Вышли в жизнь романтики

Самоходный станок № 15 уже подходил к укрытию, когда трескучий удар прокатился по сопкам.

— Предупреждающий. — Николай развернул машину и поставил ее на место. — Ты под артогнем никогда не был?..

Вдруг ночь мгновенно озарилась заоблачной вспышкой, и под Женей содрогнулась земля.

— Во… вот это вдарил!.. «По фашистам огонь!..» — Николай сдвинул на затылок выцветшую зеленую фуражку и вытер лоб. — Спасибо, Женька… Фу, умаялся… Побили бы мне станок, если б не ты…

Побывав на месте взрыва и порадовавшись вместе со всеми удаче — сопочку срезало как ножом, развал горной массы произошел точно по расчету, — Женя с Николаем возвращались через Промстрой в поселок.

Небо неслышно осыпалось снегом, но ветра не было. Хлопья плавно опускались на плечи. Впереди роились огоньки Буранного.

— Он там опять, в зоне, — сказал Женя об Одинцове. — Здоровья совсем не жалеет.

— Дело любит. — Николай помолчал. — Другие про него говорят: «Бюрократ, такой-разэтакий…» Неправда! Просто лодырей и болтунов терпеть не может. Он с тебя потребует, спуску не даст, а потом ты сам ему спасибо скажешь.

Друзья обсуждали, удастся ли теперь быстро закончить канал и не замерзнет ли озеро на всю глубину до того, как начнут снимать перемычку. Потом оба замолчали, думая каждый о своем.

Они переходили через кочковатое болотце.

— Тут мостик есть, не поскользнись… — Николай безошибочно нашел в темноте уложенные на опорах бревна и пошел впереди Жени. — Что замечтался? Про мою сестру думал?

— Про нее, — признался Женя.

— Она про тебя тоже много думает.

— Правда?

— Она же мне все чисто говорит, как есть.

— Расскажи про нее, — тихо попросил Женя, — какая она маленькая была…

— Мы с Ядей вместе росли. Отец как в партизаны ушел, так и не вернулся. Мать другого мужа нашла. Только война кончилась, такая разруха… Кушать нечего было. Пойду с Ядей, червей накопаем, сетки заберем — и на целый день на озеро. Наловим — и давай уху варить… С пятьдесят первого по пятьдесят пятый служил. Может, и дали бы отсрочку, да писать никуда не стал. Мать у нас… э, не годится о матери плохо говорить, но не любили мы ее. Отчим — совсем чужой человек. Для нас наставница больше сделала школьная, Алена Ивановна, она и сюда письма шлет. Сестра так привыкла: Алена Ивановна и я — это для нее как мать и отец..

Болотце осталось позади.

Друзья шли уже мимо котельной.

Всюду в окнах Буранного приветливо горели огоньки.

Николай думал о Нелли, о большеглазой тоненькой Нелли, с которой танцевал на вечере… У Жени Зюзина все проще, они с Ядей почти ровесники, хорошая пара. А вот он, Николай, старше Нелли почти на десять лет. Но ему не хотелось говорить о себе. Он радовался счастью сестры и счастью шагавшего рядом синеглазого смелого паренька-ленинградца, который был ему теперь дорог, как родной брат.

Глава тринадцатая

УГОЛ РАССВЕТА

Тревожными, грозными событиями отмечена была во всем мире последняя неделя октября тысяча девятьсот пятьдесят шестого года.

В Венгрии еще не умолкли выстрелы контрреволюционных банд, пытавшихся вонзить нож в сердце народной республики. На подступах к границам Египта сосредоточивались танки израильских прислужников империализма, чтобы вскоре совершить агрессию. Форштевни английских крейсеров вздымались на волнах в восточной части Средиземного моря: крейсеры подбирались поближе к входу в Суэцкий канал. Под крылья военных самолетов Англии и Франции уже подвешивались те бомбы, что были преступно обрушены на Порт-Саид. В армиях многих стран военнослужащим приостановили отпуска.

Мир мира повис на волоске.

Летавший в Москву, в Госплан, начальник Северостроя Одинцов видел, как до поздней ночи светились в Кремле окна правительственных зданий.

