Жизнь начинается сегодня

Зайцев задумчиво покрутил карандаш в пальцах.

— Вот вы главного кулака своего, Некипелова, упустили. Против его данные были насчет контрреволюции. А он у вас промеж пальцев утек... Тогда у старухи у его документы подозрительные нашли.

— Это которые власов мальчишка у матери отнял?

— Те самые. Там среди пустяков всяких, банковской книжки да царских бумажек письма имелись. Наводящие письма.

— Я читал, — мотнул головой Степан Петрович. — Я все это тогда же сразу в район отправил.

— Мне в районе и показывали. У Некипелова связь с организациями белыми имеется. Бесспорно... Ну, а вот это здешнее, эта пакость самая — надо искать. Это слыханное ли дело — только-что мы очистку произвели, кой-кого вытряхнули, а, оказывается, не до самого корню.

— Не до самого корню, — закивали головами окружающие.

— Стало быть, оставили кого-то па племя.

Зайцев взглянул на Степана Петровича:

— Твое старанье, Степан Петрович! Твое да сельсоветчиков мягоньких! Чего глядели?!

— Глядели?! — вспыхнул Степан Петрович. — А я разве без дела, сложа руки сидел? У меня делов полой рот. Посевную проворачивать надо было, хозяйство всей коммуны сколачивать, об людях, об каждом думать да душой болеть! Туда, сюда... не на печке лежал... Голова моя аж вспухла от делов да от забот...

— Вспухла! Вот то-то, что вспухла. Она у тебя и сдает.

Степан Петрович вскочил на ноги.

— Сымай меня! — крикнул он Зайцеву, — Сымай с моего места, коли я хулой!

— Снять не хитрость, — спокойно возразил Зайцев. — Снять тебя — плевое дело. Да ведь если всех сразу снимать, так и работать некому будет. Нет, мы тебя сымать не станем. Ввернем тебе мозги на привычное, на правильное место, да и заставим по-настоящему дело свое исполнять.

— По-большевицки! — подхватили остальные члены ячейки.

— Не сходя с генеральной линии!.. По директивам!

— Безо всяких виляний!..

— Какие мои силы есть, все кладу на работу! — перекрикивая товарищей, озлился Степан Петрович. — Не хуже иных!..

— Это мало: не хуже иных! Ты поступай, чтоб лучше быть!

— Ну, ладно, — спохватился Зайцев. — Об тебе, Степан Петрович, всерьез разговаривать будем после выясненья. Теперь главная забота уследить — чье это дело, записки с угрозами подкидывать, да потом их грабастать обратно? Я уж по одной линии пустил об этом обстоятельстве. Расследуют. Но нам самим нужно зоркими быть. Этих заимочников, Галкина да Степанчиковых, нужно под наблюденье взясти. Особливо по части того, кто из коммунаров связь с имя поддерживает. Может, тут она самая главная ниточка спрятана. А уж по этой ниточке возможно и до преступников настоящих доберемся.

— Галкина надо пощупать. Хитрущий мужик.

— Горит он теперь злобой за то, что обложили его, как кулака.

— Ну, дополнительно, — озабоченно добавил Зайцев, — надо, чтоб Оглоблин Василий поопасался. Могут из-за угла изувечить мужика. Пусть ухо востро держит.

— Да, он немножко шальной. Лезет без огляду.

— Попридержите его...

Когда после этого заседания завхоз Андрей Васильевич, отведя в сторону Василия, сказал ему о совете ячейки, Василий рассмеялся.

— Хо! Это пугают зря!.. Знаю я. На дурность берут. Думают, что испугаюсь. А я обратно. Я пуще их шуровать теперь стану.

— Ты шуровать-то шуруй, да не пронеси очка.

— Нет, не пронесу!..

А вечером, после работы, Василий передал свой разговор с завхозом Артему.

— Наставленье тебе, Василий, правильное сделано, — подтвердил Артем. — Не корчи из себя ероя! Ухнут из-за угла, вот тебе и весь веселый разговор.

Глава восьмая

Когда Филька после перетряски в коммуне понял и убедился окончательно, что ни мать, ни его, ни Зинаиду не тронут, он снова пристал к трактористу и к ребятам-комсомольцам, чтоб его устроили на курсы. Но время было горячее, о курсах не думали, жгло и беспокоило сегодняшнее, трудовое, все, что от ранней зори до вечера наполняло жизнь коммуны. И Фильку загрузили работой так, что он целыми днями вместе с другими коммунарами — полными работниками — пропадал в поле.

