Том 3. Произведения 1927-1936

— То его найдут невыгодным, — досказал Евтихий, а Евфалия добавила:

— Кольев набьют, колючую проволоку натянут, и все.

— Петр! — крикнул Лука на младшего, все еще не получившего картофеля и опять вскочившего на стул.

— И размножится кладбище наше делением, как инфузория, — угрюмо буркнул Евтихий.

— Поди сам в местхоз, а не жди! Узнай, какие у него такие планы, — сказала попадья, леденя мужа черными стеклами глаз.

Но Лука отозвался бурно:

— Планы его?.. На его планы у меня свои контрпланы есть!.. И контрпланы эти я скорее его, подлеца, могу в дело пустить!.. Пусть он знает: захочу — и в два счета сделаю!.. По-ду-ма-ешь, какая явилась зеленая тля!.. Дарья! Сиди смирно, тебе говорят, а то выгоню из комнаты вон!

Год с небольшим назад на прежнего арендатора кладбища поступил донос, что он в девятнадцатом помогал белым. Донос был за подписью Луки Суховерова, служителя культа, а не позже как через месяц сам Лука Суховеров, подписав еще и другую нужную бумагу, договор с местхозом, перевез сюда свою большую и дружную семью.

Уволенный из школы, Степан начал учиться каменотесному делу и теперь довольно исправно владел нужными инструментами; Евтихий выполнял заказы на деревянные кресты из дубовых пластин; Евфалию пока еще не исключали из школы, и на ее обязанности было делать в городе те или иные необходимые мелкие покупки; Дарья училась дома и помогала матери на кухне, а теперь, летом, должна была еще поливать цветы на могилах и посыпать дорожки песком. Петр обязан был помогать отцу в церкви, и если отец служил заупокойные обедни, то Петру, даже и летом, полагалось надевать новые ботинки.

Так как со старыми могильщиками выходили частые споры, то Степан и Евтихий взялись рыть и могилы сами, но с тем, чтобы с каждой отчислялось в их личную пользу по рублю на брата. Лука подумал и согласился, и этим их деньгам, которые у него же хранились, велся особый счет.

Кладбище было обширное. Город основался еще при Александре I, и с тех пор все везли и везли на это кладбище покойников — знатных, сановных, чиновных и совсем незнатных, совсем нечиновных. Однако нечиновные с течением времени покрылись одними чиновными, и могил без памятников и чугунных или железных оград в середине кладбища уже не было, а ближе к церкви памятники были исключительно из мрамора, белого, черного, серого, больших размеров и очень дорогой работы.

Нужно было разобраться в своем новом хозяйстве, и Лука всесемейно обошел кладбище, найдя на нем много примечательного.

Об одном вместительном склепе, в котором не было никаких признаков гробов, зато в несколько примятых кучек разложена была прелая солома, он сказал, присвистнув:

— Эге!.. Да здесь, кажется, босячня ночует! Выходит, что это — отель «Босяк»!..

О другом, где солома была посвежее и даже полуприкрыта не особенно грязными полосатыми тряпками, он выразился:

— А это уж отель «Комфорт»!.. Тут ночуют, должно быть, воры…

В одном месте тесно друг около друга покоились четыре доктора медицины: Фатюшин, Колесов, Редько и Козловский. Можно было подумать, что они умерли во время борьбы с какою-нибудь эпидемией, но нет, — года на крестах стояли разные. Лука посопел тугим носом и сказал задумчиво:

— Что же это тут такое у них, у этих докторов медицины?.. Консилиум для всех покойников?..

Так разные участки кладбища стали называться у них в доме: отель «Босяк», отель «Комфорт», «Консилиум»…

Кроме того, в одном глухом углу, где был третий разряд могил, буйно разросшийся осокорь поднял подгнивший снизу утлый деревянный крест толстою веткой, пошедшей от корня; ветка росла, тянулась кверху и поднимала легкий, источенный крест. Теперь крест этот виднелся саженях в четырех из земли. О нем Лука тоже сказал проникновенно:

— Вот так воздвиженье честнаго животворящего креста!..

Этот участок стал называться «Воздвиженьем».

Чтобы разные темные личности все-таки не ночевали в склепах, Лука вздумал было поправить там двери и навесить на двери замки. Это оказалось ошибкой: замки исчезли, а у него на дверях появилась записка, приклеенная хлебом и составленная из одних только сильных выражений по его адресу.

