Открытые глаза

Ну что было делать? Что ей было делать?.. Она поверила ему. Поверила, что все будет хорошо. А поверив, старалась помочь мужу, чем только могла. Рядом с ним она и сама становилась сильной. Пусть он верит, что она спокойна за него. Пусть знает, что она им гордится. Пусть дома ему всегда будет тепло и уютно.

Как-то Гринчик позвонил ей с аэродрома, с месяц назад это было: «Любишь?»— «Ну, люблю». — «Нет, ты без ну Любишь?» — «Люблю, Леша». — «Крепко любишь?» — «Ну что ты, старый!» — «Дина, так мне вдруг захотелось пельменей. Знаешь, наших, сибирских. А?»

Она с ног сбились: ничего же не было. Одолжила у соседки муки, достала уксуса. Мяса свежего не нашла, пришлось размять котлеты. Но к его приходу на стиле дымилась целая миска «сибирских». А он пришел, не смотрит. И мимо стола в свой кабинет. Сказал, закрывая дверь: «Оставь меня на пятнадцать минут».

Горько ей было. Не понимала тогда со своей обидой, что он смерть видел перед глазами. «Любишь?» — «Ну, люблю…» Все же вошла к нему: Сказала заготовленное: «Ничего, что я раньше пятнадцати минут явилась?» А увидела его — вся обида прошла. Он стоял над столом, ссутулившись, упершись о стол руками. Никто его не видел таким. И ответил не сразу: «Что?.. Да, да, хорошо, что пришла. Прости, Дина… Все в порядке, ее теперь в ЦАГИ увезли, будут изучать. А я неделю не буду летать, пока доведут… Стоял вот здесь и думал о нас. О тебе, о детях».

Странен он был и тот вечер. Но это неправда, что она всегда жила в тревоге. Очень была счастлива. Он сказал, что испытания идут к концу. Собирались вместе на юг, уже и путевки были. С каждым новым полетом ей становилось легче, спокойнее. И отпускала его на смертный вылет с легким сердцем. Стоял утром в халате перед зеркалом и в зеркало ей улыбался. Халат она ему подарила, светло-коричневый, очень широкий. Он ведь любил широкие вещи, чтобы казаться еще шире, чем был. И все подшучивал над ней по поводу поездки. «Приедем, — говорил, — к морю, будем в день тратить двести рублей. Я двести, и ты двести». Она ему: «Это сверх путевок? Да ты что, старый? Двенадцать тысяч в месяц!» — Кутить, Дина, будем. Деньги будем тратить, не считая». — «Куда, Леша? Ты же не пьешь». — Мало ли, не пью. Ездить будем повсюду, фрукты там разные покупать… Ну, еще что-нибудь, я еще не придумал. И ты думай. Женщины всегда разоряют мужиков, понятно?» Со смехом и расстались. А через час она услышала взрыв.

— Если бы знать!.. — сказала вслух Дина Гринчик. — Если бы только знать! В ноги бы ему кинулась, колени обхватила руками. Ни за что бы не отпустила… Опять! Нет, нет… Не могу я этого слышать! Совсем не могу!

Снова повис над полем зловещий раскат. Прокатился над рекой, над лесом, над притихшим дачным поселком. В то лето многие жены летчиков снимали дачи близ аэродрома. И еще одна женщина замерла, глядя в темноту широко раскрытыми глазами, — Зоя Галлай.

Она только что узнала страшную новость. Прибежала приятельница, работавшая на летном поле. Шумная, участливая, должно быть, она думала, что делает доброе дело.

— Зоя, ты слышишь? Это он гоняет двигатели. Слышишь? Зоя, уговори Марка, пусть он откажется.

— От чего откажется?

— Ты разве не знаешь? Это ведь машина Леши Гринчика. Лешину машину дали Марку. Зоя, его никто не может заставить. Они ведь и причин Лешиной гибели не знают… Останови Марка, ты должна его остановить!

Зоя молчала. Галлай, как всегда, ни о чем не сказал ей. Новость ее ошеломила. Марк много работал в последнее время, с утра до ночи пропадал на летном поле. Домой приходил усталый, но держался ровно, был весел. Когда она спрашивала, чем он так занят, Марк отшучивался: «Летаю, Зоенька, как наскипидаренный кот!»

— Зоя, слышишь? Опять ревет… Не пускай его! Как ты можешь сидеть здесь, когда он там, на этой машине? Ты такая спокойная. Как ты можешь?

Зоя Галлай молчала. Вспоминала прошлое. Она ведь однажды уже похоронила своего Галлая. И некролог был…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ЖЕНЫ ЛЕТЧИКОВ (Продолжение)

«Зоенька. Сегодня у меня ночные тренировки. Приду утром. Марк».

