется, и вы его не очень-то… Примерный тот, кого любят, уважают.

— Ну, в школе не так.

— А я еще не совсем забыла, как в школе. Еще помню. Почему-то зубрилы очень часто считаются примерными. А ребят не проведешь. Они все видят.

— Но у него везде пятерки!

— Вот я и говорю: учителя таких любят, с ними, спокойно. Вы ставите его в пример и думаете, что это делу на пользу. А для жизни такие люди непригодны. Наша жизнь требует смелых, веселых людей. И чтобы он был верный друг, отличный труженик, хороший общественник. Вот такой должен быть пример. Такого сами ребята поднимут еще выше Луны!

— Но ведь теперь-то я должна настоять на своем.

— Не знаю, — ответила мама, — не думаю.

— Должна. А как это сделать — не знаю. А вот Володя, я думаю, знает.

Мама засмеялась:

— Вечкановская порода. Меня и в завком выбрали за то, что я настойчивая. Если бы у нас вышел такой случай, как у вас, я бы знала, что делать.

— А что?

— Вытащила бы это дело на общественность. Тут уж решили бы. Без ошибки.

— Ну, в школе так нельзя.

— А я так считаю, что можно. И в школе, и дома, и на производстве. Вы думаете, ребята похвалят Володьку? Нет. Они очень справедливые, ребятишки-то наши.

То, что говорила мама, показалось Володе очень справедливым. Теперь-то уж он не уступит. Теперь он будет стоять на своем. Но тут в нем заговорила совесть: вспомнив, что подслушивать нельзя, он хлопнул дверью и встал около порога, как будто только сейчас явился.

Скоро Мария Николаевна ушла, не сказав ему ни слова. Но зато с мамой получился совсем не тот разговор, на который Володя рассчитывал.

— Что про меня говорили? — спросил он.

— Ничего хорошего про тебя сказать нельзя. Это ты и сам отлично знаешь.

— Все только одно плохое?

— Да, про все твои подвиги. Хорошего в них мало.

— Никаких я подвигов не устраивал.

— В общем, эта твоя картина… Завтра повесишь ее на место.

Вот этого Володя не ожидал после такого разговора, который он подслушал.

— А Сенька? — спросил он.

— Все должно остаться на своих местах.

Он ничего не понимал. Только что мама говорила совсем другое. Может быть, сейчас она шутит. Или испытывает его. Вот она сейчас рассмеется и скажет: «Молодец, ты поступил совершенно справедливо». Тогда, чтобы она как следует поняла все, что он хочет сказать, Володя уточнил вопрос:

— Примерный ученик должен остаться на Луне?..

Пристально глядя на сына, мама сказала чужим, не домашним голосом:

— Да. Кроме того, ты извинишься перед Марией Николаевной. Можно доказывать свою правоту, но дисциплину нарушать никому не позволено.

Такой несправедливости он уже не мог вынести.

— Да я же все слыхал, что вы говорили. Я не подслушивал, я просто случайно услыхал.

— Вот уж этого я от тебя никак не ожидала…

Но теперь уже все равно. Пусть он будет какой угодно плохой, он готов принять любое обвинение — он много всякого натворил. Но мама-то! Как она может быть такой несправедливой?!

Глава пятая

ПО ДОМУ БРОДИТ ДЯДЯ

Красные всадники мчались на оранжевых конях. Черные шашки, взметнувшиеся над высокими пиками шлемов, сверкали в бирюзовом небе. Буйные языки пламени, похожие на солнечные протуберанцы, стремительно вылетали из-за недалекого горизонта. Крутые клубы фиолетового дыма рвались навстречу.

«Победа или смерть!» — написано на огненном знамени.

«Победа, только победа!» — утверждал решительный вид всадников…

— А бочка у них где? — спросил дядя.

Ну, конечно, стоит только засесть за работу, дядя тут как тут. И вечно он ходит по всем комнатам: вынюхивает, высматривает. Конечно, если мамы нет дома. При ней он не посмеет. Но она почти каждое воскресенье занята, все у нее дела какие-то.

