Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

Рощин уже давно не работает, а, наоборот, пьет. Рассказ пока не забрала (не было этих людей), но сделаю в понедельник. «Лит. Россия» просит, чтобы ты прислал еще парочку рассказов из «Соленого льда», они хотят дать тебя массированным ударом [15]. Обещали телеграфировать тебе.

Приезжай скорей, как всегда, буду тебе рада, комаров в Переделкине нет, коров тоже, людей тоже.

Жду! Привет маме.

Катаев (Г. Д.)

17.08.67

Галь!

Париж накрылся даже раньше, нежели я думал. Якобы инкомиссия не успевает оформить наши документы. Переносится на декабрь. Все это, конечно, какая-то ложь.

Девятнадцатого я лечу в Чехию, если еще чего-нибудь не случится.

Ввиду этих изменений я чувствую себя сидящим между тринадцатью стульев. Вероятно, я выберусь в Москву и Переделкино числа десятого. Прости, если тебе мои изменения приносят какие-нибудь хлопоты. Я надеюсь, что это не так.

Держи хвост пистолетом и пиши о Болгарии. Привет!

Виктор

P. S. Статью можешь пускать к начальству. 85 р. дарить никому не буду. Пущай расплачиваются.

1967

НЕ УБИЙ!

Сегодня я собирался покинуть берега Невы на «Стреле», но друзья повезли билет сдавать, пью горячее молоко, ибо совершил путешествие на яхте в Петродворец, где мы нормально сели на камни, с которых слезали целую ночь, и я простудил глотку, так как не пил по причине данной себе клятвы спиртного. Полечу третьего-четвертого. Даже если буду еще хныкать простуженной глоткой. А если я вечером прилечу? Куда мне деваться? Из Шереметьева возят в Переделкино таксеры? А ты можешь за мой счет прикатить в Шереметьево и меня встретить? А куда тебе дать телеграмму о моем прибытии? На газету накануне? А музыка будет на перроне?

Ответь открыткой или потраться на письмо-телеграмму, как только облобызаешь эти строки. И вообще, берегись. Я человек опасный. От цитрамона и аспирина у меня речевое недержание.

Прощай!

Виктор Конецкий

10.08.67

Вить!

Я, как всегда, ничего не поняла. Ты же должен был 19-го уже ласкать древние камни Пражского кремля, а ты сидишь где-то в районе Петродворца. Опять отменилось? Или переносится? Я, конечно же, прикачу в Шереметьево со слезами радости на глазах, упаду тебе на грудь, чтобы наконец успокоить московских сплетников и дать им ответ на мучающий их вопрос: «С кем вы, мадам?»

Одного опасаюсь, что аккурат в эти дни я буду сидеть на мешках в аэропорту где-то между Владивостоком и Иркутском. Числа 27-го я должна лететь туда выступать по телевидению. Полечу всего на неделю. Но боюсь, как бы погода не поломала мои планы. Дай мне четкий план твоих действий. Куда летишь сначала, куда потом? Чтобы я смогла подстроиться и, может, что-нибудь переиграть.

С Дальним Востоком все вероятно, но, конечно, неточно. Буду тебя информировать телеграфом о планах начальства в отношении меня и дальневосточного телевидения.

А вообще, что-нибудь придумаю. Только изложи все четко.

Статью мы сдали твою, но начальство ее завернуло. «Лит. Россия» просит еще небольшие рассказики, штуки две.

Может, на время болезни переедешь к какой-нибудь даме, чтобы она за тобой ходила и имела телефон? Я б звонила. По-моему, неплохо придумала?

Привезла из славного города Мурома корзину белых, крепких, прямо хрустящих грибов и все хранила их к твоему приезду. Сегодня с горечью (они уже подпортились) съела последние.

Жду сообщений и указаний и тебя лично…

Уже написала и про Муром, никому не нравится (мне тоже), но, может, напечатают.

Пиши скорей и подробней.

Г. Д.

20.08.67

Витька, хоть ты пьяница и ругатель, все равно рада, что соленые льдины движутся. «Булонь» я прочла только сегодня в газете («Литературная Россия». — Т. А.), и мне, конечно, больше всего понравился маленький такой кусочек про всякие сладкие ветры «сюэ». Хорошо, но мало. А «В шторм и в штиль» я перечитала с великим удовольствием. Очень чисто, очень искренне, очень грустно. Здорово. Только жалко Гумилева. Напиши, пожалуйста, про Париж, т. е. не про Париж, а про себя в Париже, так же щемяще. Не мне напиши, понятно, а в «Соленый лед». Считай это пожеланием читателя или как редактор руководит литпроцессом. Ну, живи пока.