Галлай никогда не переписывал записку. Он называл это «экономией мышления». Возвращаясь с работы домой на дачу, Зоя находила на кухонном столе ту же четвертушку тетрадного листа в косую линейку. Читала, прятала в ящик.

А через день-два опять находила на столе.

«Зоенька. Сегодня у меня ночные тренировки. Приду утром. Марк».

Шел 1943 год. Испытатели были отозваны с фронта на лесной аэродром. Очень много работали, совсем не щадили себя, но почему-то тогда, в войну, «обычные» испытательные полеты не тревожили Зою. Марк был близко, рядом, она каждый день видела его. Но что за ночные полеты? Она пыталась спрашивать у жен других летчиков – те ничего не знали об этом. Встретила как-то в магазине Дину Гринчик, та сказала, что нет, Леша по ночам, слава богу, спит дома… Что за ночные тренировки? Десятки раз ей хотелось прямо спросить у мужа, но он молчал, молчала и она.

Наконец все открылось. Пришел вечером Галлай и, смеясь, сам признался ей во всех своих прегрешениях. Он всегда рассказывал о своих делах весело и всегда в прошедшем времени – после того как с делами было покончено. Оказалось, он все время летал во вражеский тыл. Галлай разыскал бомбардировочный полк, которым командовал Эндель Карлович Пуссеп, известный полярный летчик; Марк был с ним знаком. Нашлись у него там и другие знакомые. И вот он, ловко использовав этот «блат», тайком от жены добился разрешения участвовать в ночных бомбежках.

Послушать его, все это выходило очень весело, совсем мальчишеские проказы. Она-то, Зоя, думает, что муженек рядом, а он в это время за линией фронта, за тысячу верст. Сбросит несколько бомб на головы фашистам и скорее домой, к жене, к сыну. Вот ведь как удачно устроился! Теперь это, к сожалению, кончилось, так что Зоенька может не волноваться. Кончились «ночные тренировки»: начальство больше не пускает. Кстати, он не обманывал ее: это действительно были тренировки и весьма, надо сказать, полезные.

А потом, когда она совсем уже успокоилась и даже думать перестала о «прогулках» мужа во вражеский тыл, он опять полетел. Пришли в полк машины с новым двигателем, Галлаю разрешили принять участие еще в одном боевом вылете, и она снова нашла на кухонном столе четвертушку тетрадного листа в косую линейку. Это было 12 июня 1943 года.

Зоя вышла на крыльцо. Кругом была ночь, черная, без огонька, какие бывают только во время войны. Ничего не видно, тьма подступила к самым зрачкам. Вдруг задрожали стекла, затрясся весь их деревянный домишко — со страшным гулом пролетели на запад тяжелые корабли. Шум этот всегда пугал ее, ей и раньше казалось, что муж летит над самой крышей дома. Теперь она точно знала это. Моторы гудели все глухие, глуше. И все. Ушли. Ушли в далекий тыл врага.

Она была женой летчика, она прекрасно знала цену шуткам мужа. Что с того, что сейчас ночь, — у немцев есть прожекторы. Галлай прошел линию фронта, под ним земля, занятая врагами, с их аэродромов взмывают в черное небо «мессершмитты». Ночь, он не увидит их. Где-то в лесу притаились у своих аппаратов немецкие слухачи, тянутся к небу зенитные пушки. Он не увидит их: ночь. Галлай летит на запад и будет лететь, пока не достигнет цели.

Прошел час, может быть, дна. Зоя не прилегла. Тогда было жаркое лето, но ей было холодно, платок не согревал. Стали уже различимы предметы в темноте. Она видела кровать сына, белевшую в углу веранды. Светало. Пора уже было вновь затрястись их домику от тяжелых моторов.

Было ли это предчувствием? Вряд ли. Всегда, когда ей приходилось заранее узнавать о трудных полетах Марка, боль охватывала сердце. Если б пришла беда, это, верно, сошло бы за предчувствие. Месяц назад пришло извещение о гибели ее брата (впоследствии выяснилось, что оно было ложным); мама потом вспоминала, что как раз накануне она долго не могла уснуть, а уснув, видела страшный сон. «Помнишь, Зоенька, я еще тебе говорила? Сердце — вещун…» Бедная мама, она все ночи не спала и много видела снов. И Зое часто снилось страшное, но приходил Марк, веселый, шумный, обнимал ее, брал на руки Юрку, и предчувствия отменялись. Нет, это не было предчувствием. Это было ожидание.