Однажды у бригады, возле которой устроили Фильку, сломалась сеялка. Поломка была небольшая, пустяковая, стоило только заменить какой-то болтик, и все обошлось бы без простоя, но бригадир спохватился, что запасные части впопыхах были забыты в деревне. Коммунары, ругаясь и пылая раздражением, уселись покурить, бригадир смущенно стал чесать в затылке и неловко оправдываться, потом пришел в себя, рассвирепел и, заметив Фильку, яростно закричал на него:

— Выводи коня! Скачи за болтами! Махом!

Филька не заставит повторять себе приказание, отстегнул лошадь, обладил на ней уздечку, ухватился за гриву за потную спину рыжухи, еле вскарабкался на нее и полетел вскачь.

Лошадь встряхивала его, и он взмахивал локтями, как крыльями. Пыль взрывалась из-под копыт, дорога плыла под лошадью зыбко и извилисто, как ручей.

До деревни Филька домчался очень скоро. Спрыгнув подле конторы, он привязал рыжуху к столбику крыльца. Счетовод, выглянув из окна на конский топот, узнал Фильку и наставительно сказал ему:

— Ты зачем, шарлатан, коня загнал? Балуешься!..

— Нет, дяденька, я по делу, — запыхавшись, деловито возразил Филька. — Меня за болтами погнали, к сеялке.

Получив болты, Филька отправился в обратный путь. Счетовод снова укоризненно и сердито наставил его:

— Ты коня не гони. Не порти общественный инвентарь.

И Филька из деревни выехал медленно.

В полях было весело. Солнце разогрело землю, черные пашни жирно поблескивали, у обочин дороги зеленели травы, в придорожных кустах, осыпанных первою жидкою и хрупкою зеленью, посвистывали птицы. Филька вытянул шею и попробовал передразнить их:

— Фи-иу! фьють! фьють!

Лошадь потряхивала головою и тянулась к траве, к ветвям деревьев. Кругом было пустынно, безлюдно. Филька ехал полями коммуны, на которых уже отсеялись несколько дней тому назад. У Фильки была в груди беспричинная радость. И безлюдье, простиравшееся вокруг него, не томило и не тревожило его.

Внезапно пустынность греющихся под солнцем полей и безлюдье дороги оборвалось. Впереди заклубилась пыль, и возник неожиданно грохот телеги. Из-за поворота дороги, из-за группы кустов, сторожко остановившихся на старой меже, вывернулась такая же, как и у Фильки, рыжая лошадь. Эта лошадь заржала, рыжуха под Филькой ответила ей. Телега остановилась на Филькином пути.

Мужик, ехавший, полуразвалясь, на телеге, натянул вожжи и сбоку оглядел внимательно рыжуху, а затем Фильку. Филька задергал повод и стал бить рыжуху босыми ногами в брюхо. Отметив для себя что-то и Фильке, мужик усмехнулся.

— Стой-ка, паренек, ты откуда же будешь? — спросил он.

Филька хмуро по-взрослому объяснил, кто он и куда едет, и сам вгвоздился в мужика вопросом:

— А тебе что?

— Мне ничего, — шире усмехнулся мужик и потрогал толстыми пальцами пышную рыжую бороду. — Ты, стало быть, из камуны. Живы вы еще? Не сперло вас, в камуне-то?

— Пошто? — недоуменно спросил. Филька. — Пошто сопрет-то?

— А как же, — охотно ухватился за этот вопрос мужик, словно только его и дожидался. — Сожрете все, что у людей отобрато, и станете с ручкой.... Сколько добрых мужиков по миру пустили, сколько хрестьян честных из-за вашей камуны горе нынче мыкает.

— Я поеду, — решил Филька, которому не понравился этот разговор, и тронул повод.

Мужик приподнялся на телеге и перестал улыбаться.

— Ну, ну, ты не серчай, малый! — по-иному, без насмешки заговорил он. — Не серчай. Может, у меня дело к тебе есть.

— Дело?

— Ну, да. Постой.

Ворошок прошлогоднего сена, на котором устроился в телеге мужик, прикрывал какую-то кладь. Мужик порылся в сене и вытащил небольшой узелок.

— Вот, — он искоса взглянул на Фильку и стал медленно развязывать узелок. — Вот тута у меня на дорогу бабой накладено. Калачи да, кажись, сало. Подзакусим. А?