Лука думал было идти жаловаться в милицию, но попадье показалось, что будет еще хуже. Тогда на всякий случай Лука купил по очень сходной цене двустволку — курковую с расстрелами и сильной отдачей — и повесил у себя над кроватью. Подсыпая под пистоны пороху на ночь, чтобы не было осечки, он говорил иногда старшим — Степану и Евтихию:

— Мы здесь, как на острове: за две версты, в случае чего — не добежишь, не скажешь… Мы на себя надеяться должны…

Казалось бы, что с памятников, рассчитанных на вечность, трудно что-нибудь унести человеку, да еще ночью, однако уносили железо с оград и вывинчивали большие медные винты, которыми были привинчены мраморные доски к памятникам из гранита.

Лука сделал объявление в местной газетке, чтобы все, имеющие склепы и памятники на могилах своих родных, в кратчайший срок заявили ему, арендатору кладбища, о своем желании их поддерживать и за ними следить. Он ждал неделю, две, три, — никаких заявлений к нему не пришло, никто к нему не явился.

Тогда Лука углубился в изучение арендного договора и однажды за вечерним чаем сказал торжественно своему дружному семейству:

— Итак, чье же это бесхозное имущество? Чьи все эти склепы, памятники, плиты и ограды?.. Живых владельцев не оказалось, мертвые — не в счет… Местхоза? Разумеется… Однако описи на все это нет…

И, сделав желтые круглые глаза почти веселыми, закончил:

— Так недолго дойти до мысли, что имущество это — наше!

Сделав этот вывод как бы в шутку, он в ту же ночь (это было в середине октября) взял свою двустволку и двух старших и пошел окарауливать кладбище.

Не доходя до отеля «Босяк», он сделал выстрел и потом долго растирал правую ключицу.

Евтихию показалось, что зашуршало в дальних кустах, что бегут с кладбища к ограде не меньше, чем в десять ног. Степану показалось тоже, что бегут двое или трое. Отцу их ничего не казалось, так был он занят потерпевшей ключицей, но все-таки он закричал грозно:

— Сто-ой, сукины сыны! Стрелять буду!

И выстрелил сгоряча из другого ствола, после чего бросил свой дробовик наземь и забормотал испуганно:

— Кажется, перешиб пополам кость!

Наутро оказалось, что с этого самого отеля «Босяк» сняли и унесли железную дверь.

Без досок с полным обозначением имен, отчеств и фамилий, чинов, титулов и строгих дат рождения и смерти памятники на кладбище потеряли вложенный в них смысл, стояли под деревьями, как украшения в парке, и кто бы мог запретить Луке Суховерову перемещать их на свежие могилы, если они не были громоздки, или оставлять на прежних местах, но с новыми покойниками под ними, если передвинуть их было трудно? К ним прикрепляли старые мраморные доски (воры брали только медные винты, а не доски), на оборотной стороне которых выбивал Степан новые надписи и даже бронзировал их, чтобы они имели вполне богатый вид.

Так движимое имущество кладбища передвигалось, или в него вкладывался новый, современный смысл: новизна всегда победоносна.

Правда, памятники шли очень дешево, но все-таки за них хоть что-нибудь давали. Когда же один из мавзолеев, представлявший глыбу красного гранита с очень удачно сделанными античными горельефами, хотели вывезти отсюда для украшения соседнего курорта, Лука этого не позволил сделать, и довольно сложная переписка по этому поводу между курупром, местхозом и Лукою так пока и кончилась для курупра ничем.

На воротах кладбища это именно Лука, а не его предшественник укрепил расценок мест и список правил, обративший на себя внимание художника. Довольно длинная черная железная таблица белыми четкими буквами и цифрами предупреждала, что место в первом разряде стоит десять рублей, во втором — семь с полтиной, в третьем — пять; что вырыть могилу стоит четыре рубля; что посетители могил своих родственников должны обращаться за пропуском к арендатору кладбища; что посторонним лицам вход на кладбище воспрещается; что перелезать через ограду, рвать цветы, ломать деревья, ночевать в кладбищенских склепах воспрещается под угрозой штрафа, а расхитителей кладбищенского имущества ждет строгая кара по такой-то статье уголовного кодекса.