На оба полушария прозвучали спокойные сильные слова предупреждения, сделанного Советским правительством.

По радио передавались экстренные выпуски о международных событиях, и, как в годы войны, они назывались: «В последний час».

На тысячах и тысячах митингов прокатывался бурлящий гневом призыв:

Маленький поселок в горной тундре, выросший за несколько месяцев на перепутье северных вьюг и ветров, жил в эти дни теми же чувствами, что и бессчетная череда других советских поселков, деревень, райцентров, городов.

Часто звенел телефон в кабинете Одинцова:

— У нас радио плохо работает… Как там, в Египте? Но передавали из Москвы?

И в то же время люди жили своими повседневными хлопотами, заботами и радостями, уверенные, что силы мира и на этот раз сумеют преградить дорогу войне.

Был в клубе еще один молодежный вечер.

Женя Зюзин остался на танцы, хотя танцевать не умел. Когда заиграли танго, он решился: подошел к Яде и пригласил ее.

— Но ты ведь не умеешь! — И она с улыбкой положила руку на его плечо.

И тогда он сказал… Никто из посторонних не слышал его слов: их заглушали музыка, шорох подошв, веселый говор.

— Я без тебя жить не могу…

Рука на плече вздрогнула. Или это ему показалось?

— Я без тебя жить не могу…

По-прежнему слышались звуки медленной, плавной мелодии, шорох подошв, чьи-то шутки. Все было обычно. И никто из тех, кто танцевал, кто переполнял зал тесного клуба, не знал, что в эти минуты решалась судьба всей жизни человека.

Кто знает, что стало бы с Женей, если бы в ответ он услышал: «Нет». Ведь не только в романах люди способны на отчаянные поступки из-за неразделенной любви.

— Я тоже не могу без тебя, — шепнула Ядя.

Они решили, что распишутся под самый праздник, но никакой шумной свадьбы устраивать не станут: теперь не до этого.

На другой день Женя поехал на Промстрой, забравшись в кузов порожнего грузовика. Несколько работниц были его попутчицами.

Одни сидели на краскопульте, лежавшем на дне кузова, другие стояли, держась за плечи друг друга и пряча головы от порывов ветра.

Женя узнал их — бригада маляров, та самая, которую чуть не обсчитали. Настроены хорошо. Все сполна получили доплату за прошлый месяц. Они уже левое крыло больницы закончили; теперь остановка за штукатурами, пусть кончают правое крыло, родильное отделение, а за малярами дело не станет, покрасят, побелят — и пожалуйста, государственная комиссия может принимать здание.

Сейчас временно, на два-три дня, их бригаду перебросили на Промстрой: надо покрасить новую столовую для механизаторов.

Женя рассказал о «Комсомольском сигнале» и спросил, верно ли, что они не моют кисточек после смены, кисточки от этого засыхают и быстро портятся. И нельзя ли придумать что-нибудь, чтобы меньше тратить краски и олифы на каждый метр стен?

Девушки на этот раз не ершились, обещали подумать.

Показался поселок Промстроя, фасад новой столовой.

Женя помог сгрузить краскопульт. Одна из девушек-маляров, та самая плотная, краснощекая, бывшая резинщица с «Треугольника», которая особенно крепко ругала мастера за непорядки, попросила Зюзина:

— Удели еще пять минут.

— А что такое?

— Сам увидишь.

«Что-нибудь опять не поладили с мастером», — думал Женя, шагая за девушкой. Но она повела его не к месту работы, а к бугру, торчавшему за поворотом дороги.

Покосившийся фанерный конус-памятник еще хранил следы полуистертой дождями и метелями красной краски. Возле него лежала пробитая пулей зеленая железная красноармейская каска.

— Ограды нет, — с укором сказала девушка. — Вчера мы тут шли и заметили. Солдат… за Родину жизнь отдал…

Женя молчал.

— Некому его могилу убрать…

В тот же день Женя побывал у Одинцова и Лойко. Узнал, что на Промстрое похоронен одни из тех саперов, которые очищали дороги Заполярья от фашистских мин.