Щедро бросая под ноги скачущих лошадей сочные мазки зелени, Володя даже не обернулся. А дядя, посапывая, продолжал бубнить за его спиной:

— Если это пожарники, бочка при них должна находиться, поскольку они конные. А вот если же на машинах, тогда воду из крантов качают…

— Это — солдаты, — сказал Володя. — Гражданская война.

— Солдаты красные не бывают. Это им только название такое, для наглядности. Глупо все у тебя получается. Все не как у людей.

Хотелось ответить как следует, но Володя вспомнил маму и сдержался. И так уж она говорит, что у него нет нисколько уважения к старшим. Взрослые всегда стоят друг за друга. Это уж давно известно. Очень уж долго растет человек, подчиняясь не всегда понятным законам взрослых. Вот почему он должен сидеть и молча выслушивать все те глупости, которые проповедует дядя. Вот он сидит на сундуке у двери и гудит:

— И все у тебя не как у людей. Почему так? Где не надо — ты сообразительный, головастый. А где надо — ума не хватает. Капитона возьми: вовсе рисовать не умеет, а на этом капитал добывает. А у тебя талант без пользы пропадает. Тебе с Капитаном вместе бы на паях. Сила! Всю барахолку товаром завалили бы!..

Поговорил, поговорил, увидал, что Володя не слушает его, ушел. Володя выглянул в сени, дядя заглядывает в мастерскую к Ваонычу. Слышно, как звенит туго натянутое полотно под ударами кисти.

— Какой звук раздается, — сказал дядя.

— Вы по какому делу? — спросил художник, выглядывая из-за подрамника.

— Какие у нас дела? По-суседски зашел, вот и все дела.

Художник ткнул кистью, указывая на стул около двери:

— Ну, тогда садитесь.

Дядя степенно сел и по своей привычке начал все разглядывать и задавать глупые вопросы:

— Это что же у вас, извиняюсь, конечно, мадам в таком голом виде поставлена и без рук? Как отражение инвалидности или еще незавершенное художественное изделие?

Зная, что от непрошеного гостя ничего умного не дождешься, Ваоныч сказал:

— Это Венера.

— Ага. Это нам понятно, — заметил дядя и сообщил: — У нас в одном колхозе корова была, Венера. Так себе коровенка…

Ваоныч положил кисть и подошел к своему гостю. Лицо у него было задумчивое. Казалось, он сейчас положит руку на дядино плечо и скажет что-нибудь трогательное.

— Знаете что, уважаемый сосед, — сказал Ваоныч, — давайте договоримся: во время работы ко мне не заходить.

— Это можно, — согласился дядя.

— И после работы тоже.

— Ага, — задумался дядя. — Значит, загордились?

Но Ваоныч ничего не ответил. Он молча подождал, пока дядя закроет за собой дверь, а потом тихо сказал:

— Хитрый, а дурак.

Володя часто приходил в мастерскую художника. Он тихонько прокрадывался к стенке, где стоял старый диван, и, устроившись в уголке, молча смотрел, как работает Ваоныч.

Все здесь было не так, как у всех, потому что это была не простая комната, а мастерская. И сам Ваоныч в часы работы делался совершенно другим. То есть не поймешь, каким он был в это время. То он работал тихо, то начинал напевать, причем одну и ту же фразу. А иногда он ругал сам себя и, бросив кисть, кидался на диван и отчаянным голосом спрашивал:

— Чем это написано? Чем? Ну, чего же ты молчишь?

Но Володя молчал. Он-то уж знал, попробуй скажи — вылетишь как пуля. На такие вопросы даже Еления боялась отвечать. Да Ваоныч и не ждал никакого ответа. Он сам задавал вопросы и сам на них отвечал:

— Коровьим хвостом это сделано. Вот чем!

Потом он снова орал:

— Это что, по-твоему? Думаешь, небо?

Да, Володя так и думал. Он видел на полотне голубое небо и на нем симпатичные такие пушистые облака.

— Штапель это, девчонкам на сарафаны. Вот что. Капитошке на ковры такое небо…

Но вспышки эти случались нечасто. Обычно он, тихо напевая, работал до ранних зимних сумерек. И только когда окна начинали синеть, он накидывал на картину зеленое полотно.