Как у тебя с дальними морями?

Г. Д.

15.12.67

Ах ты, господи, до чего же хорошо ты написал! Прочла, и захотелось перечитать снова, и захотелось залезть куда-нибудь и писать — так всегда бывает от хорошей литературы.

Что же такое с тобой случилось, что ты вот пишешь все лучше и лучше? Влюбился несчастливо или одинок ужасно — только в таких состояниях можно так хорошо писать. Счастье делает нас бездумными. Ну, словом, дай тебе бог всего, только пиши, радостно нам от этого.

Ты хвалишься, что у тебя есть еще пять глав. Хочу почитать. Ну, конечно, тебе плевать на эти бабские восторги. Тебя интересует мнение администрации. Ал-р ибн Иванович Смирнов-Черкезов (с которым я ездила на Дальний) человек суровый, несентиментальный и даже иной раз грубый — взял тебя до того, как я читала.

Утром вхожу, спрашиваю: «Ну как?» Он: «Мура». Я: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». — «Шучу, — говорит, — хотел посмотреть на вашу сердитую физиономию. Прекрасно это. Он умница, Конецкий, умница и замечательный писатель. Зрелый. Не то что все ваши мальчики. Кое-что они (т. е. редколлегия), конечно, там выскребут, но они будут кретинами, если не напечатают это немедленно».

Он уже сбегал к Теру, Кривицкому (Е. А. Кривицкий — зам. главного редактора «Литературной газеты». — Т. А.) и Горбунову (В. А. Горбунов — ответственный секретарь «Литературной газеты». — Т. А.) и сказал им все слова, пытаясь запихнуть это прямо в текущий новогодний номер. Те встретили его вальяжно, неохота ломать номер. Тер сказал, отдайте Долматовской, пусть она с ним работает.

Пока все. Продолжение в следующем году.

Вася (писатель В. П. Аксенов. — Т. А.) очень сокрушался, что не повидал тебя. Они едут в Малеевку на Новый год с Алехой. Я иду с философами и социологами в Дом кино, до и после с ними же на дачу. Они жутко умные и милые люди. Живу сардинкой — нет ни единого человеческого взгляда. Будь счастлив в Новом году и всякие добрые слова передай матери.

Г. Д.

24.12.67

Дорогая Г. Д.!

Благодарю тебя на добрых словах и смиренно принимаю твои сумасшедшие восторги. Объяснить их возможно только тем, что ты безнадежно в меня влюбилась. Я тебе сочувствую в таком случае. Но помнишь ли ты — вечно пьяная женщина — об условиях, на которых я дал рукопись в «Литературку»?

1. Никаких изменений без меня.

2. Указать, что это глава из книги путевых заметок штурмана дальнего плавания «Соленый лед».

3. И что главы эти будут печататься в журнале «Звезда». Последнее: вы терпеть не можете указывать, но из «Звезды» уже вылетели все рассказы, которые напечатала «Лит. Россия», т. к. я им не говорил о необходимости сноски и они ее не сделали. И я потерял рублей триста.

4. Ты должна поставить высшее свое начальство в известность о том, что у Конецкого удержали 85 р. командировочных, хотя он сдал материал «Как я не написал статью об арктическом туризме». И еще давал кучу разных рассказов, но мне ни разу никогда «Литературка» не ответила письменно и вообще официально. Пусть самое высокое начальство об этом знает. Если 85 р. мне не вернет бухгалтер, я напишу на всех вас настоящий фельетон и напечатаю его в «Крокодиле» — так и скажи всем Терам, замам и помам. И пускай они врежут бухгалтеру под его старую задницу за бандитизм.

Я надеюсь, что философы и социологи удовлетворили тебя в новогоднюю ночь целиком и полностью. (В смысле, как ты понимаешь, умных разговоров.) Я был в Новый год совершенно один. Сидел у телевизора и выпил пол-литра водки и 750 гр. сухого вина. После чего я стал рычать: скрипеть зубами и изображать из себя гибрид тигра и змеи. Заметив это, я понял, что пора ложиться спать, и лег, забыв постелить простыни.